Эпилог
Чертыхаясь, Володя вбежал по ступеням к дверям филармонии — его быстрые шаги гулким эхом отразились от стен пустого холла. На ходу сверяясь с билетом, он нашёл нужный зал. Женщина-капельдинер, вежливо улыбнувшись, сказала что-то на немецком, и лишь через несколько секунд Володя понял смысл фразы — после месяца в Харькове снова переключаться на другой язык оказалось довольно трудно. Он глянул на часы — выступление вот-вот должно начаться, но из-за дверей зала слышалось, что оркестр всё ещё настраивается.
Володя ощутил дежавю, будто так уже когда-то было — чуть больше года назад. Капельдинер пропустила его в зал, указав на крайнее кресло в пятом ряду. Пробираясь к своему месту, стараясь не шелестеть обёрткой букета, Володя украдкой взглянул на сцену и поймал взгляд карих глаз — слегка насмешливый, но радостный. Неужели Юра специально не начинал концерт, потому что ждал, когда Володя придёт?
Устроившись в своём кресле, он снова посмотрел на сцену. Юра уже повернулся спиной к залу и лицом к оркестру и возвёл руки вверх, готовясь дать команду играть.
Володе стало стыдно за своё опоздание, хоть в этом и не было его вины. Глупое стечение обстоятельств. Казалось, он всё просчитал и оставил много времени про запас. Но сперва на полчаса задержали рейс из Минска, потом Володя слишком долго ждал багаж, а по дороге домой и вовсе попал в пробку. Пожалуй, единственное место, где Володя пробыл дольше положенного по своей воле, — это цветочный магазин. Мог бы и быстрее определиться с букетом, но в тот момент казалось очень важным выбрать самый красивый, но при этом не слишком «женский». В итоге купил шикарные бордовые пионы.
А теперь он сидел в зале и смотрел на Юрину спину, облачённую во фрак, его поднятые руки, сверкающий на правом запястье браслет и зажатую в пальцах дирижёрскую палочку. Казалось бы, всё как тогда — полтора года назад, в органном зале Харьковской филармонии. Но нет, теперь Володя точно знал: всё совершенно по-другому.
Он не успел закончить мысль. Свет в зале погас, Юра опустил руки, грянула музыка.
Тяжело, мрачно завыл контрабас, в унисон ему заплакала скрипка. Пространство будто наполнялось тьмой, которая втекала в зал чёрным туманом, стелилась по полу, клубилась под ногами. Один за другим вступали смычковые низкими гулкими голосами, и мрак густел, поднимался к потолку, зависал в воздухе, норовил просочиться в лёгкие и затопить сердце. А потом вдруг зал погрузился в полную тишину, застыл в непроглядной черноте. Казалось, будто мир умер.
Молчание оркестра затягивалось, длилось больше минуты, и Володя даже расслышал рядом с собой несколько озадаченных шепотков. Но вот тишину прорезала трель флейты, будто лучик света тьму. Сперва одинокая и несмелая, светлая мелодия то возникала, то снова тонула во мраке, но с каждым новым появлением становилась сильнее и увереннее. Летели по воздуху золотые листья, пели последние осенние птицы, а на воде Боденского озера мелькали солнечные блики.
Володя знал, что зашифровано в Юриной музыке. Володя был рядом, когда Юра писал эту симфонию, и видел, как трудно ему было снова вернуться к сочинительству. Но раньше Володя ни разу не слышал её целиком, лишь урывками, и теперь перед ним открывалась вся картина, которую Юра рисовал музыкой.
Мрак — это Юрина депрессия. Её самый жёсткий виток начался отнюдь не в Харькове, а уже в Берлине, когда Юру сняли с места композитора в спектакле по «Мастеру и Маргарите». Затяжная тишина — это четыре месяца молчания. Четыре страшных месяца, когда музыка не просто перестала звучать в их доме, а перестала звучать в Юриной душе. Володя до сих пор с ужасом вспоминал то лето. Юре было настолько плохо, что он буквально боялся пианино. Он закрыл двери своего кабинета и отдал Володе ключ, попросил спрятать или выкинуть его. А Володя, стискивая холодный металл в ладони, с болью глядя на страдания любимого человека, не смел перечить и уговаривать. Он помнил слова Ангелы: Юре нужно дать время.
