4. Симфония хаоса
Вчерашний коньяк, распитый на двоих с Машей, нагнал сонливость, но никак не поспособствовал здоровому отдыху. Володя лёг спать, как только вернулся домой, и сразу же провалился в липкую пьяную дрёму, которая вылилась в некрепкий похмельный сон. Проснулся ночью от дикой головной боли и дерущей сухости во рту. Выпил таблеток, смешав аспирин со снотворным. Помогло так себе. Он вроде бы уснул, но в беспокойном сне ему было холодно и жарко одновременно, он слышал тихий, осторожный стук каблучков о деревянный настил и плеск речной воды о борта лодки.
Его разбудил внезапный грохот — стук капель о брезент, и Володя не сразу понял, что этот звук ему тоже приснился. Володя сел на кровати, уронил тяжеленную голову на руки, минут пять тёр лицо и пытался вернуться в реальность. Как же он ненавидел эти сны. Его подводило собственное сознание, будто настроившись против него, и несколько последних ночей опутывало паутиной безумия. И самое ужасное, что это безумие было слишком приятным, слишком желанным, чтобы Володя хотел с ним бороться.
На ощупь найдя на тумбочке очки и телефон, он набрал короткое СМС Игорю: «Мне очень нужны таблетки. Сегодня».
Тот ответил не сразу, а ближе к обеду: «Я ещё еду, постараюсь сегодня вечером. Время и место — позже».
И теперь, сидя в своём кабинете над документами, он пытался собрать последние силы, чтобы дожить до встречи с Игорем.
Володя перевёл взгляд от плывущих перед глазами цифр в накладных на две пустые чашки кофе — белые, с логотипом компании. Подумал, что надо сходить ещё за одной, но тут же себя остановил — бесполезно. Кофе уже не бодрил, а лишь добавлял нервозности.
Пискнул телефон.
«В пять на Спортивной. Успеешь?»
Володя взглянул на часы. С усилием моргнул, пытаясь рассчитать элементарное: через сколько ему нужно выйти из офиса, чтобы забрать машину из Машиного двора и не опоздать к Игорю. Получилось со второго раза.
Ответив на сообщение, он снова попытался заняться накладными, но спустя минуту понял, что это бесполезно. Сегодня он не был способен на хоть сколько-то продуктивную работу, ещё и пасмурная погода давила на виски, вызывая сонливость.
До встречи с Игорем оставалось чуть меньше двух часов. Володя откинулся в кресле, упёрся затылком в мягкий подголовник и прикрыл глаза. А очнувшись, понял, что уже опаздывает. Короткий сон — скорее даже не сон, а просто провал в бессознательность — такой бывает от сильного переутомления. Володя даже прошедшего времени не почувствовал, но немного взбодрился. Он попрощался с Лерой, натянул пиджак и выбежал из офиса к ожидающему такси — он передумал садиться за руль сегодня.
Игорь же был на машине. Посигналил вышедшему у метро Володе, тот сел на пассажирское сидение. Когда Игорь открыл свой портфель и протянул ему листок с рецептом, Володя поймал себя на забавной мысли, будто он наркоман, у которого ломка, а Игорь — его драгдилер.
— Мда, выглядишь совсем уныло, — прокомментировал он, отъезжая от метро и паркуясь у высокого некрасивого здания. — Этот препарат значительно сильнее, принимай по половине таблетки, в крайнем случае — целую. Те, что я выписывал раньше, совсем перестали помогать?
— Ну так, как-то помогают, но не вырубают окончательно. Сны… скорее кошмары. Не дают выспаться.
— Какие кошмары? Как раньше?
Володя ощутил себя неуютно от этого вопроса. Да, Игорь всё о нём знал, включая причины многих кошмаров, которые так же, как и сейчас, преследовали его в прошлом.
— Да вроде того, только…
Игорь перебил его:
— Это из-за отца? Прости, из-за его смерти? — И, не дождавшись ответа, продолжил: — Это прозвучит цинично, но скоро тебе действительно станет легче, потому что из твоей жизни навсегда ушел главный раздражитель.
— Отец? — нахмурился Володя.
— Да, — невозмутимо ответил Игорь. — Помнишь, каким ты был, когда мы только познакомились? — Он указал на Володины руки. — И как быстро тебе полегчало, когда ты переехал от источников проблемы — от родителей.
