1. Гостья из прошлого
Август, 2006 год
В офисе царила тишина. «Могильная», — вскользь подумал Володя. Пытаясь хоть ненадолго забыть, что он делает в пустом офисе, перебирал в голове разные мысли. О контракте с поставщиком, о бюджете проекта, об очередном иске, по поводу которого днём звонил юрист. Прислушивался, как за окном падающие с кондиционера капли бьют по навесу, и этот редкий звук — единственное, что нарушало тишину.
Но вот ещё брякнула о столешницу выпавшая из ежедневника ручка, зашуршали листы бумаги о дно коробки. Володя уложил в неё последнюю папку, осмотрел свой опустевший рабочий стол. Поднял тяжёлый взгляд на кабинет начальника: выбитая дверь приоткрыта, косяк покорёжило выломанным замком, ручка болтается на одном крепеже, по дереву пошла трещина.
«Надо», — сам себе сказал Володя. Сжав зубы, взял в руки коробку и шагнул в сторону кабинета.
Раздавшийся писк рингтона разорвал тишину и заставил его вздрогнуть, будто выводя из транса. Поставив коробку обратно на стол, Володя достал телефон из кармана и, посмотрев на экран, выдохнул.
— Вов, ну что там, всё в силе? — прозвучало из трубки.
— Чёрт… Да, всё в силе, только я… заработался что-то, — соврал он, — забыл забронировать номер. Сможешь сам?
— Ладно, сейчас скину адрес, через полчаса встречаемся там. Какой номер — напишу позже.
Володя на автомате кивнул и сбросил звонок. Почти сразу же телефон снова пиликнул входящим сообщением. Он прочитал, вздохнул: до отеля ехать не меньше тридцати минут — опоздает. А с другой стороны, срочность даже порадовала: не хотелось больше оставаться в офисе.
Выключая свет в опенспейсе и закрывая за собой дверь, Володя бросил ещё один взгляд на кабинет начальника.
«Завтра, — сказал про себя. — Завтра всё починят, и я перевезу туда свои вещи».
***
Выйдя из такси и оглядев неприметное здание мини-отеля, Володя неопределённо хмыкнул. Двухэтажная пристройка с тыльной стороны какого-то бизнес-центра не вызывала у него доверия.
— Номер двести семнадцать. Меня ждут, — сказал Володя администратору.
Документы у него проверять не стали, девушка лишь приветливо улыбнулась:
— Вам на второй этаж, прямо по коридору, — и тут же уткнулась в экран компьютера.
Володя поднялся в незапертый номер. Его опасения не оправдались — вполне опрятная и стильная комната пахла отельной чистотой. Из-за прикрытой двери ванной доносился шум воды, на застеленной кровати небрежно валялись брюки, рубашка и телефон.
Володя подошёл к занавешенному окну, посмотрел на узкую улицу, освещённую несколькими жёлтыми фонарями. Приоткрыл форточку, впустив в номер шум проезжающих машин и ещё не остывший после жаркого дня вечерний воздух.
Через пару минут шум воды в ванной стих, скрипнула дверь.
— О, привет!
Володя обернулся на голос. Игорь, стоя в одном только полотенце на бёдрах, улыбался. Володя натянуто улыбнулся ему в ответ, окинул полуобнажённое тело изучающим взглядом, пытаясь найти в нём что-то новое. Не нашёл. И ничего не почувствовал — совсем ничего.
— Соскучился по мне? — спросил Игорь, подойдя ближе, обнял его мокрыми ладонями за шею. — Я по тебе — очень.
— И я, — не зная, правду ли сказал, Володя поцеловал его. Положил руки на талию, погладил влажную кожу, притянул к себе.
Игорь отодвинулся.
— Я мокрый ещё, твоя рубашка потом влажная будет. Сам-то в душ пойдёшь?
— Да, сейчас.
В ванной, раздевшись догола, Володя подошёл к запотевшему зеркалу. Стёр рукой с него влагу так, что в отражении увидел лишь половину своего лица. Заглянул себе в глаза, попытался прислушаться, найти хоть отголосок каких-нибудь чувств. Глухо.
Последние несколько дней он ощущал себя роботом — бездумно делал то, что от него требовали, а внутренне буквально цепенел. Лишь изредка чувствовал, как внутренности пронзало острыми иглами. Страх, тоска, неверие — они внезапно нападали на него, давили на плечи, сгибали спину и причиняли боль. И так же внезапно исчезали. Это произошло и сейчас.
Он встал под душ, выкрутил кран почти до кипятка — и не почувствовал, а скорее принял как факт, что вода жжёт кожу. Добавил холодной, подставил под струи лицо.
Подумал об Игоре. Они договорились об этой встрече ещё неделю назад. И правда — ведь давно не виделись. Володя действительно хотел встречи — по крайней мере, в тот момент, когда договаривался на этот день. Предвкушал. Ну и что с того, что он знал Игоря так давно, что ничего нового эти встречи уже не приносили? Он был ему почти родным, почти близким человеком, знал о нём так много…
Вернувшись в комнату, Володя услышал обрывок разговора:
— Да, я понял, очень красивые виды, только уточни, есть ли там детская анимация?
Увидев, что Володя вышел, Игорь поднял палец — мол, минутку, — и приложил его к губам — молчи.
— Ладно, я завтра сам перезвоню туроператору и узнаю. Занимайся своими цветами, не переживай. Пока, зай.
Он нажал кнопку сброса, дождался, когда экран мигнёт — убедился, что вызов точно завершился, — и только потом поднял взгляд на Володю, объясняя:
— Собираемся в отпуск, в Турцию, а такое впечатление, что в космос. Я Лидке предлагал перенести отпуск на следующий год, но она ворчит: «Как так? Сентябрь — это бархатный сезон…» А теперь кипиш подняла — нашла какую-то экскурсию по каким-то горам, но, возят ли на неё из курортного города, не знает. А в деревне связь плохая, она не может дозвониться...
Он что-то ещё говорил. Много — и всё о семье: о том, что Соня, дочка, вряд ли сможет выдержать эту экскурсию, и о том, что в Турции в конце сентября, наверное, идут дожди. Володя вроде бы и слушал, кивал, даже отвечал невпопад, а сам почему-то думал о Лиде. Вспомнил, как однажды она раньше времени вернулась из деревни. Лишь по счастливой случайности, зайдя по дороге домой в магазин, позвонила Игорю — спросить, нужно ли купить молока. Игорь тогда выставил Володю за дверь, не дав толком одеться — он только штаны и успел натянуть. Злился сильно, а застёгивая на ходу рубашку, в дверях подъезда столкнулся с ней: обычной женщиной — загорелой, уставшей, по-своему красивой. Такой же, как на фотографиях в квартире Игоря. Тогда от злости и унижения Володя про себя обругал её: «Дура доверчивая, зачем только позвонила?» Хотел, чтобы она застала их, чтобы узнала правду о муже, наконец. Но потом, остыв, постыдился этих мыслей. Потому что прекрасно понимал, что Лида — едва ли не большая жертва, чем Володя. Даже чем Игорь.
