22. В тёплые края
Следующим утром Володя чувствовал себя так, будто его придавило бетонной плитой. Он с трудом разомкнул тяжёлые веки, кое-как сел на кровати. Совсем не удивился тому, что постель рядом оказалась пуста.
В этот раз не было даже тревоги за Юру. Володя вдруг почувствовал, что ужасно устал от всего: от перманентного страха, от беспрерывных мыслей — как помочь, что ещё сделать. Володя устал постоянно искать выход.
Из кухни донёсся шум: звон посуды и кипение чайника. Часы показывали почти одиннадцать, на телефоне висела пара пропущенных вызовов с работы. В любой другой раз Володя занервничал бы и тут же перезвонил узнать, в чём дело. А сейчас ему было совершенно наплевать — хотелось послать всё к чёрту.
Заметив Юру у кухонного стола, Володя прошёл в ванную. Вздрогнул, вспомнив вчерашний приступ в душевой кабине. Умывшись, он разглядывал в зеркале своё бледное лицо. Не только Юра сдал за последний месяц — Володя и сам выглядел не лучше. Бледная кожа будто истончилась, на её фоне особо контрастировали тёмные круги под опухшими веками, в глазах — сетка лопнувших капилляров. Ехать на работу в таком виде точно не стоило.
Володя уже решился выйти на кухню, но в комнате зазвонил телефон. На экране высветился рабочий номер.
— Алло?
— Владимир Львович, добрый день! — бодро сказала Лера. — Извините, что отвлекаю вас, но всё-таки мне нужно уточнить, будете ли вы сегодня в офисе?
— Нет, — как можно мягче ответил Володя. — Мне нездоровится, я сегодня поработаю из дома, так что все важные письма пересылайте мне на почту.
— Принято.
— Что-то ещё?
Послышался шелест бумаг.
— Эм… — замялась Лера. Прокашлялась и, понизив голос, сказала: — Владимир Львович, тут Дмитрий Викторович… беспокоится. Сегодня после обеда встреча с клиентами, и он, кажется, переживает, что вас нет.
Володя и правда забыл, что сегодня ему с Брагинским предстояло провести внеочередные переговоры. Недавнее ЧП пошатнуло доверие заказчиков. Раньше Володя, не раздумывая, всё бросил бы и рванул в офис, чтобы задобрить клиента — весь проект мог обернуться провалом. Но сейчас он не сдвинулся с места. Пусть Брагинский сам расхлёбывает кашу, которую заварил.
— Лера, передайте, пожалуйста, Дмитрию Викторовичу, что я абсолютно уверен в его дипломатических талантах. А если он не будет с чем-то справляться, я на связи и всегда готов прийти на помощь удалённо.
— Вас поняла, — сказала Лера и, судя по тону голоса, улыбнулась.
Володя сбросил вызов и самодовольно хмыкнул. «Вот и посмотрим, что для тебя, Дмитрий Викторович, важнее — репутация фирмы или моя личная жизнь».
Телефон зазвонил снова. Володя, не глядя на экран, поднёс его к уху. Он подумал, что, должно быть, Лера забыла ещё о чём-то сказать, и бросил:
— Что ещё?
Но из трубки послышался звонкий и слегка испуганный голос Маши:
— Э… Да ничего, вообще-то. Привет, Володь!
— А, это ты. Привет, Маш.
— Ты какой-то невесёлый. У вас что-то случилось?
Володя не собирался откровенничать с Машей, поэтому соврал:
— Всё в порядке, просто не выспался.
— Поня-я-ятно, — протянула та. — А я вот распереживалась — что-то Юра мне уже пару дней не отвечает ни в аське, ни по телефону. Точно всё хорошо? Мне показалось, он был очень расстроен после того, как ушёл от Ирины.
Володя было удивился тому, какая же хорошая у Маши интуиция, но тут же рассудил: интуиция ни при чём, всё и так слишком очевидно.
— Ну а кто бы не расстроился, услышав такое? — равнодушным тоном произнёс он.
— Да уж. — Маша вздохнула. — Я звонила Ире вчера, думала, может, их немного отпустило, надеялась, что вы помиритесь. А она как давай орать! Ой, столько грязи на тебя вылила...
— Какой? — спросил Володя, хотя ему было не особо-то интересно.
— Ну… — Маша замялась. — Да знаешь там, какой ты растакой, столько лет с тобой знакомы, да если бы они только знали раньше… и всё в этом духе. И про Ольку ещё, мол, будь возможность сделать так, чтобы ты перестал быть её крёстным, они бы с удовольствием сделали… И что ребёнка к такому, как ты, больше и близко не подпустят. Ну не идиоты ли, а?
Володя угукнул, уставившись в стену.
— А ты знаешь, ну и пусть идут они сами куда подальше! Я не жалею, что поругалась с Ириной! Это что, выходит, узнай она про Диму, и его стала бы считать ненормальным, психически больным извращенцем?
