100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru Галина Щербакова
Вам и не снилось
1
Таня, Татьяна Николаевна Кольцова, уже восемь лет не была в театре. Билеты, которые
возникали то стихийно, то планово, она сразу же или в последнюю минуту отдавала. И
успокаивалась.
А тут не спасешься — ее бывший театр пригласили на гастроли в Москву. Это — огого! — какое событие! Она знала: там, в театре, уже готовят представление к наградам и
званиям, сшиты новые костюмы, актрисы срочно красят волосы в модный цвет.
Возбужденные, все в ожидании необыкновенных перемен, с блестящими глазами, бывшие подруги нашли ее в Москве и категорически заявили: не придет на премьеру —
вовек не простят…
— У нас такая «Вестсайдская», что вам тут не снилось…
«Не спастись», — подумала Татьяна Николаевна.
Целый день она ходила сама не своя. Идти в театр, где началась и кончилась твоя
карьера, идти, чтобы переживать именно это, независимо от того, что будет происходить на
сцене, а потом говорить какие-то полагающиеся слова, и вместе сплетничать после
спектакля, и отвечать на тысячу «почему»…
«Ведь школа нынче — ужас! У детей ничего святого! Неужели не было более
подходящего варианта? Это что, жертва?»
Таня заранее знала все эти еще не произнесенные слова. Но дело было даже не в них.
Ей действительно не хотелось идти в театр. Не хотелось смотреть эту потрясающую
«Вестсайдскую», стоившую Таниной подруге Элле переломанного ребра: они там по
замыслу режиссера все время откуда-то прыгали.
— Ничего, срослось, как на собаке, — сказала Элла. — Но я теперь не прыгаю. Я
раскачиваюсь на канате.
И говорилось это так вдохновенно, и было столько веры в этот канат, и прыжки, и в
«гени-аль-ного!!» режиссера, что Таня подумала: с тех пор, как она стала учительницей, такая самозабвенная детская вера ее уже не посещает. Умирая, мама ей говорила: «Мир
иллюзий тебя отторг. На мой взгляд, взгляд старой рационалистки, это не так уж плохо…
живи в жизни… А школа — это ее зерно. Всегда, всегда надежда, что вырастет что-то
стоящее… Не страдай о театре. Ты бы все равно не смогла всю жизнь говорить чужие
слова…»
Мама умирала два месяца, и таких разговоров между натисками боли было у них
немало. И мама все их отдавала Тане. Ломились к ней ее коллеги по научной работе, ее
аспиранты, соседи — не принимала. Объясняла Тане:
— Я тебя так мало видела. Это у меня последний шанс. Мое счастье было в работе. Это
не фраза. Это на самом деле. Что такое модные тряпки, я не знаю. Я не знаю, что такое
материнство, — с трех месяцев тебя растило государство. Я не путешествовала, не бывала на
курортах, не обставляла квартир гарнитурами, я ни разу не была у косметички. Мне даже
любопытно — это не больно? Все беременности были некстати — не сочетались с моим
делом. Я даже не плакала, как полагается бабе, жене, когда разбился твой папа. У меня на
носу тогда была защита докторской. Поверишь, в этом была какая-то чудовищно уродливая
гордость: у меня несчастье, а я не сгибаюсь, я стою, я даже иду, я даже с блеском
защищаюсь…
А Таня видела: она и сейчас гордится этим. В маме это было главное — преодоление
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
всего, что мешало ей работать и ощущать себя большим, значительным человеком. И как ни
тяжело было Тане, как ни любила она маму в эти последние дни, мысль, что и теперь своими
иронично-афористичными речами мама прежде всего сохраняет себя, а уж потом хочет что-то разъяснить, приходила не раз. И тогда она мысленно спрашивала: может, именно в маме
умерла великая артистка? А она ее так жалко, бездарно подвела, не сумев сделать то, что
предназначалось ей? Иначе зачем так настойчиво? С такой страстью?