Володе ли не знать, каково это — из осколков собственного разбитого сердца собирать чужое? Склеивать его ложью, от которой самому противно, охранять от боли и бессонных ночей?
«Почему ты больше не хочешь меня? Со мной что-то не так, да? Я набрала три килограмма, из-за этого, да?» — После Светы — ему ли не знать?
Володя оборвал рассказ Игоря. Уселся рядом с ним на кровать и, резко притянув к себе, поцеловал.
— Понял, — промычал ему в губы Игорь, — я надоел тебе своей болтовнёй.
Спустя десяток минут Володя изучал белый потолок номера. Игорь целовал живот и ниже, обдавая горячим дыханием кожу. И ниже — тепло и влажно. Потолок почему-то был интереснее: идеально белая штукатурка без единого изъяна — ни трещинки, ни пылинки.
— Да что с тобой сегодня? — Игорь привстал, нахмурившись, посмотрел на Володю.
Тот качнул головой, уклоняясь от очередного поцелуя.
— Ничего, устал, наверное. — Он поднял с пола галстук, обмотал его вокруг своего запястья, протянул другой конец Игорю. — Давай по-другому. Ты знаешь как.
Володя перевернулся на живот, подогнул под себя колени.
— Ты уверен? — спросил Игорь. — Давно уже не просил…
— Давай, — грубо, приказным тоном, потребовал Володя.
Игорь не стал спорить. Затянул узел на запястье, пропустил галстук через перекладину кровати, обвязав концом второе запястье. Володя дёрнул руками, проверяя, достаточно ли крепко.
Сзади послышалось шуршание. Володя уткнулся лицом в подушку, зажмурился. Да, действительно давно они не практиковали это. Но сейчас показалось, что именно так нужно. Чтобы почувствовать хоть что-то наконец.
Звякнула пряжка ремня, скрипнула кровать, прогибаясь под весом Игоря. Володя не сдержал стона, когда от хлёсткого удара горячая волна боли прошлась по пояснице и ниже. Следом — вторая, по центру спины.
— Сильнее, — прошипел Володя и тут же почувствовал один за другим два обжигающих удара по лопаткам.
Спина горела, он буквально чувствовал полосы, остающиеся от ремня. Но попросил ещё, а потом — ещё. Ритмично. И сильнее.
Володя закусил ткань подушки, заглушая собственные стоны. Боль не дала ничего. Противная и ноющая — просто боль, ни предвкушения, ни вожделения, ни даже страха.
Когда очередной стон сменился криком, Игорь отбросил ремень в сторону. Положил тёплую ладонь на спину, и Володя вздрогнул как от прикосновения раскалённого железа.
— Да что с тобой такое?
— Давай ещё.
— Если продолжим в том же духе, я тебя только покалечу. У тебя что-то случилось?
Володя выдохнул, потёрся влажным лицом о подушку — он и не заметил, что от боли на глазах выступили слёзы.
— Отвяжи меня.
Игорь распутал узлы галстука. Володя сел, подтянул к себе покрывало, накинул на бёдра. Помассировал пальцами виски. Игорь пристально на него смотрел, ожидая ответа, а Володя не хотел говорить. Не Игорю, а просто говорить об этом. Произносить вслух, будто снова подтверждать самому себе, выставлять эту мысль на передний план. Хотелось, наоборот, отгородиться от неё, не думать, не знать.
— Отец умер.
Игорь помолчал полминуты, изучающе разглядывая Володю. Тот мысленно попросил: «Только не говори дежурного “прими соболезнования”, не раздражай», но Игорь лишь спросил:
— Когда?
— В среду. Вчера похоронили.
— Почему сразу не сказал?
Володя покачал головой.
— Не хочу, не готов ещё. Соберусь с мыслями — тогда поговорим. Тем более пока бесполезно. Скорби нет. Ничего нет. То, что от меня требовалось, сделал: устроил похороны, оградил мать от всего этого. А сам ничего не чувствую. Пытаюсь заставить себя, а никак…
— Это нормально, Вов. — Игорь положил руку ему на плечо, сжал. — Я… И что ты собираешься делать дальше? В смысле, многое изменится, фирма была его.
— Нет, Игорь, ничего не изменится. Перееду в его кабинет и… и всё. Список дел, обязанности — всё останется прежним. Я полноценно руковожу фирмой почти год. Я работаю, как работал, и живу, как жил. В работе я давно справляюсь без его советов и помощи. А в жизни… да и в жизни тоже.
Игорь кивнул.
— Спишь как? Плохо?
Володя потёр пальцами переносицу.
— Да, две ночи уже почти не спал. Устаю сильно, а спать не могу.
— Тревожность? Мутит? Тебе снотворное нужно. Я выпишу рецепт.
— Хорошо, спасибо.
Игорь потянулся к портфелю, но его отвлёк телефонный звонок. Володя краем глаза заметил, что звонит Лида.
— Чёрт, что, уже десять? — Игорь нервно сбросил вызов.
— Без четверти, — взглянув на часы, сказал Володя.
— Мне за Соней к маме заехать надо. Ты опоздал, и как-то долго мы с тобой вообще… провозились.
— И бесполезно, — хмыкнул Володя.
— Ну… Наверстаем ещё, — улыбнулся Игорь, натягивая рубашку. — Прости, что я тебя так бросаю, нам бы ещё поговорить. Тебе это сейчас нужно. Но сам понимаешь…
«Да-да, конечно, понимаю, семья, ребёнок», — подумал Володя. А вслух сказал:
— Всё в порядке, иди.
— Звони, если нужно будет поговорить, я всегда тебя выслушаю. — Он наклонился, быстро поцеловал. — Если бы не Соня, остался бы с тобой до утра. Да что до утра — навсегда бы остался. Ну ничего, скоро уж подам на развод, и вот тогда… — не закончив фразы, Игорь многозначительно улыбнулся. Он встал на пороге номера, принялся ждать, когда Володя соберётся и будет готов уйти. На прощание Игорь снова ткнулся ему в губы и прошептал: — Пока, зай.
Спускаясь по лестнице, Володя услышал, как Игорь, стоя у лифта, говорил с Лидой по телефону: «Уже еду, да. Ладно, куплю ей яйцо. Да, и сок. Ладно, целую. Да-да. Пока, зай».
Володя скептически хмыкнул:
— «Зай» — как удобно. И мне можно так говорить, и жене.
«Скоро уж подам на развод», — вспомнилось сказанное Игорем минуту назад. Володя усмехнулся. И сколько раз за последние восемь лет он это слышал?
Но он уже давно не таил никаких обид по этому поводу. Когда-то давно, может быть, — да, хотелось, чтобы Игорь был целиком его, хотелось не делить его ни с кем. Но всё это прошло. Страсть прошла, ревность — тоже. Остались лишь вот такие встречи в отеле — скорее для тела, чем для души. И ещё разговоры. Важнее всего было то, что с Игорем можно было говорить, не притворяясь.