Володя невесело хмыкнул:
— Это так меня Ирина назвала?
— Ну… Вроде того. Ну вы не грустите там! Ира с Женей просто ни черта не понимают! — Она вздохнула. — Ладно, Володь, ты передай Юре, чтобы хоть ответил мне. И не расстраивайся. Всё будет хорошо!
Она положила трубку, а Володя так и продолжил смотреть в стену. Внутри закипала неясная злость, пришедшая на смену глухому равнодушию. Казалось бы, с чего тут злиться? С Ирой и Женей всё было понятно ещё в тот вечер, когда они поругались. Естественно, они не дадут больше Володе видеться с Олькой, хоть десять раз он её крёстный. Обидно, ведь Володя давно смирился с тем, что у него не будет собственных детей, а к Ольке относился почти как к дочке.
Он тряхнул головой. К чёрту всё это, сейчас у него существовали куда более насущные проблемы. Нужно было всё же поговорить с Юрой.
С кухни Юра уже ушёл, и Володя поднялся на второй этаж. В кабинете царил уже привычный бардак, Володя лишь вздохнул. На столе стояла чашка чая — от неё всё ещё шёл пар, а вот Юры нигде не было. Внутри колыхнулось беспокойство, но тут же Володя услышал лай Герды. Он подошёл к окну, посмотрел во двор — Юра играл с собакой. Герда, подпрыгивая и весело тявкая, выпрашивала у Юры палку, тёрлась о него, бросалась под ноги. Юра смеялся, что-то по-доброму приговаривая, и в какой-то момент Володе даже показалось, что Юра стал прежним собой — весёлым, жизнерадостным.
Вот только не было никого, кроме Герды, кому бы он мог улыбаться этим утром. Даже Володе.
Он вспомнил, где вчера отыскал Юру: в гостях у соседа-алкаша, горе-художника, неудачника. И даже такой компании Юра был рад.
Он ведь чах от одиночества. Может, в Германии у него не было друзей, но Юру всегда окружали люди: музыканты, заказчики, знакомые из гей-тусовки. В Харькове же у него не было никого, кроме Володи, а Володя, как бы ни старался, не мог заменить Юре всех. И, видимо, в этом безмолвии, без голосов других людей, Юра выгорал. Ведь тишина для него — это конец музыки. А конец музыки — конец всего.
Володя снова вспомнил соседа Сергея, вспомнил, что говорил вчера Юра, как сравнивал себя с ним. И, как бы Володя ни пытался отрицать это, Юра был прав: он катился по той же наклонной, на глазах превращаясь в трагического героя, которого ждали лишь самоненависть, алкоголь и бедность.
Володя спускался на первый этаж с чётким намерением извиниться. Он не должен был срываться на Юру, ему стоило быть терпеливее к его состоянию. Володя должен ему помогать справиться с депрессией, а не усугублять её.
Но, едва увидев вышедшего в сад Володю, Юра моментально преобразился в лице. Улыбка сползла с его губ, взгляд стал серьёзным и обеспокоенным.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? — спросил Володя, стоя на веранде.
Юра опустил глаза, забрал у Герды из пасти палку, замахнулся, чтобы снова бросить.
— Не сказать, что хорошо. Скорее без изменений. А ты?
— Что я?
Юра швырнул палку в дальний угол участка — Герда помчалась за ней, — и повернулся к Володе.
— Как ты себя сегодня чувствуешь?
Володя нахмурился.
— А как я должен себя чувствовать? Плохо спал, а так всё в порядке.
— М-м-м… — протянул Юра, снова наклоняясь к прибежавшей с палкой Герде.
Они помолчали. Юра потрепал собаку по голове, извинился перед ней и сказал, что уже устал. Та, кажется, не обиделась. Поднявшись на веранду, Юра шагнул к Володе.
— Володь, я вижу, что ты обо мне заботишься, но… Ты не думаешь, что эту свою заботу тебе стоило бы направить и на себя тоже?
Юрин голос звучал мягко, но Володя почему-то уловил в нём ядовитые нотки. А может, ему так лишь показалось.
— О чём ты?
Юра вздохнул.
— Не нужно делать из меня идиота! — раздражённо воскликнул он. — Да, я виноват, я вчера плохо соображал, сразу ни черта не понял… но я всё видел! Не думаешь, что слегка лицемерно делать из меня психа и всячески пытаться мне помочь, когда тебе помощь нужна не меньше?
— Что? — опешил Володя. — Ты что несёшь?
Юра закатил глаза.
— Можешь отнекиваться, если хочешь, это не изменит того факта, что твоё желание причинять себе боль никуда не делось!
Володя резко вдохнул.
— Если бы не… — начал было он, но заставил себя замолчать.
— Что? — настоял Юра. — Ну говори, что хотел сказать!