И время правда лечило. Очень медленно и мучительно, практически незаметно.
В сентябре Володя вспомнил, как они планировали поездить по Баварии, и идея сменить обстановку показалась неплохой. Юра не особо воодушевился — просто ткнул в одну из предложенных туристических брошюр. И они поехали в Констанц.
Этот маленький городок, тонущий в осенней листве, оказался той самой первой трелью флейты, которая несмело стала пробивать темноту в Юриной душе.
Вернувшись в Берлин, Юра попросил открыть его кабинет. Володя достал ключ и отворил двери. Юра неуверенно мялся на пороге и встревоженно смотрел в темноту комнаты. Наблюдая за ним, Володя первым вошёл внутрь, включил свет и протянул Юре руку со словами:
— Я с тобой, я помогу. Но, если тебе очень сложно, не обязательно делать это сейчас.
И Юра взял его руку.
Музыка постепенно сменяла настроение, духовые инструменты набрали силу, изгоняя мрак из пространства. Теперь он напоминал о себе лишь редкими вкраплениями низкого воя то контрабаса, то виолончели. Скрипки и альты, которые раньше заунывно плакали, теперь пели, несли по воздуху мелодию светлой ностальгии. И им вторили трели флейт — будто пение стай ласточек над быстрой рекой.
Музыка оказалась для Юры одновременно и ядом, и противоядием. Ещё недавно отравив всё его существо, покинув, оставив в душе лишь пустоту, она вернулась и стала лекарством. Депрессия никуда не делась: продолжились страхи и ночные кошмары, таблетки, тревожность и срывы. Но тот самый страшный виток болезни прошёл, Юра смог найти в себе силы карабкаться обратно из ямы, в которую свалился. И Володя был рядом, помогал, когда становилось сложно двигаться дальше, и подхватывал, когда Юра опять начинал падать.
Первое время, вернувшись к музыке, Юра просил Володю не уходить из кабинета. Володя садился рядом с ним на банкетку у пианино и, наблюдая за занятиями Юры, радовался каждой ноте, каждому новому отрывку мелодии, которые тот извлекал из инструмента.
Как-то раз, пока Юра отходил, Володя от скуки коснулся клавиш. И удивился больше не звучанию пианино, а тому, какое оно на ощупь: клавиши гладкие, ещё хранящие тепло Юриных пальцев. За спиной послышался смешок, Володя вздрогнул, будто его застали за какой-то глупой шалостью. Юра стоял, опираясь плечом о дверной косяк, и улыбался. А потом подошёл к пианино, уселся сзади, обнял Володю и, взяв его за запястье, сказал:
— Давай научу!
Володя попытался забрать руку.
— Зачем? Я же так, просто…
Но Юра, посмеиваясь, шутливо возмутился:
— Нет, ну что это вообще такое? Твой официальный партнёр — музыкант, а ты даже не знаешь, где находится нота «до».
— Ну… пока ещё не официальный, — уточнил Володя.
И, глядя на Юрину искреннюю улыбку, он, конечно, не смог больше противиться. Послушно, под Юриным руководством, положил пальцы на клавиши.
— Нет, не опускай кисть, не клади руку плашмя. Поставь её так, будто держишь яблоко. Вот…
Конечно, стать музыкантом Володе было не суждено, да он и не особо расстроился из-за этого. Зато теперь он умел играть гамму «до мажор» и знал, где находится не только «до», но и остальные шесть нот.
У Юриной симфонии был открытый финал. Ведущую партию исполняли скрипки, трели флейт всё ещё вспыхивали то тут, то там, перекликаясь с мрачными вкраплениями контрабасов и виолончелей. Обретя равновесие, музыка медленно начала затихать, закончившись тремя одинокими нотами главной скрипки.
После минутного молчания дирижёр развернулся к залу для поклона. Володя смотрел на Юру и не мог сдержать улыбки.
Месяц назад Володя вынужденно улетел в Харьков — мама заболела и ложилась в больницу. Это было трудное решение, ведь Юра ещё не выздоровел окончательно, а поехать вместе с Володей не мог — готовился к фестивалю классической музыки, на который его пригласили ещё в марте. Володя очень боялся по приезде в Берлин обнаружить, что депрессия Юры вернулась, пусть и каждый день в скайпе видел, что тот вполне хорошо себя чувствует.