Всё же Игорь оставался для Володи близким человеком. Не тем «близким», который «родной» или «любимый», а тем, который «такой же». Больше, чем друг. Тот, кого он хорошо знал и кто много знал о самом Володе. Может быть, даже слишком много.
Володя никогда не был в него влюблён. Знал, что любовь выглядит иначе и иначе чувствуется. Что, когда любишь человека, готов на всё ради каждой возможности быть с ним. Но в их случае на месте Игоря мог бы оказаться кто угодно, главное — мужчина. Но хорошо, что это был именно Игорь — потому что когда-то он смог вытащить Володю из того болота, в которое он себя загнал. Помог разобраться, понять и принять свою суть.
***
Запах бумаги, дерева и парфюма, старый запах, старомодный, знакомый, родной — он всегда витал в этом кабинете. Казалось, даже когда здесь ещё не было офиса, не было дома — этот запах был. Раньше Володя часто заходил сюда, и аромат успокаивал его и вселял уверенность. Но он понимал, что это иллюзия — дело в человеке, который раньше дневал и ночевал в этом кабинете.
Теперь же дневать и ночевать, отдыхать и работать здесь предстояло Володе.
Кабинет выглядел как музейная комната: массивный дубовый стол по центру, такие же книжные шкафы вдоль стен, большой кожаный диван возле окна, но ни единого личного предмета, ни бумажки, ни даже пылинки — пустота, свойственная нежилому помещению, и тишина.
Володя обошёл стол и сел в удобное кожаное кресло, опустил руки на большую лакированную столешницу, гладкую и холодную. Обернулся налево, проверил пропущенные звонки на телефоне — единственной современной вещи в кабинете. Посмотрел перед собой: в центре стола стоял органайзер для письменных принадлежностей, старомодный, украшенный бронзовыми львами, и совсем уж бесполезная в компьютерной эре вещь — пресс-папье. А фото справа заставило Володю поморщиться. Это была семейная фотография: на фоне единственного большого окна этого кабинета замерла хрупкая невысокая женщина — мать, её обнимал Володя, молодой, двадцативосьмилетний, ещё в очках. А рядом с ним стоял мужчина, тоже высокий, тоже в очках, тоже брюнет — отец.
Володя вспомнил, что запечатлённый на фото момент — это день открытия офиса. Тогда отец сказал ему: «Когда-нибудь это всё будет твоим… Но пока этот день не настал, не смей трогать и тем более двигать мой стол!» Володя улыбнулся, вспомнив, как отговаривал отца ставить в небольшой кабинет такую громадину, они даже поссорились, но, разумеется, не всерьёз.
И вот спустя одиннадцать лет настал тот день, когда «всё это» стало его, Володиным. По документам это произошло не сегодня: отец заранее оформил передачу имущества. Но вот сейчас Володя понял окончательно и бесповоротно, что отца больше нет. Именно сейчас, когда вошёл сюда без стука, сел в кресло, как хозяин, и по-хозяйски положил руки на огромную холодную столешницу.
Теперь же в дверь — новую, отремонтированную сегодня утром, — постучали ему. Это был Брагинский, старый друг отца, товарищ и деловой партнёр. Ещё в середине девяностых он буквально своими руками, связями и умом помог перенести Володин с отцом бизнес из Москвы в Харьков и упрочил их положение. Он помогал и потом: все эти годы был верным другом и наставником Володи — и до сих пор оставался им.
— Ну и как тебе на твоём новом месте? — начал Брагинский, но, взглянув на Володю, резко замолк.
«Я не на своём месте», — пронеслось в голове, но Брагинскому Володя ответил:
— Нормально.
— Давай водки принесу, помянем?
Володя отрицательно помотал головой.
— Я за рулём, вечером ещё ехать.
— Тогда, может, просто чайку? Жена печенье испекла, передала угостить.
Володя промолчал.
— Ну ладно, — тяжело вздохнул Брагинский и, подойдя к Володе вплотную, похлопал его по плечу. — Зови, если что.
— Хорошо, — ответил Володя, вставая.
Оставшись наедине, он собрал отцовские органайзер, пресс-папье и фоторамку, убрал их в один из книжных шкафов. Володя понимал, что ощущение нежилой «музейности» кабинета не исчезнет, пока здесь не заменят всю мебель, но ему впервые за всё время не хотелось избавляться от неё. Даже, наоборот, возникло желание поставить отцовские вещи на одну полку, прикрыть стеклом и сделать из шкафа витрину.
Он принялся доставать из принесённой коробки свои папки с документами, ежедневник, стикеры, канцелярские принадлежности, ноутбук с кучей проводов. Стол мигом перестал казаться таким большим.
В выдвижном ящике Володя нашёл целую стопку разных больничных бланков, одних только кардиограмм было больше десятка. Значит, отец знал, что болен — и ничего ему не сказал. Как всегда, «как мужик» не сказал, а сделал — в прошлом году формально передал Володе бразды правления фирмой. По сути, руководили они ею вместе, но в последний год отец всё чаще доверял принятие важных решений ему. Володя всё знал, ничего не боялся, ничему не удивлялся, но это сыграло с ним злую шутку — если бы он переживал о работе, мог бы прятаться от мыслей об отце, мыслей о смерти.
Забавно, но до прошлой среды Володя ни разу не назвал его папой. Даже когда был ребёнком — только «отец», на работе — Лев Николаевич. Но в тот день, колотя в дверь, назвал. До сих пор в ушах стоял его собственный крик: «Отец. Отец! Папа!» И потом ещё раз мысленно назвал его так — когда выбивал дверь и говорить не хватало дыхания. Когда дверь поддалась, Володя ворвался и увидел его. Он полулежал в кресле в неестественной позе: спина выгнута, нога скрючена, лицо сведено жуткой судорогой. Очень хорошо, что в морге всё это исправили и ни матери, ни партнёрам, ни родственникам не пришлось видеть отца таким.
Теперь он сам сидел в этом кресле. Надо было начинать работать.
— Лера, — сказал, нажав кнопку громкой связи на телефоне, — принесите отчёты за неделю, пожалуйста.
Через пару минут секретарь раскладывала перед ним на столе бумаги, попутно комментируя, на что нужно обратить внимание. Телефон пиликнул короткой СМС, Володя быстро взглянул на экран, задумчиво хмыкнул.
— Лера, — обратился он, прервав секретаря на полуслове, — простите, вы случайно не знаете, где в городе можно купить куклу Барби-русалку? — Он сверился с написанным на экране телефона и уточнил: — С фиолетовым хвостом и блёстками в волосах.
Та посмотрела с явным непониманием, но почти сразу же выражение её лица смягчилось, и она улыбнулась.
— Если настоящую «Барби», то, наверное, только в центральном «Детском мире» продаются. Могу позвонить туда, уточнить.
— Ну… — Володя на мгновение даже смутился — этот звонок всё же не относился к должностным обязанностям Леры. — Если вам не сложно, буду очень благодарен.
— Не сложно. Если есть в наличии, попросить отложить?