Володя помнил: Игорь тогда разложил всё по полочкам. Казалось, он знает про него больше, чем он сам. Именно Игорь утверждал, что дома Володя не чувствовал себя в безопасности, а наоборот — ощущал давление и не мог расслабиться.
Вот только сейчас всё это было совершенно ни при чём. Володя прекрасно понимал, что смерть отца — это лишь спусковой крючок всей этой эмоциональной нестабильности, в которой он пребывал. И что самая основная причина — это его не вовремя вернувшиеся воспоминания, которые, казалось, должны были уже давно потускнеть.
Но Игорю он об этом рассказывать не хотел. Слушать ещё один психологический ликбез на тему причин и следствий, почему у Володи едет крыша? Спасибо, увольте.
Он и сам понимал, что крыша у него уже давно не на месте.
Отрешённо глядя в окно, Володя зацепился взглядом за огромную зелёную вывеску «Старт».
— Ты спешишь? — спросил он у Игоря, будто тот и не ждал от него никакого продолжения разговора об отце.
— Не сильно. — Игорь взглянул на наручные часы. — Мне в семь нужно забрать Соню…
— Может, мы тогда… — он кивнул на двери под вывеской.
Игорь удивлённо изогнул бровь.
— Серьёзно — сюда?
— А какая разница?
— Да уж ты-то у нас всегда вроде бы за комфорт. Хотя… Учитывая твоё состояние, вижу, что тебе всё равно.
— Зато тут точно есть места.
Игорь нахмурился.
— А ты вообще хоть на что-то способен?
Володя лишь пожал плечами, а про себя подумал, что если внезапно уснёт в процессе — такой результат его тоже вполне устроит.
Неприветливая грузная тётка за стойкой администрации, даже не поздоровавшись, сразу выдала:
— Номера только двухместные!
— Хорошо, подходит, — просто сказал Володя, не обратив внимания на негатив в свою сторону. Спокойно положил на стойку паспорт. — Любой.
Пока она записывала данные в старый пожелтевший журнал — ни о каком компьютере и речи не шло, — Володя бегло рассмотрел холл. В другой раз его, может, и удивила бы обветшалость и неопрятность обстановки, но сейчас он едва ли был способен на удивление. Гостиница будто застыла во временах СССР, давно не видела ремонта, лишь разрушалась с годами. Тяжёлые волнистые шторы, пыльные ковры, искусственные пальмы в пластиковых горшках, потемневшая деревянная мебель в трещинах лака — всей этой бутафорией пытались скрыть тот факт, что раньше здесь было обычное то ли семейное, то ли студенческое общежитие.
Лифт и вовсе оказался чуть ли не археологической находкой — дребезжащий и гремящий, он так хлопнул створками, когда закрылся, что Володя вздрогнул. Этому лифту для пущего устрашения не хватало лишь матерных надписей на стенах и выжженных кнопок.
— Мда… — протянул Игорь, когда Володя открыл двери номера, — какой-то клоповник. Вов, куда ты меня притащил?
— Ты можешь уйти, — не подумав, бросил Володя. Прозвучало, наверное, обидно. За спиной раздался тяжёлый вздох.
Скинув пиджак, Володя оглядел комнату и уныло улыбнулся. Её ровно пополам делил вытертый ковёр — красный с зелёными полосами. Две старые тумбочки — кажется, действительно ещё общажные. У стен друг напротив друга — две одноместные кровати, а на них — подушки, торчащие у изголовья треугольниками.
— Если я принесу домой Лидке блох, она меня убьёт.
Володя передёрнул плечами.
— Блохи на людях не живут.
Он уселся на кровать, упёрся затылком в стену. Лениво оглядел Игоря. Красивый, вообще-то. За прошедшие восемь лет его внешность стала привычной, но Володя помнил, как когда-то приходил в восторг от мысли, что этот мужчина принадлежит ему. Не полностью, была ещё жена и, возможно, другие любовники. Но в моменты близости Игорь вёл себя так, будто действительно принадлежит только ему.
— Рассматриваешь, будто впервые видишь, — подходя к нему, хмыкнул Игорь. Склонился над ним, протянул руку, ослабил узел его галстука. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, задел прохладными пальцами шею. Володя дёрнулся — не от пальцев, а от внезапного образа, что ворвался в голову.