Опасения остались лишь опасениями, а Юра, стоящий на сцене под шквал аплодисментов, выглядел счастливым. Таким, каким Володя хотел видеть его всегда.
Не дождавшись, пока зрители начнут расходиться, Володя выбрался из своего ряда и пошёл к сцене. Стал чуть сбоку, пытаясь поймать Юрин взгляд. Юра что-то объяснил скрипачу, покивал и пожал ему руку, а потом наконец обернулся. В зале шумели люди: обсуждали симфонию, благодарили музыкантов. Володя шагнул к сцене и хотел было протянуть Юре букет, но тот жестом попросил подождать и направился к ступеням. Быстро спустился в зал и буквально влетел в Володины объятия, крепко обнимая его за шею.
— Боже, Володя, как я по тебе соскучился!
— А я, Юрочка, по тебе ещё сильнее…
А разомкнув объятия, Володя вручил ему букет.
— С днём рождения тебя, мой… — Володя замялся, не зная, какое ласковое слово подобрать.
— Твой кто?
— Любимый, конечно.
Юра посмотрел ему в лицо, и Володя узнал этот пристальный, жадный взгляд.
— Ты ещё не скоро тут закончишь?
Юра помотал головой.
— Нет, сейчас заберу вещи, попрощаюсь со всеми — и можем ехать домой.
— Хорошо, я на улицу выйду. Кстати, тебя дома ждёт сюрприз…
Юрины глаза загорелись пуще прежнего, он удивлённо вскинул брови.
— Да? Тогда у меня есть мотивация собираться как можно быстрее.
Уже через десять минут они сели в машину, и Юра принялся донимать Володю:
— Что за сюрприз?
— Ну какой же это будет сюрприз, если я тебе скажу?
— Ну а ты всё равно скажи!
Володя покачал головой.
— Ей-богу, ты как маленький ребёнок, Юр. — Но, вообще-то, ему нравилось, когда Юра вёл себя так.
— Но я уже умру от любопытства!
— Не умрёшь, нам всего полчаса ехать.
Юра закатил глаза и принялся разглядывать свой букет.
— Кстати, я не сказал тебе спасибо за цветы. Такие красивые!
— Не за что. Я из-за них чуть на концерт не опоздал — выбирал.
Юра нежно пригладил пальцами лепестки пионов. Уткнулся в них носом и тут же, глубоко вздохнув, скривился, сдерживая чих.
Володя, хоть и следил за дорогой и старался быть серьёзным, невольно засмеялся.
— Ну расскажи хоть, как долетел? Нормально? — почёсывая нос, спросил Юра.
— Да так себе. В Минске рейс задержали, потом багаж долго получить не мог. Но в целом ничего страшного.
— Как мама себя чувствует?
Володя пожал плечами.
— Хорошо, будто и не лежала в больнице. Передавала тебе большой привет и, кстати, открытку с днём рождения — отдам дома. Очень расстроилась, что не смогла попасть на твоё выступление, но врач сказал, что летать ей после операции можно будет только через полгода в лучшем случае.
— Ну и ничего страшного. Раз такое дело, можем осенью вместе к ней слетать, я выступлю перед ней лично.
Володя украдкой взглянул на Юру.
— Скажу маме, что она просто невероятная счастливица. Композитор сам приедет к ней с концертом — где такое видано?
— Ну, как говорится, если гора… — Он отвлёкся на пиликнувший телефон и цокнул.
— Кто там?
— Угадай с одного раза. Ты почему не написал Маше, что долетел? Она переживает!
Володя вздохнул.
— Да когда мне было ещё ей писать… Кстати, она взяла с меня обещание, что я тебя крепко расцелую за подарок Диме. Говорит, что тот визжал как девчонка, когда увидел эти ботинки. Но крепко расцеловать тебя от Маши я согласен только если в щёку.
— А если не от Маши, а просто так расцеловать?
— Ну-у… — протянул Володя. — Это уже совсем другой разговор…
Они наконец подъехали к дому. Юра, позвякивая связкой ключей, подошёл к двери.
— Что это за звуки? — нахмурился он, озадаченно посмотрев на стоящего за спиной Володю.
— Какие звуки? — удивился тот.