— Да, до вечера. Спасибо.
Когда Лера вышла, Володя, мрачно взглянув на кипу лежащих перед ним отчётов, вздохнул. «Надо же, — подумал он, — только русалку ей и подавай, ничем уже этого ребёнка не удивишь».
***
За дверью были слышны голоса и весёлые детские крики. Володя, уже предвкушая хаос, в который он погрузится через несколько секунд, вжал кнопку дверного звонка.
Двери открыл Пашка — уже почти одного с Володей роста, надо же, как быстро вымахал.
— Привет!
— Здрасьте, — кивнул Пашка, пропуская Володю внутрь квартиры.
Володя не успел даже нагнуться, чтобы расшнуровать туфли — в него тут же влетело нечто, обняло за колени и заголосило на всю прихожую:
— Ура! Крёстный приехал!
— Ей-богу, Олька, будь ты выше и чуть сильнее, снесла бы меня с ног! — наигранно возмутился Володя, присаживаясь на корточки.
Мимо них аккуратно просочился Пашка, а из зала выглянула Ирина.
— Доча, дай ему сперва разуться, а потом хоть по голове у него бегай, — строго приказала она.
Олька нехотя отступила на шаг, при этом подозрительно косясь на цветастый пакет, который Володя безуспешно прятал за спиной.
— Держи, чудо в перьях. С днём рождения! — Он протянул ей пакет. Олька тут же развернулась на пятках, чтобы убежать в комнату открывать свой подарок, но затормозила, когда мать строго окликнула её:
— А что сказать надо?
Вздохнув, она вернулась обратно к Володе, развязывающему шнурки.
— Спасибо, крёстный, — и быстро чмокнула его в щёку.
Он улыбнулся ей, потрепал по светлым волосам.
— Да не за что.
— Проходи, — Ирина сделала приглашающий жест. — Русалку-то нашёл?
— А у меня разве был выбор?
В зале за длинным накрытым столом поместилось человек пятнадцать. Стульев, конечно, на всех не хватало, поэтому сидели на всём: на диване, на кухонных табуретках и даже в компьютерном кресле.
— О! Володя, привет! — Махнул ему с противоположного края стола Женя — отец семейства. Приподнялся, собираясь выйти, но оказался зажат с одной стороны стеной, а с другой — своей мамой. Со всех краёв стола тоже раздались разрозненные приветствия.
— Садись, — Ирина обратилась к Володе, — тут или тут, — она сначала указала на стул в центре стола, затем — на пустое место на диване.
— Давай сюда, — с дивана вскочила Маша — Володя и не заметил её сразу. Пододвинула пустую тарелку, стопку и бокал.
Володя махнул рукой — мол, сиди. Чтобы пройти к Маше, пришлось бы беспокоить других и пролезать через полстола. Да и не то чтобы он горел желанием садиться рядом с ней.
Мужик, к которому Володя подсел, тут же зычно крикнул ему в ухо, хватая бутылку с водкой:
— Вот и опоздавший крёстный! Штрафную!
Володя не помнил, как его зовут — то ли Николай, то ли Василий. Знал только, что это тренер из Жениной секции, раньше работавший вместе с ним в школе.
— Нет, спасибо, я за рулём. — Володя прикрыл стопку ладонью.
— Что? — оскорбился дядька. — За крестницу и не выпьешь?
— Да уж действительно, Владимир, надо — такая традиция, — поддержал его интеллигентного вида старичок, сидящий напротив, — Иринин отец.
«У вас традиция, а мне потом на такси домой и машину в городе на выходные оставлять», — посокрушался про себя Володя, но руку со стопки убрал.
За одной стопкой под классическое «между первой и второй…» ему налили следующую. Сидящая рядом то ли сестра, то ли тётка Жени услужливо положила ему в тарелку два салата и протянула блюдо с нарезкой.
В целом праздник не отличался от любого другого — так же отмечались и Иринины, и Женины, и чьи угодно дни рождения, а ещё Новый год, Пасха, майские… Бабушки, дедушки, родственники, близкие друзья, близкие коллеги — все в сборе. Хорошо ещё, что Маша не додумалась притащить сына — вот кому бы тут было скучно, взрослый же лоб — Пашкин ровесник. А раньше, пока был помладше, таскала.
Вскоре Олькины одноклассники ушли, и именинница осталась одна из детворы. Села в кресло в дальнем углу зала и принялась возиться с куклой.
Володя отстранённо слушал обрывки разговоров, не пытаясь вникнуть и поддержать ни один из них.
— …ну, помнишь же Борю Кравченко? Задохлик был! — втирал сидящий рядом дядька Жене. Тот жевал кусок колбасы и кивал. — Так всего год у меня отзанимался, прям борец стал! Позавчера на областных третье место взял!
— …Маш, так что там с шубкой, знаешь? Ира так и не ответила мне… — обратилась к Маше не знакомая Володе женщина.
— Уже едет, в порту в Одессе сейчас, ждём. На следующей неделе будет, я у Иры спрашивала, мы тебе отложим…
За общим гомоном Володя сразу и не услышал тонкого детского голоса, пока Олька уже не дёрнула его за рукав рубашки.
— Ну крёстный!
— Что такое? — он повернулся на стуле вполоборота, наклонился к ней.
— Смотри, какие у неё волосы, — она протянула ему куклу. — Дли-и-инные! И расчёска в наборе есть! А ещё такие звёздочки классные, в волосы крепить надо! Здорово, правда? А ещё видишь, у неё платье-хвост! Так она русалка, а так, — она стянула с куклы юбку, — просто девочка!
— Оля! — строго прикрикнула Ирина. — Ну-ка не приставай со своей игрушкой к крёстному, дай ему поесть!
— Всё в порядке, Ирин, у неё день рождения, ей сегодня можно. — Он потрепал Ольку по волосам. — Хочешь, я тебя на колени посажу? Чтобы ты всех за столом видела?
Олька воодушевлённо закивала, но Ирина снова встряла:
— Она сегодня уже насиделась со взрослыми, хватит с неё!
Насупившись, Олька тихо — так, что услышал только Володя, пробурчала:
— Вот так всегда: день рождения у меня, а взрослые пьют водку. Я, вообще-то, уже хочу торт! — и обиженно потопала в свою комнату.
Посидев ещё минут десять, Володя выбрался из-за стола.
— Кстати, Вов! — окликнул его Женя. — Зайди в ванную, глянь, как твои рабочие плитку положили. Как по мне, очень недурно.
— Ладно, я гляну потом, — кивнул Володя.
— Хорошо иметь друга-строителя, — засмеялся Женя. — Как ремонт, так сразу к нему. Тебе небось уже надоело?
Володя пожал плечами.
— Да мне не тяжело пару звонков сделать.
— Кстати о ремонтах, Вова! — Раскрасневшаяся от рябиновой настойки Ирина улыбнулась. — Когда ты уже нас позовёшь на новоселье?
Володя неопределённо хмыкнул:
— Да какое новоселье, Ирин? Я там уже пять лет живу.
