— сидит, раскачивается и порет чушь, — но спасать его надо! Спасать от этой девчонки, от
этой семьи, от Людмилы Сергеевны, у которой было три мужа (в запале Вера и Костю
причислила к ее мужьям), а этот ее дурачок трясет знаменем: я однолюб! Я однолюб! Ты-то, может, и однолюб, но на кого польстился! Вере стало мучительно себя жаль. Хлопотала о
переводе, лила крокодильи слезы перед двумя директорами. Тратилась на Мариуполь. Да
мало ли ею сделано для сына, и это все для того, чтоб он ее сейчас прямо по голове этой
новостью? Она гордо встала.
— Считай, что я ничего не слышала, — сказала она Роману. — Потому что иначе к тебе
надо вызывать «скорую» и везти в Кащенко. Ты псих. «Доказательства», «женитьба»,
«однолюб». Весь этот бред. Таких Юль у тебя будет миллион. Понял? Ничего серьезного в
семнадцать лет не бывает. И не говори, — закричала она, — мне о Ромео и Джульетте! Им не
черта было делать! Не черта! А у тебя десятый класс — кстати, Ромео был грамотный или
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
нет? — потом институт…
— Ой, мама! — застонал Роман. — Остановись! — Он встал. — Все равно я рад, что
тебе сказал. Теперь все ясно. — Он ушел в свою комнату и, в отличие от Юльки, сел за
книги, потому что теперь это надо было двоим — и ему и ей — быть образованным, умным, знающим. Надо занимать место в жизни ради Юльки, ради будущих детей, ради гнезда, которое Юлька совьет своими тоненькими обкусанными пальцами.
Костя высчитал угол поворота домов по отношению к дороге и нашел, что он
нерационален. Именно такой угол дает возможность создания сквозных ветров в квартале.
Он писал ядовитое письмо в «Литературку», когда услышал шум. Последнее время — он
заметил — Вера стала громко говорить. Он еще не делал ей замечания, но, пожалуй, пора, что это за крики, у него лопаются барабанные перепонки. Вера стремительно вошла и
закрыла за собой дверь и ухнулась прямо рядом на диван, что тоже было против правил: позвоночнику требовалась неподвижность, а сидящая рядом Вера слишком прогибала диван
и этим вредила, вызывая возможное обострение. Костя посмотрела на Веру сурово, но снова
ничего не сказал: жена была не в себе.
— Что делать? — спросила она. — Что делать? Нашего дурачка сына опутала дочь
твоей бывшей возлюбленной. Он пришел от нее выпивши… И собирается жениться…
Косте показалось, что его силой вытаскивают из теплой душистой ванны, вытаскивают
в холодное, сырое помещение на сквозняк, на цементный пол… Приходится ежиться, хлопать ладонями по бокам, притопывать ногами, чтобы прийти в себя, а все эти движения
им забыты и доставляют неудобства.
— Какой моей возлюбленной? — спросил он слабым голосом, призывая на выручку
верного своего друга — Болезнь.
Но Вера сегодня сама не своя. Она кричит даже на него, больного!
— Какой! А у тебя их сколько было? Сто? Двести? Тогда уточняю — Людмилы
Сергеевны. Лю-у-си! Люсеньки!
Что-то мучительно сладкое кольнуло в сердце и вызвало тахикардию. Вспомнилось, как старуха Эрна так обещала, так сулила ему счастье… »…Теперь, после этого вертопраха, она вас оценит, Костя!»
Вера тогда кормила Романа. Какой Костя был счастливый от посулов Эрны, а главное, можно было не скрывать радость: все понимали ее однозначно — сын же родился!
Старуха обманула. Ну и Бог с ней. Как бы еще все сложилось с Люсей, она вся такая
эмоциональная, экспансивная, с Верой ему покойней. Пусть она только говорит тише и не
бухается на диван.
— Что делать? Я тебя спрашиваю. Что делать?
— А почему такая паника? — освободившись от тахикардии, спросил Костя.
— Ну, влюбился, ну и что?
Вера второй раз за такое короткое время испытала жгучее чувство ненависти — теперь
к мужу. Увиделось сразу все: и постоянное лежание, и бессмысленные подсчеты чьих-то
просчетов, и то, что нет у нее мужчины в доме, а значит, снова, как всегда, придется все
решать самой. А что решать и как решать, она не знает.
— Ну влюбился, ну и что? — снова спросил Костя, чувствуя, как прежнее
умиротворенное состояние охватывает его и уже не надо притопывать и поеживаться.
— А если они начали жить половой жизнью? — просвистела Вера.