Володя понимал — рот лучше не открывать. Сейчас нужно уйти в дом, закрыться в комнате и успокоиться, не раздувать ссору. Но ярость, которая уже с час клокотала внутри, всколыхнулась с новой силой.
— Если бы не ты, мне не пришлось бы… применять к себе такие радикальные меры. Ты хоть представляешь, каково мне вчера было видеть тебя под наркотиками? И каково видеть каждый день, как ты разрушаешь сам себя?
Юра процедил сквозь стиснутые зубы:
— Ну да, конечно, во всём ведь виноват я, а не твоя недолеченная психотравма.
Володя мотнул головой, пытаясь прийти в себя.
— Да, у меня есть проблемы, я знаю о них. Но депрессия у тебя, Юра. Неужели ты не видишь, что ради тебя из кожи вон лезу? Я даже на работе открылся и разругался с друзьями. Из-за тебя я больше никогда в жизни не увижу любимую крестницу!
Юра отшатнулся от него и выкрикнул:
— Я ни о чём этом тебя не просил! Господи… Если я такой сложный, на кой я тебе вообще сдался?
Он развернулся и быстрым шагом скрылся в доме, хлопнув за собой дверью.
Володя моментально пожалел обо всём сказанном. Бросился следом за Юрой, догнал его у лестницы на второй этаж, вцепился в плечи, потянул на себя. И, прижавшись к спине, обнял поперёк груди и зашептал в ухо:
— Прости меня, Юр, пожалуйста, прости, прости…
Он думал, что Юра попытается вырваться, как вчера, сбросит его руки, уйдёт, но тот лишь размяк в Володиных объятиях, откинулся затылком ему на плечо и прерывисто выдохнул:
— Что же нам делать, Володь? Я совсем запутался…
***
Юра оставил дверь в свой кабинет открытой, но Володя не хотел заходить к нему. В доме царила тишина, лишь редкие звуки выдавали чьё-то присутствие. Даже Герда, будто чувствуя настроение хозяев, притихла на своей лежанке.
Володя чувствовал себя загнанным в угол, забредшим в тупик. Он не видел выхода и не знал, что делать. Ему хотелось уйти куда-нибудь, будто так можно было скрыться от проблемы. Время подходило к двум дня, Володя вспомнил, что через полчаса должны начаться переговоры с заказчиком. Поехать на работу было бы сейчас самым правильным решением — Володя никак не мог понять, почему с утра допустил мысль поручить важные переговоры ненадёжному Брагинскому. А учитывая последовавший за этим срыв на Юру, Володя действительно начал сомневаться, в своём ли он уме.
Он боялся, что если уедет, то по возвращении снова обнаружит Юру пьяным или, и того хуже, — неадекватным, как вчера. Но в конце концов желание сбежать из собственного дома перевесило. Да и понял он, что едва ли что-то остановит Юру, даже если закрытые ворота не стали преградой.
Переодевшись в костюм, Володя всё же решил заглянуть в кабинет.
— Мне нужно съездить на работу, — ровно сказал он.
Юра что-то читал, откинувшись в кресле и положив ноги на стол. Володя втянул носом воздух — алкоголем в кабинете не пахло.
Юра поднял глаза от книги.
— Хорошо.
— Ты… будешь здесь, когда я вернусь?
Тот вздёрнул брови.
— А мне есть куда отсюда деться?
Володя выдержал его долгий и совершенно безэмоциональный взгляд, и желание срочно сбежать куда-нибудь стало практически невыносимым.
Он опоздал на переговоры, но его появлению был рад и клиент, и Брагинский. Хоть последний пытался изображать равнодушие, выдал себя тем, что заметно расслабился, когда Володя вошёл в кабинет.
Встреча затянулась больше чем на два часа. Конфликтный заказчик потребовал гарантий в случае продления договора, скидки на услуги и материалы в счёт убытков, которые понёс из-за ЧП. Володе пришлось идти на уступки, а издержки и рентабельность проекта ещё предстояло рассчитывать позже.
В этих переговорах был лишь один плюс: на два часа Володя смог забыть о личных проблемах. Впрочем, стоило сесть в машину, как мысли о Юре хлынули в голову с новой силой. И решения, конечно, не появилось.
Небо затягивало тучами — скоро должен был пойти дождь. Володя ехал домой, в сотый раз прокручивая в голове одно и то же. Пытался найти недостающую деталь в конструкторе их с Юрой отношений, понять, где именно они просчитались. И, сколько Володя ни разбирал всё на составляющие, никаких ошибок не видел. Они нашли друг друга спустя двадцать лет, они узнали друг друга заново. Смогли отпустить прошлое и пытались жить настоящим, стать действительно счастливыми. Откуда же тогда взялся весь этот ком невысказанных обид? Откуда злость, Юрина депрессия, Володины срывы?
Володя понимал, что в круговерти всех этих мыслей и поисков занимается самообманом. Он сознательно избегал самого очевидного решения и, судя по всему, единственного.