— Вот-вот! А нас так ни разу и не пригласил.
— Да сама знаешь, что это не ближний свет… — он попытался увильнуть, но Иру окликнули, и она отвернулась.
Володя дошёл до детской, негромко постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул.
Олька сидела на кровати и бережно чесала кукле волосы.
— Эй, чудо в перьях, — позвал её Володя. Та обернулась, заулыбалась, будто и не обиделась ни на кого пятнадцать минут назад. — Можно к тебе?
Олька радостно закивала и подвинулась, приглашая Володю сесть рядом.
— Давай показывай свою куклу.
Ольке сегодня исполнилось девять, и каждый раз, когда Володя приходил в этот дом, она от него не отставала, пока не получала нагоняй от мамы или папы. Ольке обязательно нужно было показать ему все свои игрушки — а их у неё была просто тьма. А ещё — обязательно повисеть у крёстного на шее, сыграть недавно выученную пьеску на пианино, похвастаться коллекцией мультфильмов… Список мог быть бесконечным, каждый раз она придумывала, чем его занять. А Володя и не был против с ней возиться. Хотя в юности, будучи вожатым, зарёкся даже близко подходить к детям.
— Вот бы её в ванную запустить! — восторженно лепетала Олька. — У неё таки-и-ие длинные волосы, они так классно будут… плавать! Когда вырасту, такие же отращу!
— А что тебе сегодня ещё подарили? Неужели ничего лучше русалки не было?
— Ну… Родители и Пашка подарили мне «Лего» — вон там, смотри, — она ткнула пальцем на подоконник. — Замок принцессы! Дедушка Ваня и бабушка Надя — набор киндеров, но мама сказала, чтобы я все сразу не ела, — на этих слова Олька насупилась и передразнила Ирину, — аллерги-и-ия, посы-ы-ыпет! Крёстная не смогла прийти, но передала мне часики. Смотри, какие красивые, с Микки Маусом!.. А дед Пётр притащил мне, представь себе, тяжеленную книжку!
Володя улыбнулся. Да, отец Ирины преподавал в университете, и подарить ребёнку «умный» подарок вполне в его стиле.
— А что за книжка?
— Вон валяется, — она показала пальцем за Володю. На подушке действительно лежала книга, толстенная и явно увесистая. «Трилогия о капитане Немо и “Наутилусе” в одном томе», — прочитал тот.
— Книга, Оля, не «валяется». Она должна стоять аккуратно на полке, тем более Жюль Верн!
— Фу! Книжки — это скука!
Володя легонько ткнул её пальцем в лоб.
— Глупая ты. Книжки — это хорошо, это знания! Ты вот думаешь, почему твой крёстный такой умный? Потому что читал много книжек в детстве!
Олька упёрла руки в бока и задумчиво сказала:
— А я вот, вообще-то, не особо уверена, что ты умный!
— Ах ты маленькая зараза! — засмеялся Володя. — Я тебя сейчас как… защекочу!
Олька заверещала и отбежала к стене.
Володя хотел подскочить к ней и исполнить свою угрозу, но услышал стук в дверь. В комнату вошла Маша.
— Володь… Не мешаю? Надо поговорить.
Володя в целом смутно представлял, зачем он вообще мог ей понадобиться, так что просто пожал плечами. Она присела рядом.
Олька бегала по комнате и собирала в охапку игрушки, перечисляя:
— Так… ты, Тындик, и ты, Мурка, и ты, Попугай, и ты, Персик…
Игрушки не помещались в её руках, падали на пол, но она упорно продолжала бегать и собирать их.
— Эх, — вздохнула Маша. — Повезло Ирине иметь дочку, а не сына…
Володя нахмурился, подозрительно посмотрел на Машу.
— Так-то у них и сын есть, ты же не забыла?
Она как-то мрачно ухмыльнулась:
— Ну да, конечно… Но у них-то семья полная, Пашка хороший парень…
Володя нахмурился ещё сильнее, а Маша внезапно потянулась к нему, схватила его за руку, сжала запястье.
— Володь, я у тебя тут спросить хотела… — и запнулась на полуслове.
— Что?
— Эм… Я… Да нет, ничего такого, просто…
В разговор вклинилась Олька, свалив Володе на колени кучу мягких игрушек:
— Вот, знакомься, этих ты ещё точно не видел! Персика и Гавку точно!
— Так… И кто из них Гавка? — живо поинтересовался Володя.
— Ну конечно это робопёс! Вот!
— Ого! — Он покрутил в руках робота-трансформера, у которого уже была отломана одна нога, но так и не понял, почему он пёс.
Маша продолжала мяться, стоя на пороге комнаты. Володя обернулся к ней.
— Ну так что ты хотела спросить? Говори.
Она тряхнула головой.
— Ой нет, я не могу! — И ушла.
Володя пожал плечами и взял в руки, предположительно, Персика, хотя тот был плюшевым зайцем. А Олька уже умчалась в другой конец комнаты и подняла крышку пианино.
— Я тут новый этюд выучила, сейчас ты будешь его слушать, — ультимативным тоном заявила она, строго глядя на Володю.
— Как прикажете, капитан!
В Ольке была уйма энергии — она мельтешила перед глазами и требовала внимания. Так что порядком уставший Володя вмиг забыл о странном поведении Маши.
Впрочем, вскоре она сама напомнила о себе.
***
Стрелка часов приближалась к восьми вечера. Офис давно опустел, в нём остались только трое: Володя клацал по клавишам ноутбука, дописывая гневное письмо подрядчику, Лера тихонько шелестела бумагами в приёмной, охранник внизу смотрел телевизор. В том, что их всего трое и каждый слышит, чем занимается другой, было что-то уютное, доверительно-домашнее. В такой атмосфере работалось очень легко, но донимала жара. Пусть на Харьков уже опускались сумерки, температура будто и вовсе не собиралась спадать, а от кондиционеров толку не было. Пришлось распахнуть все двери настежь, чтобы гулял сквозняк.
— Лера, а не пора ли вам домой? — крикнул Володя в приёмную.
От того, что она задерживалась на работе, было неудобно, будто он заставлял.
— Да-да, Владимир Львович, закончу план на завтра и ухожу.
Спустя пару минут на первом этаже послышался звонок входной двери и бубнеж охранника:
— Закрыто уже, все ушли.
Лера заглянула в кабинет начальника, мол, мы кого-то ждём? Володя покачал головой. Лера устремилась вниз, а Володя вновь погрузился в письмо. Вынырнуть из него заставили шаги — Лера поднималась по лестнице, и не одна. Шаги явно принадлежали женщине — цокали шпильки.
— Владимир Льв… — начала Лера и осеклась, увидев Володю в дверях кабинета. Он стоял, обескураженно глядя на посетительницу — смущённая Маша, улыбаясь, выглядывала из-за спины секретаря.
— Здравствуй? — скорее спросил, чем поприветствовал, Володя.
Маша и вовсе не поздоровалась, неловкая улыбка исчезла с её лица.
