порывы… красная цена всему — пятак. Ну, я не отрицаю, не отрицаю влечение, например, я
к тебе влекусь… Но хорош бы я был, если бы не контролировал себя логикой, здравым
смыслом.
— Что бы тогда было? — спрашивала Таня.
— Мы бы строили с тобой воздушные замки вместо кооператива…
— Но кооператив мы ведь тоже не строим.
— Потому что я не Чехов. И во мне не все прекрасно. Так ведь?
Это было не так, но Таня молчала. И сейчас все было не так у Лавочкиных, не так, как
надо, по ее разумению. Ей нечего было выяснять, нечему было помогать, она все знала, ей
все доверили, и она могла пойти с ними на «Странную миссис». Странная была ситуация, до
конца открытая и до конца спрятанная.
— А если все-таки Роман узнает? — спросила Таня.
— Да что вы! — засмеялась Вера. — Когда узнает — скажет спасибо. Для него же? Для
него! Кабы это кому-то из нас было выгодно, а так ведь только ему. Разные Юли у него еще
будут. И, даст Бог, получше. А то если эта в маму, так пусть вам Костя скажет, что это
значит…
Костя заерзал. А Вера засмеялась молодо, радостно и, взяв его по-матерински за ухо, передразнила:
— «Лю-ю-ся! Люсенька!» Это он как-то так кричал, — пояснила она Тане. — И через
газон прыгал.
— Ну-ну, — пробурчал Костя. — Уж и прыгал.
А Вера держала его за ухо и, наклонив голову-торт, подмигивала Таня заговорщицки.
— Ромасика от этой семьи спасать надо было, — сказала она убежденно. — Там у
мамы муж не первый и, наверное, не последний.
Таня отказалась от театра — смотрите: не причесана, — и Вера, до этого такая
настойчивая, тут вдруг с ней согласилась. Это, конечно, причина. Она легко, нежно, ладонью
тронула свои колбаски-спирали и сказала:
— Что значит — прическа! Совсем другое ощущение. Я с Романом последний год
закрутилась и себя не помнила. А теперь решила — все. Хожу регулярно. За собой следить
надо. Это точно. Только разве мы о себе помним? Все о других, все о других.
Видимо, имелись в виду Танины пряди. Вера уедала ее с высоты своего Ренессанса.
Зачем Таня пришла? Узнать правду? Тогда визит можно считать удачным. Она ее узнала.
Вера закрыла за нею дверь и тут же запела. Кажется, в ней начинал взыгрывать и давать
плоды наследственный оптимизм.
«Юлька! Слушай мою таблицу умножения. Дважды два будет четыре, а трижды три —
девять. А я тебя люблю. Пятью пять, похоже, — двадцать пять, и все равно я тебя люблю.
Трижды шесть — восемнадцать, и это потрясающе, потому что в восемнадцать мы с тобой
поженимся. Ты, Юлька, известная всем Монголка, но это ничего — пятью девять! Я тебя
люблю и за это. Между прочим, девятью девять — восемьдесят один. Что в перевернутом
виде опять обозначает восемнадцать. Как насчет венчального наряда? Я предлагаю
серенькие шорты, маечку-безрукавочку, красненькую, и босоножки рваненькие, откуда так
соблазнительно торчат твои пальцы и пятки. Насчет венчального наряда это мое последнее
слово — четырежды четыре я повторять не буду. В следующей строке… Учись хорошо — на
четырежды пять! Не вздумай остаться на второй год, а то придется брать тебя замуж без
среднего образования, а мне, академику, — семью восемь, — это не престижно, как любит
говорить моя бабушка. А она в этом разбирается. Так вот — на чем мы остановились?
Академик тебя крепко любит. Это так же точно, как шестью шесть — тридцать шесть. Ура!
Оказывается, это дважды по восемнадцать! Скоро, очень скоро ты станешь госпожой
Лавочкиной. Это прекрасно, Монголка! В нашем с тобой доме фирменным напитком будет
ром. Открытие! Я ведь тоже — Ром! Юлька! У нас все к счастью, глупенькая моя, семью