— Вот видишь, — сказала она. — И ты…
— Давай немножко подождем, — прошептала Людмила Сергеевна. — Ты девушка…
Ты должна быть гордой…
Юлька засмеялась.
Алена вернулась в старую школу. Снова все подивились этому нелогичному характеру.
После всего, что было, после пламенной Сашкиной речи, казалось,
— беги этой школы, носа не кажи. Но она пришла и поставила свой портфель-сумку на
Юлькину парту.
— Я с тобой сяду, — сказала она.
И Юлька ничего, дернула плечами, как согласилась.
Было в этом что-то одновременно и удручающе равнодушное, и величественное. Как
будто ей было все равно и тем не менее она снисходила. А было ни то, ни другое — было
третье. Юлька просто не помнила, кто такая Алена, откуда и зачем она взялась. И скандала
того не помнила. Потом у нее спрашивали: «А здорово тогда Сашка Алену отчихвостил?»
Она снимала очки и терла глаза, а крепко закушенная губа говорила: «Да, да, я вспоминаю…
Что-то было… Сейчас совсем вспомню… Это из-за Романа…» Но стоило произнести его
имя, все начиналось сызнова: затопляла Юльку тоска. Не хотелось говорить, думать, вспоминать, реагировать. Мир из цветного становился черно-белым, из многоголосого —
монотонным, из объемного — плоским. Училась она по-прежнему плохо, учителя
жаловались на нее каждый день, требуя мер и выводов.
Таня попросила Юльку проводить ее домой, вручив ей пару стопок сочинений.
— Юля, — сказала она. — Все скверно. Я понимаю. Но школу-то кончать надо.
— Я кончу, — ответила Юлька.
— Не очень это видно. У тебя почти по всем предметам между двойкой и тройкой.
— Ближе к тройке, — равнодушно сказала она. — А мне больше и не надо.
— Юля, — робко начала Таня. — Тебе это трудно сейчас представить, но ведь жизнь
складывается не только из любви. Только любовь — это, если хочешь, даже бедность. Во
всяком случае, потом обязательно поймешь, что бедность.
— «Жизнь — ведь это труд и труд, труд и там, и здесь, и тут…» — В глазах Юльки
мелькнула насмешка. — Это вы хотите сказать?
— А что? — ответила Таня. — Смешно, но правда.
— Я тоже буду работать. Куда я денусь? Буду делать что-нибудь доступное моему
уму…
— Опять впадение в бедность? А вдруг есть что-нибудь не просто доступное —
интересное твоему уму?
— Возможно, — ответила Юлька. — Кто что знает?
— Так ведь об этом надо посоображать заранее.
— Я соображу потом.
— Когда вернется Роман?
— Я не знаю, когда он вернется! — закричала Юлька. — Сегодня у бабушки инсульт, завтра она умрет, потом надо будет ходить на дорогую могилу потом утешать тетю, потом
еще что-нибудь… Ромка — дурак. Он отрастил себе такое чувство долга, что его уже носить
трудно. Я пишу ему об этом в каждом письме. Я говорю: пошли ты свою бабушку чертовой
матери, но он не получает моих писем! Почему? Куда они деваются?
— Ну, зачем же ты так! — Таня даже испугалась.
Она представила, как перехватывают Юлькины письма, какому глубокому
разностороннему анализу подвергаются Юлькины отчаянные вскрики, и испугалась за нее.
— Юлька, — сказала она, — не пиши глупостей больше. А чувство долга — это
прекрасно. Когда вы поженитесь, ты поймешь, как это надежно, как спокойно — иметь
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»