— Хочешь сказать, меня глючит? — Юра дёрнул плечами и вставил ключ в замочную скважину.
А отворив двери, так и замер на пороге. Герда, присев на задние лапы, тоже замерла. Только била хвостом по полу с такой скоростью, что казалось, может взлететь.
— Как видишь, я вернулся из Харькова не один… — с деланным равнодушием произнёс Володя.
Казалось, ещё шире улыбаться просто невозможно, но Юра как-то умудрялся. Он не видел Герду больше полутора лет, но, когда позвал её по имени, собака сразу его узнала. Она бросилась Юре в ноги, а тот, присев рядом с ней на корточки, принялся гладить и обнимать её.
— Юра, — протянул Володя, вздыхая, — ну ты же в парадном фраке…
Тот цокнул языком:
— Ну, ты сам мне приготовил такой сюрприз…
И разве могла в этом мире существовать картина счастливее? Да, пока у них не всё было идеально, а впереди маячило ещё много нерешённых проблем. Ну а разве бывает так, чтобы идеально всё и сразу? Зато именно здесь и сейчас Володя впервые понял, что сбылось то, о чём он мечтал.
— Ну вот, теперь мы выглядим как настоящая семья.
Юра, наконец оторвавшись от Герды, посмотрел на него и улыбнулся:
— С общим бытом и собакой, в конце концов, тоже общей?
— Теперь осталось только выбрать общий дом.
***
— Володя, ну что ты упёрся?! — воскликнул Юра так громко, что сам же оглянулся по сторонам и стыдливо понизил голос. Прошипел: — Ты что, хочешь поссориться?
Улица, по которой они шли, была до того узкой, что эхо, отражённое от стен старинных домиков, усилило его шёпот и унесло этот вопрос к озеру.
— Нет уж, Юра, упёрся не я, а ты. Давай проанализируем? Посмотрим на ситуацию объективно... — терпеливо протянул Володя.
Продолжать нудеть он поостерёгся — Юра остановился и резко обернулся. Его глаза, хоть и спрятанные за линзами солнечных очков, метали молнии — Володя был в этом уверен.
— Чёрт, тут пекло даже в тени, — только и сказал Юра. — Пошли скорее к воде.
Они молча спустились по улице до набережной и уткнулись в ряд пришвартованных лодок и яхт. А за ними, сколько хватало глаз, раскинулась сплошная синева Боденского озера.
— Нам налево, — сказал Юра.
— Я помню.
Больше полугода прошло с тех пор, как они впервые оказались на этой набережной и, бесцельно бродя, нашли в дальнем конце укромный тихий парк. И сейчас, не сговариваясь, направились туда же. Они не могли не вернуться сюда, ведь с отпуска именно в этом городе началось Юрино выздоровление.
— Володь, — промурлыкал Юра, беря его за руку, — давай уже заканчивать эти разговоры?
Даже после года жизни в Германии Володя не мог привыкнуть к царящей здесь свободе — ему приходилось пересиливать себя, чтобы на людях держаться за руки с Юрой. Легонько стискивая его пальцы, Володя уставился под ноги, чтобы и в этот раз побороть привычку оглядываться, ища недовольные взгляды.
— Юра, выбор дома — не та вещь, которую решают с полпинка.
— Ты же и так знаешь, что выиграю я! — заявил Юра.
— Ну здрасьте! Предлагаешь начать битву характеров? — усмехнулся Володя.
Юра весело воскликнул:
— А то!
Вспотевшие и утомлённые зноем, они наконец дошли до той части набережной, где брусчатка уступила место газону, а вместо рядов фонарей возвысились деревья, растущие у самой кромки воды.
— Вот хорошее местечко, — указал Володя на траву под особенно широкой кроной, — тени много, ветерок.
— Наконец, — выдохнул Юра и, в два шага оказавшись под деревом, растянулся на газоне.
— Юра, в белой футболке и на траву! — возмутился Володя, вынимая из сумки розовый свёрток. — Подожди, я тебе хотя бы толстовку постелю.
Володя и представить себе не мог, что когда-нибудь наденет розовую толстовку. Но на покупке этой Юра настаивал так сильно, что пришлось сдаться и, хуже того — не просто убрать в шкаф, а носить. Юре очень нравилось, как Володя выглядел в ней. Признаться, он и сам понимал, что розовый ему к лицу.
