стороны и что он скажет.
— Ромка! Тебя зовут! — тихо шептала Юлька. — Точно! Тебя зовут…
— Значит, не забудь: я возвращаюсь через три недели. Во вторник, в пять вечера, как
обычно…
— Ромка! Зовут…
— Да ну их… Запомни… Во вторник… В пять вечера…
— Ром! Я не могу… Просто даже не подозревала, что не смогу. Три недели… С ума
сойти… Ты иди, иди… Что они кричат? Мама пришла? Чья мама?
— Наверное, моя… Юлька! Ты только меня не забывай. Слышишь, Юлька, во
вторник…
Он шел от Юльки как во сне… Он подошел к Вере и остановился возле нее, и она, увидев его, сразу поняла, откуда он пришел. Она завертелась, даже привстала на цыпочки…
— Стройте их скорее! — сказала Таня физкультурнику.
— Леди! — ответил он проникновенно. — Я из-за них тяну эту резину. Развели
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
страсти-мордасти… Забираем в рекруты… И маман и девица… Фи! Что за воспитание! — И
хорошо поставленным голосом он крикнул: — Последний раз говорю: становись!
Провожающих прошу удалиться за забор.
Таня взяла Веру под руку, и они пошли. Она вела ее и чувствовала, что за их спинами
прижалась к бетонной ограде Юлька, бедная, почерневшая девочка, которую не надо сейчас
видеть никому, а Вере особенно.
Вера четко печатала шаг. Она тоже знала, что Таня уводит ее от Юльки, она уводилась
покорно и с достоинством, а Таня не подозревала тогда, что тяжелая Верина голова уже
произвела на свет план, что Вера выждет, когда уедут мальчишки, и вернется в школу, чтобы
забрать документы Романа. Если все решено — зачем тянуть? Если веришь в идею — ее
надо осуществить. Она толково, убедительно объяснила тогда все директрисе. И напугала ту
вконец. Роман не доехал еще до Ярославского вокзала, Юлька не добрела еще домой, а
личное дело Романа Лавочкина уже лежало в сумке, прижавшись к капусте и яичкам, а Вера
четко печатала шаги из одной школы в другую, из другой в третью… Выбирала.
Уже ночью, в поезде «Ривьера», Таня опять вспомнила Юльку и Романа и почему-то
разгневалась. Потом она скажет: «Гнев был неправедный». Еще бы! Какая там праведность!
Думалось: «Что за непристойность на глазах у всех бросаться на шею? И где? На школьном
дворе! Ведь я там была! И учитель физкультуры! И ребята. А им все равно? Ну, знаете…
Такого еще не было. Вера как почуяла… Она молодец, она вся настроена на волну сына, он
тоже все чувствует». И Таня, вспомнив Веру, стала успокаиваться. Эта мама — на страже.
Стража — хорошее, оказывается, слово. Добротное, древнее, мудрое. На него можно
рассчитывать. От Веры и стражи мысли перекинулись на Людмилу Сергеевну — вот вам две
мамы, два отношения к детям. Да что там говорить: именно у этой выхоленной женщины
могла вырасти девочка без понятия о какой-то нравственной сдержанности, девичьей
скромности…
Мысли, слабо вздрагивая на стыках, катились, катились в поезде «Ривьера», пока Таня
вдруг не подумала: «Я что? Маразмирую?» Она вышла среди ночи в коридор, удивляясь, как
опустилась до того, что сама с собой сплетничает, копается в этой любви, будто коза в
капусте. Что она о них знает, что? И вообще это не ее дело, не ее компетенция. Ее никто не
провожал в отпуск, и едет она одна , и никто ее не ждет, и все это немаловажно, но если она
позволит взыгрывать в себе личной неустроенности
— грош ей цена. Нет ничего противней перенесенного в школу мира старой девы.
Татьяна Николаевна безжалостно секла себя и давала клятву: как только почувствую, что
брюзжу, так уйду… Куда угодно, кем угодно…