«Год за годом немецким властям шлют петиции, ходатайствуя об освобождении Карла Осецкого из концлагеря Ольденбург. И покуда немецкие власти оставляют их без внимания.
Год за годом в Норвежский нобелевский комитет шлют предложения присудить Осецкому премию мира. Если он получит эту премию, можно будет вырвать его из концлагеря, невзирая на сопротивление властей.
Вероятно, стоит напомнить, что г-н Осецкий вполне мог выехать из Германии как до, так и после прихода нацистов к власти. Но он не пожелал уехать. Рассчитывая, что народ встретит его арест бурным негодованием. И его расчет оправдался.
10 мая 1932 года он писал в своем журнале: «Если я сяду в тюрьму, то не из лояльности, а потому, что фактически нынешним немецким властям крайне неудобно держать меня под стражей... Как узник я стану живой уликой... Не дать этому протесту заглохнуть – мой долг перед теми, кто воспринял мое дело как свое собственное».
Его расчет оправдался, в разных странах нашлись люди, которые восприняли его дело как свое собственное и выступили с протестом. Причем весьма рьяно.
Странный пацифист – он служит своей мирной идее, постоянно доставляя "неудобства " властям родной страны!
И год за годом пишутся петиции по поводу того, что он «брошен в концлагерь и подвергается страшным пыткам». И год за годом его выдвигают на премию мира.
А не лучше ли г-ну Осецкому в это тяжкое время перемен, когда весь мир мечет громы и молнии по адресу германских властей, оказать хоть малую позитивную помощь великому народу, к которому он принадлежит? Чего хочет сей пацифист? Выступить против вооружения Германии? Выходит, этот немец предпочел бы увидеть родную страну растоптанной и униженной, отданной на милость французов и англичан?» [171]
Карл фон Осецкий (1889 – 1938) – немецкий писатель и пацифист, поборник мира и ярый критик нацизма. Убежденный, что рост милитаризма в Германии приведет к войне, Осецкий в 1912 году был среди основоположников гамбургского отделения Германского общества мира. В 1916 году его призвали в армию. «Я узнал войну, как она есть, не по книгам, а наяву, – писал он позже. – То, что видел, подтвердило правильность моего мнения о войне и оружии. Следует повторять вновь и вновь, что в войне нет ничего героического, она несет человечеству лишь ужас и несчастье».
Осецкий всю жизнь обличал дух милитаризма и никогда не боялся выступать в открытую, что не могло понравиться завоевавшей большинство мест в рейхстаге партии Адольфа Гитлера. В 1931 году за журналистскую деятельность его судили и после закрытого заседания приговорили к 18 месяцам тюремного заключения. Либеральные круги организовали митинги протеста, и у Осецкого появилась возможность выехать за границу, но он отказался, заявив: «Эффективно бороться с гнилью можно только изнутри, и я не уеду».
В мае следующего года Осецкий сам пришел в тюрьму, причем к воротам ему пришлось пройти по коридору из почитателей, которые пытались его отговорить от этого решения. Осецкий провел в заключении семь месяцев и был освобожден по рождественской амнистии.
В январе 1933 года Гитлер стал канцлером Германии, вскоре был организован поджог рейхстага, в котором правящая партия обвинила своих противников, и начались бесчинства фашистов. Одним из первых арестованных «врагов народа» стал Осецкий. Он находился в заключении в концентрационном лагере, где и без того слабое состояние его здоровья значительно ухудшилось. По утверждению одного из товарищей по лагерю, Осецкий заболел туберкулезом.
Впервые Осецкого выдвинули на Нобелевскую премию в 1934 году, причем в числе выдвинувших были Альберт Эйнштейн, Томас Манн, Бертран Рассел. Манн писал, что присуждение премии Осецкому было бы символическим актом восстановления справедливости. В 1935 году премия не вручалась.
Гамсун был против присуждения премии Осецкому как раз по той же причине, по которой Томас Манн считал необходимым отдать ее немецкому пацифисту: престижная премия должна была быть использована в политических целях.
В одном из писем Гамсун писал: «В Германии сейчас идет процесс преобразования. Если правительство сочло необходимым создать концентрационные лагеря, значит, у него были на то основания».
Гамсун считал, что Осецкий по собственной воле остался в Германии, что если он был недоволен новым режимом, то мог уехать из страны, не дожидаясь очередного ареста.
Статья «Осецкий» вызвала бурю гнева в Норвегии, одним из первых откликнулся известный журналист и писатель Нурдаль Григ. Статья Гамсуна дискутировалась в прессе всех европейских стран вплоть до смерти Осецкого в 1938 году от туберкулеза. Наиболее драматичным для Гамсуна было письмо протеста в одной из центральных газет Норвегии, подписанное 33 писателями, в том числе его друзьями Петером Эгге и Эйнаром Скавланом.
Премия мира Осецкому была все-таки присуждена в 1936 году и «почти парализовала германское правительство». Немецкий посол в Норвегии, где и вручается Нобелевская премия мира, заявил ноту протеста, однако министр иностранных дел северной страны ответил, что Нобелевский комитет независим и правительству не подчиняется.
Надо сказать, что позиция Гамсуна в данном вопросе не была необычной – большая часть среднего класса норвежцев придерживалась такого же мнения. Кроме того, некоторые общественные организации приняли резолюции солидарности с точкой зрения Гамсуна – например Консервативный студенческий союз.
«Кнут не являлся пацифистом в том смысле, что не надо защищать родину, – писала Мария Гамсун. – В 1905 году, когда он жил в Дрёбаке, он доложил о прибытии коменданту, полковнику Стангу, фанатично заявив о себе как о добровольце, хотя ему было 46 лет и он никогда не служил в армии. Северяне были освобождены от этого.
Но затем ружье в Норвегии стало реальностью. Случалось то одно событие, то другое, и оттого он не мог молчать, тем более что его как раз просили высказываться. Грузовик, набитый молодыми парнями, был для него чем-то вроде символа, он хотел его остановить.
До сих пор он оставался все тем же человеком, который и через поколение вызывал к себе презрение буржуазного большинства за свою абсурдную лекцию "Чти молодых!”.
В немецком языке есть слово "eingefleischt”.
У Кнута неприязнь к Англии и любовь к Германии была тоже "eingefleischt”. Первое, что он внушал мне по поводу политики, – это грубое насилие Англии и обделенность Германии. Он говорил об Англии, гневно хмуря брови: «Почему этот жалкий остров должен сидеть словно крыса на сале!» Германию же он сравнивал с большим пышным деревом, ветви которого клонятся к земле от изобилия плодов. Жадные руки тянутся к нему со всех сторон.
Версальский договор виделся ему страшным позором. Но когда он говорил об Англии в Первой мировой войне, он всегда заводил речь о блокаде, и здесь он думал прежде всего о детях. Кажется, что у него все это вызывало такое отвращение, какого он никогда больше ни к чему не питал. Он с горечью и глубоким сочувствием упоминал о голодающих детях времен Первой мировой войны и послевоенного периода и во имя своих собственных детей посылал им материальную помощь.