Там тоже был галстук, только красный. И холодные пальцы — Володины. И вздрагивающий, красный от смущения Юра перед ним и его тёплая шея, которой, будто ненароком, касался Володя, помогая завязывать ему тот злосчастный галстук. Тогда он считал себя преступником — потому, что допускал эти прикосновения и врал самому себе, что это случайность.
Игорь его поцеловал — быстро, напористо, пылко, а у Володи внутри ни один нерв не дрогнул. Он не спал, но казалось, что проваливается во что-то очень напоминающее сон — там пахло пылью, и его тоже быстро и напористо целовали.
Телом он был тут — хотел Игоря, действительно хотел, прямо сейчас. А сознание было значительно дальше и не могло ухватиться за реальность. Будто спичка чиркала о вымокший коробок — трение есть, а огня нет.
Внезапно щека вспыхнула болью. Игорь ударил его — несильно, скорее пытаясь привести в чувство.
— Эй, ты вообще здесь?
Володя поднял на него мутный взгляд. Щеку немного покалывало.
— А сильнее можешь?
И Игорь даже не стал ничего уточнять — замахнулся и ударил раскрытой ладонью по другой щеке, ощутимо сильнее, чем в первый раз.
Скулу буквально обожгло, реальность стала ярче. Володя почувствовал, как горячая волна спускается от щеки по шее и ниже, а сознание возвращается.
Он подвигал нижней челюстью и приказал:
— Ещё!
От нового удара щека просто загорелась, Володя аж хватанул ртом воздух. Он прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям: в голове звенела пустота, будто боль отгоняла воспоминания и не нужные сейчас ассоциации. Они копошились где-то там глубоко, придавленные болью, пытались прорваться. Но снова замолчали, стоило услышать шорох вытягиваемого из шлёвок ремня. Володя открыл глаза.
Игорь сложил ремень пополам. Проверяя, шлёпнул им себе по ладони.
— Так? — спросил он, усмехаясь.
За собственными мыслями — точнее, за их отсутствием, — Володя лишь вскользь подумал, что Игорь ведёт себя немного страннее обычного.
Но было плевать. Разминая шею и даже предвкушая, Володя медленно стянул с себя рубашку.
— Брюки тоже. И бельё, — велел Игорь.
На секунду Володю покоробило — он не привык, чтобы ему приказывали. Но тут же послушно расстегнул свой ремень, скинул туфли и, приподняв бёдра над кроватью, вылез из брюк.
«В конце концов, — оправдываясь, сказал самому себе, — это игра, и Игорь делает всё по правилам».
— Перевернись.
Володя, сцепив зубы, послушался. В нос ударил запах залежавшихся перьев — хоть от наволочки и пахло порошком, сама подушка была старой.
Привязать руки оказалось не к чему — спинка кровати была обычной деревянной панелью. Володе пришлось просто ухватиться за её край.
«Что же ты делаешь?» — спросил какой-то внутренний голос, но Володя отмахнулся от него, сильнее уткнувшись лицом в подушку — так, чтобы ничего не видеть. Почувствовал, как прохладные пальцы касаются спины.
— Ещё с прошлого раза следы остались, — пробормотал Игорь.
Володя предпочёл сделать вид, что ничего не слышал. Он терпеливо ждал, и чем больше Игорь медлил, тем сильнее Володе хотелось уже приказать ему: «Давай!»
Но тот тянул время, гладил спину — так нежно, так аккуратно. И на эти прикосновения хотелось откликнуться, поддаться тем самым ассоциациям, мечущимся за завесой боли.
Как будто так уже было когда-то — он видел перед собой спину. Обнажённую, нагретую летним солнцем — его так манило дотронуться до неё, почувствовать её жар. Очертить пальцами три небольшие родинки на лопатке, а потом коснуться губами. Вобрать солнце, впитавшееся в эту кожу, дышать запахом — таким любимым, таким желанным и родным… Можно было бы сойти с ума в тот момент, если не отвернуться от загорающего на пляже Юры, глубоко дыша и пытаясь сосредоточиться на плеске воды в речке.
Пальцы Игоря так внезапно сменились жгучей полосой по центру спины, что Володя вскрикнул. И не успел даже снова вдохнуть, как на то же место обрушился ещё один удар. Володя застонал, чувствуя, как боль распространяется по всему телу, как от неё скручивает всё внутри. И как пустеет голова.