— Мне очень надо с тобой поговорить.
— Ты могла бы позвонить… — подметил Володя, но шагнул внутрь, приглашая.
Маша неуверенно прошла через приёмную и застыла на пороге кабинета.
— Это не телефонный разговор. И… мне надо срочно поговорить с тобой. Можно?
За её спиной что-то грохнуло — это Лера засуетилась, уронила дырокол. Без разбора побросала свои вещи в сумку: следом за мобильным телефоном внутрь полетел степлер. Ситуация получилась очень неоднозначной: к Володе в офис пришла женщина, а секретарь принялась спешно собираться домой, чтобы быстрее оставить их наедине. Своим поведением Лера показала, что думает о роли Маши в его жизни. Личной жизни. Но в том-то и дело, что думать тут было нечего.
— Проходи, присаживайся, — Володя указал на диван. — Только предупреждаю: у меня мало времени. Сегодня ещё есть дела… Нужно отвезти мать в аэропорт.
— Потому и пришла. Правильно Женя сказал, что ты вечно занят.
«Так вот кто доложил, где я работаю», — подумал Володя, но Маша прервала его мысль.
— Я собиралась поговорить там, у Ирины с Женей, но в комнате была Олечка. А то, о чём я хочу спросить… — Маша прерывисто вздохнула и поджала губы. Дверь кабинета за её спиной закрылась, замок едва слышно щёлкнул, но Маша всё равно вздрогнула. Всхлипнула: — Это так трудно! У меня такое горе в семье!
Володя устало потёр виски.
— Что у тебя случилось? — Он чуть было не добавил «опять».
Окажись на пороге его кабинета кто угодно, кроме неё, и скажи про горе, Володя мог бы встревожиться. Но это была Маша. И вызвать она могла только досаду из-за того, что время, проведённое с ней, будет потрачено впустую. Этот человек был настолько неинтересен Володе, насколько люди вообще способны не интересовать. В течение многих лет встречаясь с ней на посиделках у Ирины и Жени, Володя слышал лишь «какие мужики козлы» в разнообразных контекстах. А если Маша говорила не об этом и не жаловалась на свою жизнь, то вела бессодержательные и бессмысленные речи: скучная работа, одежда, дураки-покупатели, одежда, маленькая выручка, одежда, трёп-трёп-трёп. Они никогда толком и не разговаривали. До этой пятницы.
— Только ты можешь мне помочь! — Её лицо исказило отчаяние. — Ты — моя единственная надежда!
Выходит, с Машей действительно стряслось что-то серьёзное, но почему единственная надежда именно он?
— Ума не приложу, чем я могу тебе помочь, — начал Володя. И осёкся — Маша уставилась на него взглядом, полным мольбы. — Но выслушать готов. Будешь что-нибудь, чай или кофе?
— Нет, ничего не надо, — замотала она головой, садясь на кожаный диван возле окна и оглядываясь вокруг.
Володе стало стыдно за состояние своего кабинета: повсюду валялись кипы книг, бумаг, папок и чертежей. Только ему с Брагинским и Лерой было ясно, что всё лежит на своих местах, и лишь постороннему это могло показаться беспорядком. Маша — не коллега, не подруга, едва ли приятельница Володи, была первой, кого стоило бы причислить к посторонним, но она даже не повела бровью, без интереса взглянув на завалы документов.
Володя прокашлялся.
— Или, быть может, чего-нибудь покрепче? — предложил он, кивнув на подаренную Брагинским бутылку коньяка.
— Нет, чай… он в пакетиках? — спросила она, но, получив в ответ кивок, снова передумала: — То есть нет, кофе. Кофе.
— Окей, — протянул он, выходя из кабинета в опустевшую приёмную. — Растворимый или сварить?
— Мне всё равно, — крикнула Маша, когда он скрылся за дверью. — Хотя нет. Лучше свари.
«Тянет время», — догадался Володя и принялся неторопливо осматривать кофеварку.
Когда поставил чашку на журнальный столик перед Машей, а сам уселся в кресло, Маша молча уставилась в пол.
— Внимательно слушаю, — сказал Володя, чтобы вывести её из оцепенения.
Маша набрала полную грудь воздуха и затараторила почти без пауз:
— Я по поводу моего сына, Димы. Он десятиклассник, учится в первую смену, а я работаю почти без выходных. Так вот, на прошлой неделе я приболела и отпросилась у Ирины домой. Пришла, в квартире музыка играет, громко, на всю катушку, обувь разбросана по полу — и не только наша, чужая ещё. Я увидела, подумала, значит, Дима не один. Хотела попросить его сделать потише, подошла к двери его комнаты, она была приоткрыта, и случайно увидела, что он… что он там целуется с… — Маша замерла, её лицо скривилось, хлынули слёзы, — …целуется с парнем!
Машина трагедия показалась Володе надуманной, но при виде её мигом покрасневших глаз сердце сжалось от искреннего сочувствия. А вкупе с позой Маша казалась по-настоящему несчастной и жалкой: сидела, сжавшись, среди просторного кабинета, увешанного предметами гордости фирмы и доказательствами Володиных побед — дипломами и фотографиями готовых объектов. Маленькая, хрупкая и растрёпанная, с потёкшей тушью, с висящей на нитке пуговицей на манжете, она вздрагивала, пытаясь подавить плач.
Володя протянул:
— Угу… — и добавил как можно мягче: — Это и есть твоё горе, да?
Маша всхлипнула и кивнула. Видимо, проследила за его взглядом — схватила манжет одной рукой, пряча пуговицу, и неловко потёрла лицо.
— Ты поможешь мне?
— Чем? — обескураженно уточнил Володя.
— Но ты же… Ты же проходил через подобное, ты же знаешь, что в таких случаях делать…
— Нет, не знаю. Правда не знаю.
Маша вскочила, едва не уронив чашку на пол, и воскликнула:
— Но ты же не можешь мне отказать! Не можешь! Это судьба! Бог мне помог увидеть этот плакат! Ты такой стал… идеальный. Без него я бы даже не вспомнила!
Володя окончательно запутался, нахмурился, сложил руки на груди и перебил:
— Какой плакат?
— А? — Маша, будто сдувшись, осела обратно на диван. — Плакат? Да так, про пионеров. Вспомнила, что у вас с Коневым кое-что было и…
— Ты, может, и сыну обо мне рассказала?
— Нет-нет, что ты! Он не знает, что я их видела! У меня наступил такой ступор, потом шок, и я сразу выбежала из дома. Переживала, думала, как быть. Мне так хотелось их поймать, хотелось глаза выцарапать этому его «другу», но головой я понимаю, что не стоит делать поспешных выводов и тем более действовать. Ведь… ведь как-то раз я чуть не совершила такую ошибку. У меня будто приступ дежавю случился. Помнишь, в «Ласточке»?..
— Помню, — отрезал Володя. — Ладно. Давай по порядку: ты вспомнила, что у нас с Юрой когда-то что-то было. И что? Что из этого следует? Что конкретно ты хочешь услышать от меня?
