«Как хорошо, что я ничего не слышала! — облегченно подумала Юлька. — Я не буду
на нее обижаться. Не буду. Она не виновата, что у нее все плохо. Но ведь и я не виновата, что у меня все хорошо?»
Три дня в пять часов таскала она за нос Сеню и Веню. Потом узнала у мальчишек, что
Роман уехал в Мариуполь. Поплакала и собралась на дачу.
Летом они так и не встретились.
2
Только в конце августа Вера решилась сказать, что перевела Романа в другую школу.
От удивления от раскрыл рот и так и замер.
— Ты что, мать? — спросил он. — Белены объелась?
— Груби, груби, — до слез обиделась Вера. — Мне это надо? Мне? — За то время, что
она молчала, она тщательно отрабатывала версию, не имеющую никакого отношения к
Юльке. — У них сильный математик и физик не нашим чета. Там есть физико-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
математический уклон, хоть школа и считается обычной. А по сути уклон есть… Мне это
сказал директор. И в твоей школе все правильно поняли. Да, говорят, если хочет в физтех, то
лучше другая школа.
— Кто хочет? — спросил Роман.
— Ты, — удивилась Вера. — Разве ты передумал?
— Значит, все-таки я… Значит, надо было у меня спросить, что я об этом думаю.
— Ромасик! — жалобно сказала мать и сложила руки на груди.
Вера сделала это от души, без подвоха, не подозревая, что именно этот материнский
жест бьет Романа наотмашь. Никогда ему не бывает так жалко мать, как в эти минуты. Сразу
вспоминается почему-то, что мама — так говорят родичи, да и фотографии тоже — до родов
была очень стройная, очень гибкая. А как только где-то в ее глубине «завязался» Роман, вся
ее красота стала разрушаться.
«Твоя мать, когда тебя носила, была похожа на надувную игрушку, такая была
отечная», — говорила бабушка. Стоило приехать кому-нибудь из ленинградской родни, и эта
тема конца не имела. Ни у кого не хватало такта молчать об ушедшей Вериной красоте.
Говорили, говорили, говорили…
Когда-то, лет в восемь, Роман после одного такого разговора очень плакал. Вера
испугалась, стала расспрашивать, и он ей признался, что, если бы знал, как он ей в жизни
навредил, не родился бы. И тогда Вера сложила на груди руки накрест и сказала: пусть бы
она стала толще в три раза, пусть бы у нее было пять тромбофлебитов и десять гипертоний, пусть бы у нее были все хворобы мира, — все равно это никакая цена за то, что у нее есть
такой сын… Романа отпаивали валерьянкой, так он рыдал после этого, а этот материн жест
— руки накрест — остался сигналом, после которого он просто не может, не в состоянии с
нею спорить. Пусть другая школа! Пусть! Увидеть бы Юльку, и все будет в порядке, увидеть
бы, увидеть бы…
— Я избороздил Мариуполь вдоль и поперек… Я тебя искал…
— Дурачок! Я ведь была в Мелитополе…
— Кошмар! Я убью твою соседку!
— Зою? Ой, не надо! Она и так несчастливая!
— Все равно убью за дачу ложных показаний…
— А я сбежала из Мелитополя. Скука смертная, целый день еда… Человек, оказывается, может съесть неимоверное количество. Просто так. От тоски. От безделья…
— А ты не поправилась… Худющая, как вороненок…
— Я скучала, Ромка. Ночью проснусь и думаю о тебе, думаю… Боялась, вдруг ты меня
забудешь…
— Ненормальная! Никогда так не думай, никогда!
— Давай не расставаться, я и не буду думать…
— Знаешь, я ведь буду в другой школе…