Ещё два косых удара по лопаткам — один за одним. Володя вцепился в изголовье кровати так сильно, что казалось, может сломать хрупкое дерево. Закусил угол подушки, глуша новый стон.
Ремень просвистел в воздухе и обрушился унизительным ударом по ягодицам, а следующий — выше. Володя закричал. От какой-то дикой, грязной смеси боли и обиды внутри всё сводило, он готов был уже попросить Игоря остановиться, только бы… только бы он…
«Что же ты делаешь? — снова ворвался в сознание далёкий, но знакомый голос. — Зачем?»
И такой яркий образ встал перед ним, будто под закрытые веки залили жидкий солнечный свет: непослушные жёсткие волосы, большие карие глаза, опущенные уголки губ. И вдруг — звонкий смех, стирающий гримасу обиды с красивого лица.
А на контрасте — прохладные пальцы Игоря, которые казались ледяными на покрасневшей, горящей коже. Он чертил линии на бедрах вдоль полос от ремня.
«Зачем?» — прозвучало снова, будто Володино сознание пыталось его добить.
И он, пытаясь убедить самого себя, ответил тому далёкому голосу:
«Тебя давно нет».
Он поднял голову от влажной подушки, обернулся на Игоря. Тот покусывал нижнюю губу и диким, липким взглядом осматривал его тело.
Кровать скрипнула под весом Игоря, он огладил обеими руками Володины бока, склонился над ним, ткнулся носом в волосы на затылке, поцеловал ниже — в шею, спускаясь по позвоночнику. Прижался всем телом, лёг ему на спину.
Володя уловил тонкий синтетический аромат клубники. Он узнал его — запах раздражал, но Игорю нравился этот гель, поэтому Володя покупал для него именно такой.
Ощущая, как влажные скользкие пальцы грубо касаются его ягодиц, Володя услышал возбужденный шепот:
— Ты прекрасен. Ты такой…
«Грязный!» — подсказал собственный внутренний голос.
«…самый лучший на свете, — сказал другой, тот, далёкий, — ты самый хороший человек… Это я испорченный, это я виноват, а не ты…»
— Давай уже, — выдавил Володя. Так хотелось заткнуть эти голоса, так хотелось, чтобы Игорь или снова ударил, или…
Но вместо этого по комнате разнесся противный писк звонка.
— Не бери, — шепнул Игорь, продолжая издеваться — поглаживая по животу, легко целуя лопатки.
Но звук раздражал, а вызывающий абонент не унимался: за первым раздался второй звонок.
Игорь рыкнул — его тоже раздражало.
«А вдруг мать?» — подумал Володя. Она редко звонила ему сама, чаще — он первым набирал. Вдруг срочно?
— Прости. — Пока он дотянулся до брюк и достал из кармана телефон, позвонили в третий раз. — Да серьёзно, что ли?
На экране высветилось имя Маши.
Сперва он хотел сбросить — она, конечно, смогла выбрать самый неподходящий момент. Но какой смысл, если она тут же перенаберёт снова? Не выключать же телефон?
Володя ответил:
— Маша, сейчас вообще не…
— Володя, срочно! Пожалуйста! — она орала в трубку дрожащим голосом. — Прошу!
— Да что опять… — Ему было сейчас так глубоко наплевать на её проблемы.
— Отец Толи всё узнал, я… Господи, я не знаю как… Что мне… Он же убьёт их!
— Где ты? — спросил Володя раньше, чем подумал, что вообще может сделать в этой ситуации.
— Возле Исторического музея. Ты приедешь? Пожалуйста!
— Да, я сейчас… — он завершил звонок, тут же вызывая такси.
— Ты серьёзно? — вспылил Игорь, пока Володя диктовал оператору адрес. — Что бы там ни было, это не может подождать?
— Нет, не может.
Где-то в глубине души вспыхнула секундная радость, что Володя не дал себе пасть настолько низко, а Игорю — закончить начатое. Да и продолжать уже не было никакого смысла — после Машиного звонка возбуждения как не было, спина ныла, а полосы на лопатке дико болели. И теперь уже боль не доставляла никакого удовольствия.
— Прости, Игорь, — одеваясь, сказал Володя. — Это правда срочно.