— Иди ко мне. — Усевшись, Юра похлопал рядом с собой.
Володя сел к нему. Откинувшись назад, посмотрел вдаль, с наслаждением вдохнул влажный воздух. Как здесь хорошо. Перед глазами сплошная синева: пронизанное парусниками озеро — внизу, вверху — устланное облаками небо, а далеко на горизонте — зигзаг белоснежных Альпийских вершин.
Володю забавляла сама мысль, что он уехал в Германию, чтобы в итоге поселиться на границе со Швейцарией в самом «не немецком» городе Констанце. Но они не могли выбрать никакое другое место после всего случившегося за последний год. Ведь было действительно трудно: Юра боролся с депрессией, а Володя — в сорок лет начинал жизнь заново.
Володя уезжал в Германию, зная, что ему придётся очень много отдавать, не получая ничего взамен. Оставив за чертой гордость и эгоизм, приготовился быть терпеливым, понимая, что рано или поздно терпение кончится. Старался сохранить чувства к Юре и берёг добро в себе, чтобы, когда придёт время, отдать всё ему. В некоторые моменты Володя думал, что для преодоления всех трудностей его любви не хватит. Но хватило.
— Юр, ты считаешь, я просто так занимаюсь именно современной архитектурой? Я видел столько шикарных скандинавских домов. Последний проект помнишь? Он же просто потрясающий! Я всегда хотел такой же дом для нас, а ты предлагаешь мне это убожество.
— Да никакое не убожество, — буркнул Юра.
— На мазанку похож.
— И что? — Юра усмехнулся. — Будет нам напоминать о далёкой родине.
Заметив на его лице ямочки, появившиеся от улыбки, Володя не удержался и ласково ущипнул Юру за щёку.
— Опять намекаешь, что я толстый? — Юра нахмурился и шлёпнул его по руке.
— Ни на что я не намекаю. И никогда не намекал. Это ты придумал себе проблему, — сердито заметил Володя. Эта тема его очень раздражала, он стал заводиться. — Толстый… да какой толстый? Когда ты им вообще был? Подумаешь, щёки появились и живот к спине не прилипает. Мне это нравится!
Разговоры о мнимой Юриной полноте звучали как отголоски болезни и напоминали Володе о времени, когда кризис был в апогее. Сейчас Юра просто шутил об этом, но тогда всё было предельно серьёзно.
Юре ещё не успели подобрать идеальное лечение. Ему приходилось экспериментировать с лекарствами, и эти эксперименты плохо сказывались на его нервах. Иногда Юра был просто невыносим. От антидепрессантов он набрал с десяток лишних килограммов и решил, что стал толстым. Юра так зациклился на этом, что со временем превратил полноту в идею фикс. Он несколько раз втихомолку бросал лечение, рискуя ещё глубже погрузиться в депрессию.
Володе потребовалась помощь Ангелы, чтобы разубедить его в этом. Да и ему самому пришлось обращаться к врачам.
Разве он мог по-другому? Когда среди ночи в очередной раз просыпался от того, что Юра внезапно вздрагивал, чуть ли не подскакивал на кровати. А потом всем телом прижимался к нему и шептал в полусонном бреду:
— Кажется, я тону.
Володя обнимал его и с трудом выдавливал через стиснутое от страха горло:
— Я держу тебя, держу. Спи.
Было тяжело. Не только Юра тогда пил антидепрессанты.
Ангела здорово помогала им вначале, когда познакомила с хорошим психиатром, и потом, когда Юра окончательно пришёл в себя. Без её участия в критические моменты их отношения могли бы развалиться — Володя это понимал и был очень благодарен ей. И, конечно, Юре — за то, что убедил ходить к Ангеле на приёмы даже тогда, когда, казалось, её вмешательство не требовалось.
Подавив тяжёлые воспоминания, Володя вновь посмотрел на ямочки на его щеках и не смог удержаться от того, чтобы не погладить Юру по плечу.
— Что такое? — спросил Юра. Он опустил солнечные очки на нос и встревоженно посмотрел на Володю.
— Ничего. Просто… пожалуйста, никогда больше не обзывай себя. Особенно толстым. Ладно?
— Я же пошутил.