— Хочу узнать: может быть, Дима просто балуется? Может быть, для юношей в его возрасте это нормально, ему же всего шестнадцать?
— Ну нет, — Володя усмехнулся, — поцелуй двух парней — это не баловство. Гетеросексуалы целоваться не станут, а следовательно, твой Дима, скорее всего, или гей, или бисексуал.
Володя ожидал, что после его слов Маша совсем расклеится, но её будто подменили. Она выпрямилась, вытерла лицо, посмотрела Володе в глаза смело, даже с вызовом, и громко, чётко произнесла:
— Нет! Этого не может быть! Димочка — хороший мальчик, он бы никогда…
Володя с грустной улыбкой покачал головой.
— Никогда не говори никогда. Ты можешь считать, что знаешь его как облупленного, но он — другой человек, и залезть к нему в голову невозможно.
Но ни его жест, ни его слова не убедили Машу, она продолжила с ещё большей настойчивостью:
— Значит его насильно поцеловали, он не гомик! Такое ведь возможно, правда? — Машин голос обрёл такую твёрдость, какую Володя ещё не слышал этим вечером. Единственным, что выдавало её неуверенность, была висящая на нитке пуговица, которую она нервно крутила пальцами.
«Гомик», — повторил про себя Володя, скривившись, но ответил спокойно:
— Возможно-то — возможно, зависит от того, как Дима отреагировал.
— Откуда мне знать, как он отреагировал, я же ушла, когда… — Терзаемая ею нитка лопнула, пуговица ударилась об пол и отскочила. — …когда они ещё не закончили.
— А впрочем, — задумчиво протянул Володя, — первая реакция ни о чём не говорит. Даже если Дима его оттолкнул, не факт, что на самом деле был против.
«Когда-то я сам оттолкнул…» — чуть было не произнёс, вспомнив, как однажды оказался на месте Димы. В памяти вспыхнули запах яблок, карие, полные ужаса глаза напротив, холодные губы на своих, гул крови в ушах.
— Точно! — воскликнула Маша, спугнув трепетное воспоминание. — Это его друг ненормальный, а не он. Я должна их разлучить!
— Даже не думай! Дима сам разберётся, какой друг ему нужен, а какой — нет.
Маша встрепенулась и воскликнула:
— Я не допущу, чтобы этот извращенец даже на шаг приблизился к моему сыну!
— Значит, гей для тебя — извращенец? — Володя презрительно усмехнулся. — Ты ничуть не изменилась.
— Ну… — Маша тут же замялась и покраснела. — Не совсем, то есть я хочу сказать…
Её невразумительный лепет прервал звонок Володиного мобильного. Он поднял руку, прося Машу замолчать, и ответил. Из трубки прозвучал усталый голос матери:
— Сынок, ты едешь? Я уже полчаса как собралась. Может, всё-таки такси заказать?
— Нет, не надо, я сам провожу, — произнёс он спокойно, но мысленно уже успел отругать себя на чём свет стоит. Маша его отвлекла. Озабоченный проблемами чужой матери, он напрочь забыл о собственной, забыл, что должен отвезти её в аэропорт!
— Надо было приехать за три часа до рейса, а сейчас уже…
— Ничего страшного, — перебил он мать. — Я уже еду, жди.
— Ладно… Посижу на дорожку пока…
Володя нажал «отбой» и, не сдержавшись, выругался сквозь зубы. Закрыл ноутбук с недописанным письмом, посмотрел на Машу.
— Этот разговор, безусловно, очень захватывающий, — прошипел Володя и поднялся из-за стола, — но вынужден попрощаться, у меня дела.
— Нет, Володя, постой. Я же не имела в виду тебя!..
Володя скептически хмыкнул, надевая пиджак:
— Да что ты говоришь...
Они вышли из кабинета, и, пока Володя запирал дверь на ключ, Маша оправдывалась, выглядывая из-за спины.
— Ты — не извращенец. Это Конев тогда сбил тебя с пути — вот что я хотела сказать.
Володя не ответил.
Когда спустились на первый этаж, Маша обернулась к охраннику и добавила негромко:
— И, вообще, я не вправе тебя судить.
— А Юру вправе? — спросил Володя уже на улице. Предугадав, что сейчас польётся новый поток объяснений, успокоил: — Ладно, я понял тебя, Маш, успокойся.
— Нет, ты всё-таки… Извини всё равно, — пробормотала Маша смущённо. — Будем на связи, да?
— До свидания, Маша, — произнёс Володя, тут же пожалев, что не сказал «прощай».
***
Несмотря на то, что Володя задержался, на рейс они успели. Дорога в аэропорт показалась бесконечно длинной — всё из-за разговора с матерью, из-за тем, которые она поднимала. Но Володя не пресекал их, понимал, что мать не может об этом молчать.
— Ты уверена, что тебе действительно надо уехать? Может быть, лучше дома? Родные стены лечат…
— Я больше не могу тут оставаться, — тяжело вздохнула она. — Раньше, когда кто-то умирал, пусть даже родственник, я не думала о том, как жаль, что этого человека не стало. Я не печалилась о его оставшихся в живых родных. Я боялась, что это может случиться со мной — когда-нибудь по-настоящему близкий мне человек умрёт. Настолько близкий, без которого я не умею жить. Что станет со мной, когда Левушка, мой муж, половина моей жизни, оставит меня? И вот этот момент настал.
Она говорила негромко, но Володе было страшно слышать её слова, а ещё страшнее — голос. Обычно высокий, по-девичьи певучий, теперь он звучал сухо и безжизненно. Володя хотел бы её проигнорировать, но разве мог? Конечно нет. Поэтому ехал, не отводя взгляда от дороги, и терпеливо слушал. Боковым зрением видел, что и мать смотрит вперёд. Наверное, поэтому она говорила, не замечая боли, искажавшей лицо сына.
— Поэтому я хочу уехать. Здесь его слишком много. Здесь слишком сильно ощущается, что его нет. Хожу по квартире и самой жить не хочется, — тихо ответила мать. — А так хоть сменю обстановку. Я отвыкла жить одна.
Они замолчали. Но тишина давила ещё больнее, становилась плотной, леденящей. Буквально леденящей — спина покрылась мурашками, и Володя даже выключил кондиционер.
— Не слишком ли велика плата за жизнь с любимым человеком? — произнёс он первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать. Собственный голос показался до неприличия громким. — Не проще ли жить одному?
Его вопрос был риторическим, но мать нашла что сказать. В секундной паузе перед её ответом Володя успел задуматься и понять, что настолько близкого человека, каким был его отец для матери, у Володи нет и, наверное, никогда не было.
— Только так жить и стоит. Иначе в жизни смысла вообще нет. Наверное, ты считаешь что так и правда легче, но я не понимаю, как ты, такой молодой, столько времени один, без семьи. Сколько лет прошло с тех пор, как ты разошёлся со Светой? Почти десять? Она была у тебя единственной девушкой, о которой я знала.