— У тебя там в трубке какая-то баба была, — хмуро ответил тот. — В натуралы записался?
— Не думаю, что это твоё дело.
Игорь явно опешил: одновременно удивлённо и обиженно вытаращился на него.
— Ты мне мстишь за что-то? Да?
— Не выдумывай, Игорь. — Володя уже подошёл к зеркалу, чтобы надеть галстук, но в последний момент плюнул — свернул его в трубочку и сунул в карман пиджака. — Давай, пока. Сдай, пожалуйста, ключи сам. Уверен, что в этом клоповнике даже не посмотрят, кто сдаёт.
***
Володя ехал в такси и не знал, на кого больше злился. На Машу, которая так не вовремя оторвала его? На чужой скандал, участником которого он теперь стал? Или на самого себя — за всё, что позволил и хотел позволить Игорю с собой сделать?
Он пытался выкинуть из головы навязчивую мысль о том, что, получая удовольствие от причиняемой боли, с помощью этих унизительных ударов хотел избавиться от воспоминаний. Хотел ими выбить из сознания самое ценное, что было в его жизни, самое дорогое. Юру. И паршивее всего было то, что у него это получалось — в какой-то момент он оборвал связь, смог заглушить тот далёкий голос. Он почти опустился до того, чтобы позволить другому человеку, не Юре, овладеть собой, заменить и предать Юру.
Маша ждала его у метро, прячась под зонтиком. Понуро опустив голову, она нервно теребила ткань длинного тёмного платья. Володя удивился — она будто бы смущалась, хотя ещё двадцать минут назад, по телефону, казалась крайне напуганной.
— Что произошло? Рассказывай, — с ходу начал Володя, подойдя к ней. — Ты оторвала меня от очень …
— От чего бы я тебя ни оторвала, это важнее! — перебила его Маша, вскинув на него уверенный взгляд.
Володя удивился такой быстрой смене её настроения.
— Пойдём, — приказала Маша.
«И что ж мной сегодня все помыкают?» — буркнул про себя Володя, послушно шагая следом за ней.
— Куда мы идём?
Они спускались по Сумской. Отсюда ещё минут двадцать, и можно было бы дойти до дома Толи. Но почему Маша пошла пешком? Тем более в дождь.
— Маш? Ты меня слышишь вообще? Что там с Димой, Толей и его отцом?
Она резко остановилась возле филармонии, взглянула на двери, нахмурилась и вновь перевела строгий взгляд на Володю. Он даже предположил, что, возможно, окончательно рехнулся и Маши на самом деле тут нет — она ему или кажется, или снится. Иначе с чего бы вечно неумолкающая Маша ему не отвечала?
— Володя… — твёрдо начала она, но так и не договорила. Протянула к нему руки, застегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Володя внутренне вздрогнул от мысли, что буквально час назад эту же пуговицу расстёгивал Игорь.
Вдобавок поправив ему волосы, Маша сказала:
— Просто пойдём внутрь. Я… мне правда без тебя не справиться.
Маша явно темнила, и Володя решительно не понимал, чего она добивалась.
Не говоря больше ни слова, она взяла его под руку и уверенно подвела к дверям филармонии. Толкнула их, с усилием потянула за собой Володю.
Стук её каблуков гулким эхом разнесся по пустому холлу старого здания.
— Маша, какого чёрта? — зло выругался Володя, и эхо тут же повторило за ним. Понизив голос, он прошипел: — Я же говорил тебе, ты обещала…
— Я ничего тебе не обещала — это раз, — таким же шёпотом ответила она, ещё крепче схватив за запястье. Володя, впрочем, не упирался. — А во-вторых, я всё выяснила — Конев...
Она не договорила. Перед ними, как чёртик из табакерки, появился работник театра:
— Соблюдайте, пожалуйста, тишину. Вы опоздали, концерт уже идёт. — Из-за высокой вычурной двери, ведущей в зал, действительно слышалась музыка — одинокой скрипке аккомпанировало фортепиано.
— Извините, пожалуйста, — пролепетала Маша, суетливо роясь в сумочке. — Вот, — она протянула билеты, — пустите нас?
Капельдинер тяжело на них взглянул, нахмурившись, посмотрел билеты.
— У вас крайние места в десятом ряду. Обойдите с левой стороны, — и приоткрыл перед ними двери.