— Знаю. Но не надо. Не напоминай.
— Хм… — протянул Юра. Игриво прищурился и дёрнул бровями. — Ну, если мы арендуем именно тот дом, то, думаю, договоримся и об этом.
— Юра! — Володя закатил глаза.
За прошедший год они пережили не только депрессию. Нашлись и другие проблемы. Мать заболела, перенесла операцию и выздоровела. Трудно было и Володе — адаптироваться к жизни в Германии оказалось нелегко. К тому же фирма едва не разорилась, и, чтобы этого не произошло, Володе пришлось нанять менеджера. Пусть со временем бизнес снова начал приносить прибыль, Володя заскучал без дела и стал искать себе занятие здесь. Однажды на одной из выставок увидел новый тип домов — модульные скандинавские. Влюбился в них настолько, что умудрился за пару месяцев организовать новую фирму с небольшим производственным цехом и двумя строительными командами. А по завершении первого проекта они с Юрой поехали в отпуск в Констанц.
Поначалу Володя отнёсся скептически к выбранному курорту: озеро было, но это не море, Альпы видно, но они слишком далеко, эта земля — вовсе не Бавария, и ни один сказочный замок они так и не посетили. Но именно здесь Юрина болезнь начала отступать.
Они приехали сюда в прошлом сентябре. Сидя вечером в кафе у озера, любовались листопадом и отражениями ночных огней в воде и слушали звучащий из динамиков джаз. На миг показалось, что всё хорошо и они наконец смогли забыть о проблемах, стали самими собой. Принялись говорить о всяких пустяках и смеяться. Этот миг стал первым шагом на пути возвращения к нормальной жизни. Той ночью они впервые за четыре месяца занялись любовью, а утром Юра захотел сесть за пианино.
Возвращаясь из Констанца домой, они пообещали друг другу, что сделают всё, чтобы как можно скорее снова вернуться туда. А когда Юра победил депрессию, решили не просто вернуться, а переехать в Констанц насовсем. Этот город — не только курорт, в нём нашлось всё, что нужно для жизни, даже крупная филармония.
— И самые уродливые фонтаны на свете, — отметил Юра.
Устав сидеть, Володя растянулся на траве рядом с Юрой. Закинул руки за голову и пробормотал:
— Первый аргумент, почему не стоит брать именно этот дом: он старомодный и уродливый. — Слыша тихое хихиканье, Володя поторопил: — Ну, что молчишь? Парируй.
— Это называется классический стиль, — лениво протянул Юра. — Тебе ли не знать?
— Ладно, засчитано. Окна маленькие.
— Для тебя любые окна маленькие, если только они не от пола до потолка. — Юра зевнул. — Зато благодаря маленьким окнам дом хорошо держит тепло и холод. И звукоизоляция отличная.
Аргументы заканчивались, и Володя выдвинул последний, самый раздражающий:
— Лестница. Юра, ты видел эту чудовищную лестницу? Она винтовая! А что может быть хуже винтовой лестницы? Только кованая винтовая лестница без перил. Прямо как там!
— Зато есть настоящий камин! — воскликнул Юра.
Володя понял, что, кажется, проиграл и беззлобно выругался:
— Ну ёлки-палки!
— И, кстати, ты, вообще-то, в Германии, — заметил Юра. — Говори по-немецки!
— Scheiße! — воскликнул Володя.
— Я имел в виду нормальный немецкий. — Юра засмеялся.
Вспомнив ещё один аргумент, Володя приподнялся на локтях и навис над Юрой:
— Кстати, у дома неудобное расположение. Одуреешь ездить в центр.
— Зато далеко от дискотек и шума. И парк рядом. Будет где бегать с Гердой.
Володя задумчиво помычал, затем спросил:
— А ты с нами будешь?
— Куда я денусь? — хмыкнул Юра. — А знаешь, в пешей доступности от нашего будущего дома есть пристань. Будем брать на прокат лодку и плавать по озеру. Как тебе идея?
— Замечательная.
— Так что, ты согласен?
Улёгшись обратно, Володя насмешливо протянул:
— Не-а!