Припарковавшись у участка, Володя ещё минут десять просто сидел в машине, будто искал в себе смелости зайти домой и увидеть Юру. Но Юры внутри не оказалось — Володя понял это ещё в тот момент, когда Герда встретила его за воротами. Двери дома были закрыты на ключ. Предполагая, что Юра ушёл в магазин за ромом, Володя даже не злился. Он этого ожидал — чего уж теперь? Но он всё равно набрал Юру, ожидая, что трубку никто не возьмёт, а трель звонка опять прозвучит откуда-то из кабинета.
Но Юра ответил буквально со второго гудка.
— Ты где? — осторожно спросил Володя.
— В «Ласточке», решил прогуляться. Не ожидал, что ты вернёшься так скоро, думал, успею.
Володя повернулся на сто восемьдесят градусов, посмотрел в сторону реки, на противоположный её берег. Иронично ухмыльнулся.
— Можно я приду к тебе?
— Давай. Я в театре.
Володя не любил возвращаться в «Ласточку». Несмотря на то, что купил эту землю, несмотря на то, что когда-то сознательно построил свой дом рядом со всеми этими воспоминаниями, он избегал туда приходить. Слишком много прошлого таила в себе эта местность: счастье, умещённое в три недели, боль, растянувшуюся на долгие годы.
Идя по деревянному мостику, перекинутому через речку, Володя заметил, как у самой воды пролетела и умчалась вдаль стайка ласточек. И как их только занесло в эти края? Послышался далёкий раскат грома, порыв ветра растрепал волосы, раздул полы пиджака. Володя нервно одёрнул его и пошёл дальше — к воротам лагеря.
Он впервые приехал сюда в девяносто шестом — спустя десять лет после смены в лагере. Пробравшись по заросшей тропе, открыл ржавые скрипящие ворота.
Володя вернулся сюда, чтобы встретиться с Юрой. Пусть он понимал, что вероятность этой встречи слишком мала, но зыбкая надежда всё же теплилась в груди.
И Юры тут, конечно, не было. Но был Юрка — виделся везде призраком прошлого. Володя остановился у корпусов младших отрядов, заметив детскую площадку. Звонкий Юркин смех доносился отовсюду, звучал в кособоких деревянных домишках, летал в воздухе вместе с одуванчиковым пухом. Старая карусель — осевшая, с облезшей краской, — утопала в жёлто-белом одеяле. Володя хотел утонуть в нём, лечь прямо в эти цветы, закрыть глаза и позволить прошлому утянуть себя. Но Володя понимал, что, каким бы сильным ни был соблазн, за этой счастливой фантазией обязательно придёт сильнейшее разочарование.
В девяносто шестом он приехал в «Ласточку», чтобы дойти до их ивы — потому что там хранились самые важные воспоминания. Но память повела его в другую сторону, и, не в силах ей противиться, Володя пошёл к кинозалу. Мимо щитовых, где Юрка впервые его поцеловал, мимо той самой яблони и танцплощадки. Володе слышалась «Колыбельная». Сперва казалось, что звуки исходят от эстрады, но, стоило повернуться к зданию кинозала, как музыка полилась уже оттуда. Володя тряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения. Здесь уже давно не звучала эта музыка и никогда больше не должна была зазвучать. Но, спускаясь по старым скрипящим ступенькам, Володя на секунду зажмурился. Вдруг он откроет глаза, а там, внизу, на старых изломанных креслах, сидит Юрка?
Тогда Юра там не сидел. Но он сидел здесь теперь, среди пыли, грязи, обвалившихся стен и торчащих досок. Среди осколков их общего прошлого.
Ступени под Володиными ногами надрывно скрипели, но Юра не обернулся на звук.
— Юр… — Он тронул его за плечо.
Юра всё же поднял голову, посмотрел Володе в глаза, натянуто улыбнулся и равнодушно спросил:
— Как дела?
Володя пожал плечами — сейчас ему совершенно не хотелось вести пустые разговоры.
— Прости меня, Юр, — выдохнул он. — Я… снова наговорил тебе с утра всякого, сорвался. Всё должно быть не так.
Юра встал с кресла, прошёлся до сцены. Зачем-то ковырнул пальцем торчащий из деревяшки гвоздь.
— А как всё должно быть? — спросил глухо, не оборачиваясь.
Володя промолчал — ответ на этот вопрос слишком сильно расходился с реальностью. Они должны были быть вместе и счастливы. Потому что, пройдя такой путь, найдя друг друга после стольких лет разлуки, сохранив память о своих подростковых чувствах — разве могло быть иначе? Разве не сама судьба снова свела их вместе? Почему же тогда всё это неотвратимо рушилось?
Юра направился к ступенькам, осторожно поднялся на сцену. Старые прогнившие доски трещали, в центре настила и вовсе зияла дыра.