На Володю обрушились звуки музыки. Он сделал шаг в зал, лишь мельком заметив на сцене силуэт мужчины во фраке, стоящего спиной к залу. Маша схватила Володю за руку, со всей своей женской силой сжав его ладонь, будто понимая, что он может развернуться и уйти. Она потянула его за собой, на цыпочках пробираясь между рядами.
Места оказались не ахти какими — крайние в ряду, достаточно далеко от сцены. А Маша ещё и уселась у прохода, будто стараясь преградить Володе путь к отступлению.
Володя рассеянно рассматривал зал, намеренно не глядя в самый центр сцены, чтобы не замечать дирижёра. Поразился величественно возвышающемуся вдоль стены органу — Володя никогда раньше тут не был и не видел такого инструмента. Но сегодня органу предстояло молчать. На сцене под ним расположился небольшой оркестр: духовые, смычковые — Володя в этом не разбирался, — всего где-то двадцать музыкантов. Пока играла только скрипка — из-под смычка лилась медленная, спокойная мелодия. Ей аккомпанировал рояль, стоящий в углу сцены — белый, красивый. А позади него — небольшой хор у нескольких микрофонов. Ещё один микрофон стоял перед роялем, но за ним пока никого не было.
Проморгавшись, Володя наконец посмотрел в центр сцены. Будто в замедленной съёмке, молодой мужчина грациозно выводил дирижёрской палочкой узоры в воздухе. Будто нажимая невидимые кнопки перед собой, легко касался их, и музыка, льющаяся из инструментов вокруг него, на самом деле возникала из этой палочки.
Володя всмотрелся в его спину. Стройный, высокий. Полы фрака прикрыли ноги почти до колен. Изящные руки. Тёмные волосы.
Таким мог бы быть Юра. Но таким же мог бы быть и кто угодно другой.
Могла ли Маша привести сюда Володю просто так, не будучи уверенной? Он ведь сказал ей вчера, практически приказал не давать ложных надежд. Она же его поняла… А поняла ли?
Володя прищурился, пытаясь разглядеть мельчайшие детали. Но сам себя осадил — двадцать лет прошло. Люди меняются, внешность людей меняется… Вот только…
Володя упёрся взглядом в затылок дирижёра. Тёмные непослушные волосы. Настолько непослушные, что злосчастный хохолок — приглаженный, уложенный, наверное, гелем, — всё равно торчал.
Юра…
В глазах всё поплыло. Вдруг стало тихо, музыка оборвалась, казалось, даже сердце замерло. Володя не мог оторвать взгляда от некогда столь любимого Юриного затылка.
Он выдохнул, почувствовал такое всепоглощающее, такое яркое и реальное счастье, будто вернулся далеко-далеко назад, в самое светлое время его жизни.
Но это ощущение продлилось лишь мгновение. Следом на Володю обрушился шквал воспоминаний — он аж вжался в спинку зрительского кресла.
На сцену под завершающий симфонию плач одинокой скрипки вышел хрупкий красивый юноша, грациозной походкой приблизился к микрофону, глубоко вдохнул. А когда музыка замолкла окончательно, он запел. В полной тишине зазвучал сдавленный, надломленный голос.
Будто впав в прострацию, Володя смотрел прямо перед собой, но не видел ни сцены, ни происходящего на ней. Он видел Юру — юного счастливого Юру, сидящего на детской карусели среди белого пуха одуванчиковой поляны. Увидел, как пушинки кружат в воздухе, попадают ему в рот — он плюётся и смеётся, машет Володе рукой.
Дирижёр на сцене слегка повёл палочкой в воздухе, голос солиста окреп и усилился.
А в голове Володя увидел своё отражение в зеркале — совсем юное лицо, очки в роговой оправе, отчаяние в глазах, кривящиеся от злости губы. Желание ударить по этому лицу, разбить к чертям зеркало, только бы избавиться от монстра внутри себя — того, что так настырно подбрасывал в Володино сознание грязные и плохие видения.
А следующим кадром — руки над парящим котлом. Запотевшие стёкла очков — ничего не видно перед собой, только жар, только приятная, отрезвляющая и одновременно пьянящая, боль в руках.
