Татьяна Николаевна слушала эту извечно наивную цепь рассуждений, искала слова, которыми должна будет и успокоить, и объяснить, какое и где утрачивается звено между
пай-мальчиком со скрипкой и «паршивой овцой», и вдруг увидела, как замолчала Вера.
Именно увидела , потому что еще звучали какие-то слова, еще шевелились Верины губы, а
внутри она замолкла, застыла, закаменела… Это бочком, извиняясь за опоздание, входила в
класс Людмила Сергеевна. Пополневшая, похорошевшая после недавних родов, она
усаживалась на краешек парты, чтоб не измять роскошную трикотажную тройку
— юбку, жилет и блузку, — тихо, деликатно щелкнула сумочкой, достала платок, и в
класс, всегда пахнущий только классом, впорхнул запах духов непростых и чужеземных.
«Что с ней? — подумала Таня о Вере. — А с ней?» — это уже о Людмиле Сергеевне, чьи
тонко выщипанные брови удивленно поползли вверх при виде Веры.
После собрания Людмила Сергеевна сопровождала Таню до учительской.
— Извините, что я опоздала, — говорила она. — Я теперь себе не принадлежу, принадлежу расписанию кормлений. А что, Роман Лавочкин учится в вашем классе?
— Да, — ответила Таня. — А что?
— Странно, — задумчиво сказала Людмила Сергеевна, — странно… Когда-то я знал
его отца… И что — хороший мальчик?
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
— А вам Юля ничего не говорила? — удивилась Таня. — Они ведь дружат.
— Дружат? — На лице Людмилы Сергеевны застыло такое глупое выражение, что оно, несмотря на ухоженность европейскими средствами, стало просто намалеванно-бабьим.
— Они наши Ромео и Джульетта, — ляпнула Таня.
«И если в своей жизни я когда-нибудь говорила пошлости и глупости, и если я
совершала когда-то безнравственные поступки, и если я бывала бестактной, так все это
чепуха по сравнению с этой моей пошлой, безнравственной и бестактной фразой, — так
скажет потом Таня. — Я ляпнула, как будто сыграла свадебный марш на похоронах, я
сказала — будто ввела в Эрмитаж лошадь, я проболталась, как последняя сплетница со
скамейки у подъезда, которая всегда в курсе, кто с кем, кто когда, кто зачем». Но тогда, сразу, она услышала только кислый такой голос Людмилы Сергеевны.
— Это некстати, — тихо сказала она. — На носу десятый… Лавочкиных нам еще не
хватало.
— Роман — славный мальчик, — успокаивала ее Таня. — Совершенно порядочный, совершенно чистый…
— О Господи! — возмутилась Людмила Сергеевна. — Конечно, чистый! Конечно, порядочный! Кто об этом? — И недобро добавила: — Я знаю эту семью: добропорядочность
у них фамильная.
Тогда еще Таня не знала предыстории и такую недобрость отнесла за счет характера
этой выхоленной дамы.
Лавочкины ужинали рано, потому что рано ложился спать Костя. Вера нервно бросала
на стол свертки из холодильника, никак не соображая, что ей конкретно сейчас нужно?
Когда напрочь все выбросила, поняла — делает не то: гречневая каша у нее сварена и стоит
на балконе, а ей надо было зайти после собрания за молоком, но об этом она как раз и
забыла. Костя лежал в комнате, читал детектив. Бегая с балкона в кухню, вскрывая тушенку
(пусть каша будет с мясом, а не с молоком), Вера растерянно думала о том, что она до сих
пор безумно ревнует Костю к этой женщине. Вот время прошло, а как сейчас видит она его
прыжок через газон: «Лю-у-ся!»
Когда они женились, он ей честно сказал: «Эта любовь была для меня всем». Но Вера
думала: у каждого что-то было. И у нее тоже был парень в институте, собирались жениться, а
как-то вернулись с каникул, посмотрели друг на друга — и привет. Стало ясно, что можно
было вообще никогда не встречаться. Раньше Вера свято верила, что все любви, которые не
кончаются физической близостью, — дым, химера. То есть, конечно, есть близость без
любви, но это разврат, блуд, неприличие. Но если будто бы любишь, но спокойно без этого
обходишься — тоже ерунда.
У них с Костей все получилось сразу, и она поняла: Костя единственный для нее