— Я ведь всё понимаю, Володь, — сказал он, вышагивая по скрипящему полу. Володя заметил, что в некоторых местах из деревяшек сыпется труха. — У меня депрессия, у тебя на этом фоне обострились психозы. Тебя вывела из равновесия ситуация с крестницей и конфликты на работе. Этот ком обид, недосказанность — всё копится. У меня так же. И мы никуда не можем это деть, только вылить друг на друга. Замкнутый круг.
Юра сделал ещё шаг, и вдруг одна из досок сломалась под его ботинком. Раздался треск, Юра успел переместить вес на другую ногу, чтобы не провалиться под сцену. У Володи сердце ушло в пятки, а Юра вдруг широко улыбнулся.
— Слезай оттуда, Юр, ещё покалечиться не хватало, — позвал Володя.
Юра аккуратно спустился со сцены, но к Володе не подошёл, остался стоять поодаль.
— Помнишь, мы обсуждали, что тебе делать с «Ласточкой»? — спросил он.
— Ну? — живо отозвался Володя. Он ухватился за Юрин вопрос как за соломинку, лишь бы оттянуть разговор, ради которого он сюда пришёл.
— Я бродил здесь, рассматривал — всё почернело, заросло, осыпалось… Знаешь, ведь это место имеет ценность только для нас с тобой — потому что тут наша память. А для других это просто рухлядь. И не надо тут ничего нового строить — надо оставить всё как есть. Дать нашей «Ласточке» зарасти окончательно лесом, опуститься под землю. Ведь когда-нибудь в будущем до этого места дотянется город, тут станут строить какой-нибудь микрорайон, вырубят лес, вскопают всё вокруг и найдут в котловане осколки этого прошлого. — Юра взмахнул руками, шагнул к Володе, посмотрел ему в глаза. — Представляешь, спустя много времени этот лагерь станет чем-то важным для людей, станет историей. Представь, приедут археологи, вскроют культурные слои, найдут фундаменты наших с тобой отрядов, кинозала, эстрады… выкопают статуи, отреставрируют и выставят их в музее. — Он улыбнулся, и Володю эта улыбка больше насторожила, чем порадовала. — Представь Зину Портнову в каком-нибудь белом зале? Будет наша «Ласточка» археологическим объектом. Может быть, даже сохранится память о нас с тобой, наша банка с письмами найдётся, значки наши, галстуки… Чтобы «Ласточка» стала значимой не только для нас, нужно дать ей умереть.
Володя задумчиво оглядел зал: выцветший занавес, выбитые стёкла, дырявую сцену. И правда ведь — рухлядь. Да, это их прошлое — и оно невообразимо ценно, потому что в нём они были счастливы. Но правильно Юра когда-то сказал: в том прошлом они были обречены на расставание, в том прошлом у них не было будущего. Вот только теперь Володя сомневался, что будущее есть у них в этом настоящем.
Потому что всё их прошлое — рухлядь. Разве возможно построить хоть что-то на таком неустойчивом фундаменте?
Будто перед прыжком в ледяную воду, Володя глубоко вдохнул носом и быстро сказал:
— Возвращайся в Германию, Юра.
Он смотрел на него, ожидая реакции, боясь, что Юра сейчас улыбнётся или расслабленно выдохнет. Но Юра уставился на него, нахмурившись.
— Что?
Володя шагнул к нему, взял за руки, надеясь, что он не станет вырывать их.
— Тебе нужно вернуться домой. Улетай отсюда, Юр.
— Что? — снова повторил тот. — Нет! Что значит…
— Послушай! — перебил его Володя. — Я ведь вижу, как тебе тут плохо, я вижу, как всё на тебя давит. Творческий кризис, депрессия — это ведь всё из-за Харькова, тебе тут тесно, одиноко. Ты же знаешь, я ни за что не отпустил бы тебя, если бы знал, как со всем этим справиться, но я не вижу иного выхода. Ты прав, это замкнутый круг, мы травим друг друга всё больше и больше, уничтожаем всё хорошее, что было между нами. Разве тебе нравится то, что в последнее время происходит? Не обманывай себя, ты же понимаешь, что лучше вряд ли станет.
Володя замолчал и только сейчас заметил, что сильно сдавил Юрины пальцы. А тот даже не поморщился, лишь уставился на него широко открытыми глазами.
— А что… — Юрин голос дрогнул. — Что будет с нами?
У Володи в горле встал ком.
— Я не знаю, — шёпотом выдавил он.
Юра смотрел совершенно растерянно. Володе даже показалось, что он может заплакать, но его глаза оставались сухими. Не выдержав, Володя крепко обнял его, прижав к себе, зарылся носом в волосы и почувствовал, как Юрины ладони легли на плечи, а пальцы смяли ткань пиджака.
— Я не хочу расставаться, Володь. — Его голос дрогнул.
