деле низким. «Для того чтобы умереть, много, а чтобы жить, мало,
— сказала врач. — Ешь печенку и расслабься Пусть мир на всех скоростях катится к
чертовой матери, ты нынче ездишь только на лошадях. Это уже если совсем нельзя пешком».
Как-то ночью пришла страшная мысль: ей нельзя болеть потому, что ей некому подать
стакан воды. Тут же села в ногах мама и завела старую песню.
«…Даже у меня такого не было! У меня была ты…»
— У тебя, Таня, завышенные мерки к жизни, — говорил Миша Славин. — Измени угол
в своем циркуле, и все сразу пристроится. Мне неуютно, когда ты хочешь, чтобы я был
Чеховым. Да и ты, пардон, тоже ведь не Ольга Леонардовна? А?
— Чего ты из меня делаешь дуру? Никогда я на тебя не смотрела, как на Чехова, —
отвечала Таня.
— Ты этого не замечаешь. А я иду к тебе после работы усталый, измученный, мне
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
хочется забыться и заснуть в объятиях любимой, а мне приходится думать: все ли у меня
прекрасно? Ничего у меня прекрасного нет после работы. Штаны мятые, рубашка несвежая, на душе погано, а мыслей нет вообще… Собаки съели. Ты меня пожалей, приголубь…
Именно такого. Несмотря на штаны, отсутствие мыслей, на то, что я пришел к тебе с
приветом…
— Ты другой уже не бываешь. Вот что страшно… В воскресенье утром у тебя то же
самое.
— Правильно, любовь моя. Такова реальность. Работа проедает насквозь. Но я без нее
не могу. Как врач, я раз во сто выше Чехова… Но в остальном избавь меня от этого
сравнения. Избавь меня от веры в красоту человечества. Оно больное. Констатирую как
доктор. И я его лекарю. От всей души, как говорят…
«Наверное, это был способ от меня уйти, — думала Таня, — навязать, приторочить мне
мысли, которых я никогда не имела. Не сравнивала я его с Чеховым. Не приходила в ужас от
его мятых штанов. Но он привязывался, привязывался с этим циркулем, который будто бы у
меня закреплен не на том угле, и я однажды поняла: он хочет , чтобы я с этим согласилась.
Тогда ведь сразу станет все ясным. Ну, я и согласилась… Он ушел обиженный и
освобожденный».
В холодильнике стыла закупленная впрок печенка, морковка стала сморщенной и
мягкой, гемостимулин был не распечатан, и только Таня решила все это или съесть или
выбросить, как в дверь позвонили долго и нахально. Она отрыла и увидела весь свой девятый
с цветами (дорогие же ранней весной!) и свертками.
— Вот еще глупость какая! — сказал Сашка. — Болеть вздумали.
— А где Роман и Юля? — спросила Таня.
— А где они? — удивились ребята. — Шли ведь вместе.
— Но это вас не должно расстраивать, Татьяна Николаевна, — сказал Сашка. — С
ними случаются такие странности. Временами они исчезают. Вообще. В пространстве.
— Очень смешно, — ответила Алена. — Просто цирк.
— Мы принесли клюкву, — хлопнул себя по лбу Сашка. — Это то или не то?
А Роман с Юлькой так и не появились. Таня, слушая ребят, отметила: Алена стоит
столбом возле окна, большая такая, свет закрыла, стоит и двигает туда-сюда два чахлых
цветочных горшочка. «Разобьет», — подумала Таня. И та разбила. Испугалась, стала
собирать осколки, землю и в деле успокоилась, больше к окну не подошла, а села рядом, прижалась к Тане плечом и горячо зашептала: «Хотите, я вам буду готовить? Я умею. У меня
рыба хорошо получается, и с майонезом, и с томатом, и со сметаной. А еще я умею делать
битое. Берешь восемьсот граммов свинины…»
Когда ребята ушли, Таня почувствовала, что выздоровела. Количество гемоглобина не
имело никакого отношения к этому. Просто пришло ощущение: все. Надо вставать. И она