«Перестань, что ты делаешь? — Юрины руки — изящные пальцы пианиста, гладящие его мокрые покрасневшие ладони. — Зачем? За что ты так с собой?»
И ещё один образ по нервам — Юрины колени. Они такие холодные, Володя отогревает их своим дыханием, целует украдкой и улыбается, чувствуя, как Юра вздрагивает от его прикосновений.
«Ты — самый лучший, ты — самый хороший человек. Это я плохой, это я виноват, не ты…» — шепчет он.
На сцене дирижёр взмахнул рукой, слегка скрестив пальцы. Пианист заиграл незамысловатую мелодию, но Володя услышал плеск речной воды.
В вечерних сумерках горит Юрино лицо — отблесками пионерского костра. Беспросветная грусть в его глазах на контрасте с улыбкой на губах — тоже грустной, но такой родной.
«Пусть хотя бы так улыбается, пусть просто улыбается всегда».
Но тут же в этих глазах появляются слёзы. Солнце окончательно закатывается за горизонт, по плечам ночным холодом бегут мурашки.
«Что бы ни случилось, не потеряйте себя», — дрожащим голосом Юры звучат строчки, записанные в тетради. Володя смотрит на него — Юра плачет, и сердце сжимается оттого, что они сейчас и здесь прощаются. А собственный внутренний голос повторяет: «Навсегда, мы прощаемся навсегда».
Солист тянул низкую ноту, её подхватил хор, не перебивая ведущий голос, а наполняя его силой. Они пели на неизвестном Володе языке, он не понимал слов, но это было и не нужно — он знал, о чём поёт этот тонкий нежный голос.
В памяти вспыхивают лица — одно за одним. Нахмуренный лоб отца, волнение в глазах мамы, её дрожащие губы.
«Не переживай, мы во всём разберёмся», — неуверенный мягкий голос.
И ещё одно лицо — деланно вежливое, сразу вызывающее подозрения и желание спрятать взгляд.
«Расскажи, что тебя беспокоит?»
Липкий страх, неуверенность, стыд. Слова, которые нужно сказать, застревают в горле, их приходится давить из себя:
«Я болен… Я хочу вылечиться от этого…»
«Так от чего? У меня широкий профиль, я работаю с разными расстройствами».
«Я испытываю тягу… кхм… сексуальное влечение к мужчинам».
Дирижёр резко взмахнул рукой.
Смычки легли на струны — заплакали сразу несколько скрипок, загудели виолончели. Солист и хор присоединились к оркестру.
«Ты должен долго и внимательно рассматривать эти фотографии, ищи, что тебе в них нравится, не думай ни о чём, кроме этих женщин, и постарайся получить удовольствие».
Володя принимает из рук врача стопку фотографий, опасливо переворачивает верхнюю, видит обнажённую женщину. Красивая обложка, гнилое содержание, будто червивое яблоко. Володе кажется, что в его ладонях копошатся личинки, хочется отбросить эти фотографии, но нельзя.
И тут же перед глазами снова возникает Юрино лицо — неуверенный взгляд, живой интерес в глазах.
«Знаешь, я у отца в запрещённом журнале как-то видел, что женщин… Знаешь, их можно не только как обычно, а ещё по-другому… Ну, Володь, я же у тебя как у друга спрашиваю, мне же просто любопытно…»
Вступили духовые — резко и внезапно прокатились по залу шквалом эмоций так, что зашлось сердце. Солист взял высокую ноту, хор усилил её, а на Володю обрушилось самое мерзкое воспоминание, которое он долгие годы пытался похоронить глубоко внутри.
«У меня ничего не получается».
Врач смотрит на него, нахмурившись, задумчиво чешет подбородок.
«Значит, пойдём на крайние меры».
Володя согласен на всё.
Врач раскладывает перед ним снимки обнажённых мужчин. Володя отводит взгляд.
«Смотри!» — приказывает врач.
Володя смотрит и ощущает, как закатывают рукав рубашки. В нос бьёт запах спирта, тонкая игла входит под кожу.
«Сейчас будет тошнить. Продолжай смотреть», — говорит врач и ставит перед Володей эмалированный таз.
Володя смотрит. Изящный изгиб бицепса, впадина под ключицей, сильная шея, щетина на подбородке, уложенные светлые волосы. Модель. Володе нравится тело, но не нравится лицо. Он отводит взгляд — ему не хочется смотреть. Он чувствует, как его начинает мутить.