— Я тоже. Юр, я не могу снова потерять тебя, я уже когда-то так сделал и ещё раз такого не допущу. Но тебе нужно лететь отсюда. Ты ведь хочешь домой?
— Да, — глухо отозвался Юра ему в плечо.
Сердце стиснуло болью — наверное, где-то в глубине души, несмотря на все логичные доводы и решимость, Володя надеялся, что Юра не захочет обратно в Германию.
Тот отстранился, заглянул Володе в лицо.
— Ты ведь приедешь ко мне? Потом, в августе или сентябре, да?
Володя попытался улыбнуться, но получилось лишь немного дёрнуть уголками рта.
— Конечно. Приеду. — Он хотел ещё много всего сказать и пообещать, но наткнулся на сомнение в Юрином взгляде. — Ты веришь мне?
Юра быстро кивнул и, переча сам себе, ответил:
— Не знаю. Точнее, верю, да, но… Ты сам говорил: отношения на расстоянии — не для тебя. И получается, что мы возвращаемся к тому же, о чём говорили ещё в апреле.
— Я согласился терпеть их. И раз у нас нет другого выхода, что мне остаётся?
— Спасибо, — лишь произнёс Юра.
Володя снова взял его за руку.
— Только, Юра, пообещай… — Он серьёзно посмотрел ему в глаза. — Ты бросишь пить. Вообще.
Юра усмехнулся:
— Ну… ладно.
— Нет, не «ладно». Пообещай мне. Я отпускаю тебя, но должен быть уверен, что ты не сорвёшься, не смешаешь таблетки с алкоголем. Ангела ведь не знает, что ты пьёшь?
— Володь, да я… — Он запнулся и виновато посмотрел. — Нет, я ей не говорил.
— А почему? Это ведь большая проблема, Юра, тебе нужно признать, что ты алкоголик.
— Я не… Володя, да нет у меня никакой зависимости, я в любой момент могу бросить, — Он злобно зыркнул, попытался вырвать руку, но Володя не позволил. — Ты ставишь мне ультиматум? А если я не сдержусь, то что? Не приедешь ко мне? Бросишь меня?
Володя вздохнул — не хотелось опять ссориться.
— Пожалуйста, давай не будем ругаться, Юр. Пойми, что я переживаю.
Юра выдохнул, успокаиваясь.
— Хорошо, я обещаю, что не буду пить, — тихо и неуверенно сказал он. А потом громче добавил: — Но у меня есть встречное условие.
— Какое?
— Ты поговоришь с Ангелой.
Володя удивлённо вскинул брови, но пообещал:
— Хорошо, поговорю.
— Не обо мне, а о себе.
Володя цыкнул языком, удержавшись от того, чтобы закатить глаза.
— Юра, ты знаешь, как я отношусь к этим шарлатанам…
— Она не шарлатанка, это во-первых. А во-вторых… Ты просил от меня неприкрытой правды? Вот она — меня пугает твоя властность. Ты должен избавиться от этого… маниакального желания мной управлять.
***
Они вернулись домой. Юра сразу поднялся к себе, а Володя чувствовал, что ему просто необходимо чем-то заполнить пустоту, которая стремительно росла и расширялась внутри него. И он не придумал ничего лучше, чем заняться чем-то механическим и притворяться, что ничего катастрофического не произошло. Он ополоснул Герде лапы, немного её вычесал, прибрался в гостиной. Потом принялся готовить ужин.
Мысли, словно назойливый осиный рой, кружили вокруг, и чем больше Володя от них отмахивался, тем сильнее они норовили его ужалить.
Он убеждал себя, что они с Юрой не расстаются. Повторял сам себе, что это вынужденная мера, правильное решение. Что всё закончится, Юрина депрессия пройдёт, их отношения наладятся. Неизвестно, каким способом, но они смогут преодолеть все трудности.
Сейчас Володе как никогда хотелось бы поверить в крылатую фразу, что если любовь настоящая, то она способна преодолеть что угодно. Но поверить не получалось. Да и любовь ли это? Спроси его кто-нибудь об этом ещё вчера, он бы, не сомневаясь, ответил «да». Но разве происходящее между ним и Юрой похоже на любовь?
Володя вдруг вспомнил, как когда-то очень давно, в «Ласточке», убеждал Юрку, что в настоящей любви нет места эгоизму. Он не смог бы воспроизвести дословно сказанное тогда, но общий смысл заключался в том, что требовать от любимого человека что-то взамен своих чувств — это эгоизм. Что настоящая любовь жертвенна, и если ты действительно любишь кого-то, то совершишь что угодно ради чужого счастья, пусть даже в ущерб себе.
Нарезая морковку, Володя даже улыбнулся, вспомнив, при каких обстоятельствах говорил это Юрке. Ведь тогда он хотел уберечь его от своей любви, считал её неправильной и разрушительной для них обоих. А так ли он ошибался, учитывая всё, что случилось между ними теперь?