Володя усмехнулся про себя: «Не ты одна. Я тоже других не знал. И надо же, как точно ты помнишь, сколько прошло лет. Неужели подсчитала?»
Тут мать добавила:
— Или ты просто не рассказываешь мне, что у тебя есть кто-то?
Разговор повернул в другое русло сам собой, а, может быть, мать намеренно перевела его. Володя не заметил, как отпустило оцепенение, навеянное темой смерти. Но сменилось оно не менее неприятным ощущением — будто его прижали к стенке.
— Нет, — выдавил он.
— Как такое возможно? Ты посмотри на себя, за тобой девушки сами должны бегать.
— Просто я ещё не встретил нужного человека, а тратить себя на кого попало — дело неблагодарное, — ответил он как можно равнодушнее, чувствуя, что руки на руле начинают потеть.
— Я ведь понимаю, сынок. Ты думаешь, что раз ты мужчина и тебе не надо рожать, то и торопиться некуда. Но старость приходит незаметно, ты не чувствуешь её наступления. Вот стал чаще уставать… но ведь работаешь много, правда? Или вдруг что-то заболело — ну и ладно, когда ж не болело-то? — Запах духов матери тоненькой, едва заметной струйкой вился под крышей, тёк по приборной панели, по рулю, по его рукам, связывая их, стягивая. Володя молчал, но мать продолжала: — Но потом в один момент старость просто падает на тебя. И думаешь: вроде жил себе и жил, а ради кого? Ты знаешь, я только сейчас поняла по-настоящему, что я никому не нужна: ты уже взрослый, отца нет…
— Не ты ли только что говорила мне об идеальной любви, в которой весь смысл жизни? — наконец он придумал, что ответить. — Тогда не торопи меня. И не пытайся манипулировать.
— Я не манипулирую, просто делюсь тем, о чём стала думать из-за папы, — оправдалась мать и замолчала. Володя последовал её примеру.
Заговорили снова только в аэропорту.
— Надо разобрать вещи отца, — сказала мать, остановившись перед рамкой.
— Разобрал уже, — неохотно откликнулся Володя.
— Я имею в виду дома. Надо успеть до сорокового дня раздать одежду. Я не хотела напрягать этим тебя, но… всё хожу вокруг них и даже в руки взять не могу. Разбери их, пожалуйста. Чтобы я приехала и не натыкалась на них повсюду.
— Хорошо, — кивнул Володя.
— Понимаешь… у меня рука не поднимается самой избавиться. Понимаешь, я хочу, чтобы всё осталось как есть, чтобы ещё чувствовать его присутст… — Её голос сорвался. Володя сжал руку матери. Она собралась с силами и продолжила уже спокойно и чётко: — Одежду раздай знакомым, что не возьмут — малоимущим или в церковь. Остальное надо сжечь.
— А его личные вещи куда? Книги, телефон, сувениры...
— Их не выбрасывай. Убери в кладовку. Или к себе увези. У тебя места больше, есть куда убрать.
— Понял. Сделаю.
Прощались долго, болезненно. Мать плакала, привставая на цыпочки, гладила его по голове, по плечам и груди, не выпускала из объятий и всё повторяла: «Ты прости, сынок, если чем-то тебя обидела, если что-то не так сказала. Это, наверное, я виновата, что ты один». Володя бормотал: «Не говори глупости. Всё нормально». Он волновался за неё: как она сориентируется, как долетит, как её встретят, а главное — как она там будет жить без него. Но голос разума успокаивал: «Мать будет не одна». Она летела к сестре в родной город — Москву. И, помимо Москвы, собиралась в Тверь, к Володиному дяде и двоюродному брату Вове, что не смог приехать на похороны, но настойчиво приглашал погостить.
Когда объявили начало регистрации на рейс, Володя отпустил мать и отправился домой.
Всю дорогу до дома прокручивал этот разговор в голове по несколько раз. Было паршиво: на душе из-за её слёз скребли кошки, под ложечкой ныло от жалости и тоски, из-за того, что умудрился ей нагрубить, мучила совесть. Полегчало, только когда Володя увидел на трассе упоминание дома — табличку с названием коттеджного посёлка «Ласточкино гнездо».
«Очень неудачное название, — критиковал отец, принимая его проект шесть лет назад. — Оно будет ассоциироваться со скалой и замком в Ялте, но разве хоть что-то напоминающее его там есть? Нет, ни архитектура, ни ландшафт не имеют ничего общего с настоящим Ласточкиным гнездом. И всё-таки ты настаиваешь на этом названии. Почему?»
Отец был прав: посёлок раскинулся среди полей и перелесков, покуда хватало глаз. Ни скал, ни гор там не было. Деревянные двухэтажные дома в скандинавском стиле с панорамными окнами даже приблизительно не напоминали тот самый замок. Посёлок назывался так не потому, что стоял на возвышении. Здесь уже не летали ласточки, не вили гнёзд. Река, что когда-то протекала здесь, пересохла, а пионерлагерь «Ласточка» много лет лежал в руинах. Но именно потому, что всё это здесь когда-то было, Володя назвал этот посёлок, назвал свой дом, так. Но отец принял его с трудом — и то только после долгих уговоров.
Володя пересёк шлагбаум, оказался на территории посёлка и запетлял привычным маршрутом между однотипных двухэтажных коттеджей. Его дом стоял на самом отшибе. Такой же, как остальные, он отличался лишь очень широким двором, в несколько раз превосходящим по размерам соседские, и самым высоким среди всех участков забором.
Только Володя вышел из машины, как тут же воздух содрогнулся от высокого лая Герды. Володя свистнул, и она бросилась навстречу к воротам, безуспешно пытаясь их свалить. Он приготовился открыть их. Делать это нужно было с осторожностью, иначе собака собьёт его с ног — уже прыгала как сумасшедшая. Володя снова свистнул, она заскулила и притихла, а когда дверь отворилась, Герда распласталась на спине, животом кверху. Володя присел на корточки, принялся по-детски сюсюкаться с ней:
— Собака моя, соба-а-а-ка. Соскучилась, девочка? Я тоже скучал.
Почёсывая мохнатый живот, привычно оглядел дом: на фоне сизого неба он казался неприветливой громадиной.
— Сейчас мы включим свет, и станет лучше, правда? — спросил мягко.
Перешагнув порог, он преодолел небольшую прихожую и ступил в широкую, светлую гостиную, совмещённую с кухней. Стягивая с себя удавку галстука, прошёл в ванную, снял линзы и с удовольствием потёр веки — за целый день глаза устали. Надел очки.
В гостиной Герда пулей примчалась к огромному окну, сунула нос за штору и принялась отчаянно лаять.
— Что такое? — Володя подошёл к ней и выглянул во двор.
Казалось бы, ничего удивительного для него и возмутительного для Герды там нет, всё как всегда: небо, звёзды, широкая поляна, небольшая рощица вдалеке.
— О… — выдохнул Володя, увидев нарушительницу спокойствия — в пятне света на спинке садового стула сидела, глядя на них, изящная ласточка.