Под закрытыми веками видится совсем другое лицо. Любимое, застывшее в памяти на всю жизнь. Его тонкие губы, которые так хочется целовать, что нет сил сдержаться. И это лицо так близко, и с губ Юры слетают признания. Так настойчиво обнимают руки, так отчаянно пальцы цепляются за плечи.
«Пожалуйста, Володя. Если мы не сделаем этого сейчас, не сделаем никогда. Это последний наш день, я хочу тебя запомнить, ты единственный».
Володя в своей отчаянной фантазии целует его, такого красивого, такого родного, а над ними — огромный, как небо, купол ивы скрывает их от всего мира.
Володя падает на колени перед тазом. Тошнота подкатывает к горлу так резко, что он не успевает отогнать свою прекрасную фантазию. Его рвёт, он чувствует, как по щекам от мерзости и напряжения текут слёзы, а под закрытыми веками в этот момент улыбается Юра.
Прогремели финальные аккорды, оркестр затих. В наступившей тишине угасал голос солиста, медленно отходящего всё дальше и дальше от микрофона.
Володя уставился в Юрину спину — живой, настоящий. Реальный. Юра здесь.
Володя почувствовал, как к горлу подкатила фантомная тошнота, а голова пошла кругом. Нет. Он не должен оставаться здесь.
Володя резко поднялся, грубо толкнул Машины ноги, проходя мимо неё. Краем глаза уловил, что Маша попыталась схватить его за подол пиджака, но вырвался и бросился прочь из зала. Хватит с него!
Выбегая из здания филармонии, на ходу диктуя адрес диспетчеру такси, он повторял одну-единственную пульсирующую в голове мысль: «Сбежать, оказаться как можно дальше отсюда, сейчас же».
Он догадался, чего хотела Маша, но не мог позволить себе предстать перед Юрой после всего, что сделал. После того, как предал его и продолжал предавать столько лет. Даже сегодня — пусть и не по своей воле, пусть и не зная, что идёт на его концерт… Он явился сюда, даже не отмывшись от Игоря! С красными полосами на спине под рубашкой — от ударов, которыми хотел заглушить память о Юре! Он не имел никакого морального права даже говорить с ним теперь.
И, сидя на заднем сиденье такси, рассматривая улицы города, по которым он всё дальше и дальше уносился от Юры, Володя продолжал убеждать себя в этом.
Внутренний голос был прав. Того Юры больше нет. Тот юный Юрка, которого Володя любил двадцать лет назад, давно исчез. И сейчас там, на сцене, дирижировал оркестром совершенно другой мужчина. Мужчина! Молодой, талантливый, красивый мужчина, а не юный, неопытный и до трепета прекрасный Юрочка!
Этот Юра изменился, он уже давно уехал от той жизни, которая когда-то была у него здесь, в этом городе.
В зале на концерте было много людей. Значит, его знали. Значит, Юрину музыку слушали в Харькове. И, скорее всего, Юра не впервые приезжал сюда с концертом. Но он не искал Володю! Потому что если бы искал — пришёл бы под иву и обязательно нашёл бы.
А если Юра не искал с ним встречи, значит, не хотел её. И тогда Володе тоже не стоило её искать. Им нельзя было встречаться, тем более сейчас.
Тем более с таким Володей. Он предал его тогда, в прошлом. Он оттолкнул его, несмотря на то, что обещал больше никогда не отталкивать. Он предавал его все последние двадцать лет: лечился от него, пытался вытравить из памяти, из сердца, забыть. Заменить другими.
Он не посмел бы посмотреть теперь Юре в глаза.
Уже выезжая из города, Володя попросил таксиста остановиться возле аптеки. А по возвращении домой, забыв о предупреждении Игоря не превышать дозу, закинул в себя сразу две таблетки.
Насыпав корма Герде, он кое-как стянул с себя пиджак, бросил его на пол у кровати. На рубашку и брюки сил уже не
хватило — Володя просто упал лицом в подушку.
Почувствовал, как в руку, свисающую с кровати, ткнулся мокрый нос. Герда грустно скулила, требуя ласки. Володя, ощущая, как начало мутнеть сознание, слепо погладил её по голове.
— Всё хорошо, девочка. Завтра всё будет хорошо…