Закончив с приготовлением ужина, Володя поднялся к Юре. Тот не закрывал двери, сидел за компьютером. Володя легонько постучал по косяку, чтобы привлечь Юрино внимание.
— Ты спустишься ужинать?
Юра кивнул, не отрываясь от монитора.
— Да, минут через пять.
Володя хотел было уйти, чтобы не отвлекать, но Юра повернулся к нему.
— Думаю, на какой день брать билет. Рейсы по нечётным, можно на завтра или… — Он не договорил, но Володя и так понял.
Он подавил порыв тут же сказать, чтобы подождал ещё и не улетал так сразу. Но какой смысл оттягивать неизбежное?
— Делай так, как тебе лучше, Юр. Я ведь тебя не прогоняю, — тихо сказал Володя.
Он поджал губы, попытался проглотить вставший в горле ком и, развернувшись, пошёл обратно на кухню.
Юра, как и обещал, спустился через несколько минут. Сел за стол, подвинул к себе тарелку.
— Взял на завтра. Вылет в пять вечера, — обронил он, принимаясь резать мясо. Володя заметил, как у него дрогнула рука.
— Хорошо, я помогу тебе собраться и отвезу в аэропорт.
— Спасибо.
Ужинали в полном молчании. Лишь звенели приборы о тарелки и стучал по окнам наконец начавшийся ливень. Это молчание угнетало, его хотелось нарушить, но казалось, что стоит сейчас о чём-либо заговорить, и вся боль, которую Володя держал в себе, выльется наружу.
От этой тишины хотелось сбежать, и он думал, что после ужина Юра снова уйдёт к себе. Но, доев, тот забрал посуду, вымыл её и налил две чашки чая. Одну поставил перед Володей, а со второй отправился на диван. Включил телевизор. Звуки и голоса из какого-то фильма показались слишком громкими и непривычными, но этот шум хоть немного развеял гнетущую атмосферу.
«Да в конце концов, он ведь завтра действительно улетит», — с этой мыслью Володя взял свою чашку и пошёл к дивану. Сел рядом с Юрой. Тот повернулся к нему, посмотрел в глаза и улыбнулся уголками губ.
Пусть они и не знали, о чём говорить, пусть между ними разверзлась пропасть, но хотелось просто побыть рядом. Может, не так, как раньше, обсуждая фильмы или внимательно слушая саундтреки. Пусть молча, но главное — рядом.
Чай пить не хотелось. Он остывал на журнальном столике, а Володя откинулся на спинку дивана и смотрел в экран. Он даже не пытался вникнуть в сюжет, просто наблюдал за сменяющимися кадрами. А Юра, отставив пустую чашку, вдруг придвинулся к Володе, положил ладонь ему на живот и внимательно посмотрел в глаза, будто спрашивая о чём-то, и Володя понял его без слов. Приподнял руку, и Юра тут же нырнул под неё, уложил голову ему на грудь, обнял поперёк торса и притих. Володя откинулся на подголовник и прикрыл глаза.
Они пролежали так до самой ночи. Слушая бормотание телевизора, Володя гладил Юру по волосам, а тот, казалось, и вовсе уснул. Но ближе к одиннадцати он всё же поднял голову, сонно посмотрел и спросил:
— Пойдём спать?
Пока Володя принимал душ, голова снова наполнилась мыслями. Он вдруг ясно осознал: уже завтра вечером Юры не будет в его доме. Вместо него здесь снова поселится неизвестность. После работы Володю будет встречать Герда. Со второго этажа не будет звучать музыка, а постельное бельё перестанет пахнуть родным запахом.
В марте, когда Юра прилетел в Харьков, Володя был ко всему этому готов: отпустить его через две недели, снова видеть только в экране монитора, снова жить по его графику и общаться по расписанию. Но теперь Володя привык — к тому, что Юра не просто есть в его жизни, а есть рядом. И вот так отпускать его было очень больно.
Вытирая волосы полотенцем, Володя зашёл в спальню. Юра сидел на кровати и гладил Герду, нагло развалившуюся прямо на постели — головой на Юриных коленях.
— Вот засранка, ну-ка кыш, сейчас весь плед в шерсти будет, — начал было ругаться Володя, но Юра шикнул на него.
— Не ругайся на неё. Она, может, хочет побыть со мной напоследок. Скучать будет. — Он потрепал Герду по ушам. — Да, девочка моя?
Та подняла голову и посмотрела на Юру. Потом повернулась к Володе. Зевнула, фыркнула и, будто говоря «Ладно, поняла, я тут лишняя», спрыгнула на пол и, постукивая когтями по паркету, ретировалась из комнаты.
Володя занял её место, сел к Юре, положил ладонь ему на плечо.
— Ты тоже хочешь побыть со мной напоследок? — повернувшись к нему, хохотнул Юра. Только вот в глазах у него плескалось море грусти.
— Конечно хочу.