Он упирался не из вредности. Просто Юра загорелся желанием поселиться именно там до того сильно и внезапно, что Володе даже показалось, будто Юра — не почти сорокалетний мужчина, а взбалмошный пионер из «Ласточки». На самом деле этот дом Володе тоже понравился, а спорил он лишь затем, чтобы убедиться, что Юра выбрал его не только сердцем, но и головой. Ведь их будущий дом — хоть и всего лишь арендованный, — это надолго. Володя рассчитывал прожить в нём многие годы.
— Володь, а помнишь, как мы с тобой валялись под ивой в восемьдесят шестом и ты клал голову на мои колени?
— Помню.
— Хочешь сейчас так же? Я тебя поглажу… — лукаво протянул Юра.
— Чего это ты подлизываешься? — игриво буркнул Володя. — Думаешь, почешешь за ухом, и я сразу соглашусь?
— Володя-Володя… Неужели ты правда считаешь меня таким корыстным? — Юра демонстративно фыркнул. — Вообще-то, я всего лишь хочу повторить это. Мне было хорошо тогда.
— Мне тоже. Но правда не надо, — серьёзно ответил Володя. Он повернулся к Юре и посмотрел на него снизу вверх. — Только ради бога не думай, что я опять стесняюсь. Просто для меня это очень интимное дело, как прелюдия. А заниматься такими вещами на людях... Ну, сам понимаешь.
После недолгих раздумий Юра ответил:
— Да. Думаю, ты прав, — кивнув, добавил: — А кстати, ты обратил внимание на небольшой сад за домом? Мы могли бы заниматься там чем угодно. Например, прохлаждаться в тенёчке летом хоть каждый день.
— Ох, Юрка. — Володя покачал головой. Продолжая лежать с закрытыми глазами, он почувствовал, как Юра приподнялся и навис над ним. Ощущая его взгляд на своём лице, он не смог сдержать улыбки.
— Так что, — бодро спросил Юра. — Когда звонить риэлтору?
— Хоть сейчас, — сдался Володя.
Вполуха слушая их разговор, он принялся думать о ремонте и обустройстве их жилища. Но серьёзные мысли ускользали и путались, оставляя после себя пустоту и лёгкость.
Юра положил трубку и вернулся к Володе, когда тот решил отдать под музыкальный кабинет самую большую комнату.
— Как здесь хорошо, — мечтательно протянул Юра. — Сейчас бы ещё послушать какой-нибудь второй фортепианный концерт Рахманинова.
— А ты напой или хотя бы промычи, — попросил Володя.
Слушая нежную мелодию в исполнении всего одного, но любимейшего музыкального инструмента — Юриного голоса, — он начал медленно проваливаться в сон. Давно ему не было настолько спокойно, чтобы засыпать без успокоительного и снотворного.
Но внезапное восклицание Юры вырвало Володю из дрёмы:
— Смотри, дирижабль! Обалдеть — настоящий дирижабль в небе!
Лениво открыв один глаз, Володя подметил:
— В принципе не удивительно видеть его именно в Констанце. Тут родился создатель дирижаблей — Цеппелин. В туристической справке вычитал, — пояснил он.
— Я думал, они как минимум лет пятьдесят уже не летают! — продолжал восклицать Юра. — Володь, а ты заметил, где мы лежим? — вдруг спросил он. — Это так странно. Мы под ивой.
Неопределённо хмыкнув в ответ, Володя снова закрыл глаза и почувствовал, как Юра аккуратно снимает с него очки и кладёт рядом.
То, что Юра победил депрессию, Володя понял сам, без заключений врачей — просто Юра каждое утро стал будить его своей игрой. Он писал для него и про него. Так странно было ощущать себя музой, особенно в моменты, когда Юра будничным тоном звал послушать новую композицию и оказывалось, что она о нём. Слова любви Юра передавал музыкой — настолько прекрасной, что Володя едва сдерживался, чтобы не расцеловать его руки.
— Ива… — прошептал Володя, сквозь приоткрытые веки любуясь игрой солнца среди узких листочков.
Володя никогда бы не подумал, что жизнь приведёт его к границе двух чужих стран — Швейцарии и Германии. Не к Уральским горам или Карпатам, а к Альпам. Не к Волге или Днепру, а к истоку Рейна. Не к нелюбимой жене или неверному любовнику, а к тому, с кем он учился любить.
И с кем научился.
Еще больше книг Вы можете найти на сайте Knigki.net