Юра снял его ладонь с себя, сжал, уткнулся лбом в плечо.
— Юр? — негромко позвал Володя. — Думаешь, мы поступаем правильно?
Юра качнул головой — получилось, будто боднул Володю.
— Не знаю. Наверное, правильно. — Он вдруг еле слышно рассмеялся, щекоча Володю дыханием. — А я ведь предупреждал, что со мной сложно, что я сильно изменился и… стал вот таким. Как же я только умудрился всё так испортить…
— Юрочка, ты что? — Володя приподнял его за подбородок, посмотрел в глаза, поцеловал в лоб. — Не говори так. Ты ни в чём не виноват. Кто и что угодно, но только не ты.
Юра прерывисто вздохнул, подался вперёд, обнял Володю, прижался к нему и прошептал в сгиб шеи:
— Я так не хочу улетать…
Володя зарылся пальцами в его волосы, крепко зажмурился, гладя Юру по голове.
— Тебе здесь невыносимо — и дальше будет только хуже.
Юра кивнул и зачастил:
— Я две недели пытался решиться на возвращение в Германию, но не мог даже и думать о расставании с тобой. Я ведь и пил так много поэтому — просто чтобы забыться и не пытаться искать выход. А теперь… Уже завтра нам придётся прощаться, и от одной лишь мысли я готов всё бросить и остаться, снова сдать билет. Пусть я продолжу страдать, пусть мне будет сложно, невыносимо, только бы рядом с тобой. — Его голос задрожал. — Я ведь тебя так сильно люблю, Володь…
Володя чувствовал, как сердце буквально рвётся на куски. Он резко вдохнул, взял Юрино лицо в ладони, заставил посмотреть на себя. У него в глазах стояли слёзы.
— Юра… — беззвучно, одними губами, сказал Володя, пытаясь стереть влагу с его лица. — Юрочка…
Он притянул его к себе, припал к губам, стараясь вложить в этот поцелуй всю нежность и всё тепло, которые у него были.
Он никогда не нуждался в Юриных признаниях. Ведь любовь — не в словах. Любовь не обязательно озвучивать, её нужно показывать. Но всё же, стоило Юре произнести эти слова, как его любовь стала осязаемой. И целовал Юра так, будто хотел отдать её всю.
И Володя упивался ею, тонул в ней и сам не заметил, как нежные и аккуратные поцелуи стали глубокими и страстными. Он пришёл в себя, лишь когда Юра толкнул его, уронив на спину. Володя не стал его останавливать, наоборот — помог ему снять с себя футболку и стащить штаны. Поддался его прикосновениям, плавясь в них, растворяясь в его ласках.
И будто сквозь туман услышал:
— Я хочу тебя. Можно?..
Юра, нависнув над ним, внимательно посмотрел в глаза, и Володя даже не сразу понял смысла вопроса. А когда понял, приблизился к Юриному лицу и, тихо засмеявшись, выдохнул ему в губы:
— Тебе можно всё.
Володя отдал бы всё на свете, чтобы навсегда остаться в этом моменте. Просто остаться в этом моменте и не помнить ничего, что будет дальше. Он хотел, чтобы время застыло, а эта ночь не кончалась. Быть тут — в постели с Юрой, под тяжестью его горячего тела. И пусть больно — но это сладкая боль. Только бы не наступало завтра. Только бы не было всех этих сборов, чемоданов, тягостного молчания и бесконечно долгой дороги в аэропорт.
Но всё это было, и Володя не мог стереть себе память, которая, будто издеваясь, подкидывала кадры двадцатилетней давности.
Володя провожал Юру до стойки регистрации, а сам не мог избавиться от воспоминаний об их последнем утре в «Ласточке», не мог избавиться от горького ощущения дежавю.
Тогда он знал, что видит Юрку последний раз в жизни. Провожал до автобуса, говорил с ним — с тем, кого через полчаса уже не будет. Юрки не будет. Будут буквы в письмах, фото, может быть, голос в телефонной трубке. Но он знал, что они больше никогда не увидятся. Он слушал, как Юрка, полный надежды, планирует будущую встречу, как светится радостью, представляя то, чего никогда не произойдёт.
А в настоящем, видя, как Юра остановился и поднял голову к табло, Володя старался убедить себя, что этого не повторится. Что всё у них ещё будет.
И, прощаясь, он, как и двадцать лет назад, прошептал:
— Прости, — так тихо, что и сам себя не услышал.
— Что? — Юра посмотрел на него.
Володя замотал головой и, наплевав на всё, крепко обнял его, глубоко вдохнул, пытаясь сохранить в памяти Юрин запах.
Из динамиков объявили посадку на рейс «Харьков — Минск», и Юра, цепляясь за Володины плечи, сдавленно шепнул ему на ухо:
— До встречи, Володенька.
А тот, волевым усилием размыкая объятия, произнёс:
— До встречи, Юрочка.