историю“. Она ее прочла вчера.
В рецензии было все: «Нервная ткань формы на аспидно-черном фоне…» «Пластичное
страдание» и «бьющая наотмашь символика». Были эпитеты «незаурядный», «мыслящий»,
«ярко индивидуальный» и прочее. И сейчас, глядя, как Сашка читает ребятам рецензию
«Гимн любви», она вдруг поняла: первое сентября она не воспринимает именно потому, что
оно ей напоминает театр, день «сдачи спектакля». Там тоже ходят переполненные
ответственностью инспектора от культуры и смущенные непривычностью положения шефы.
Таня так обрадовалась, разобравшись наконец в своей первосентябрьской идиосинкразии, что тут же пошла во двор, туда, где громко читался «Гимн любви».
Те, кто ходил с ней в театр, бросились навстречу. Остальные смотрели со стороны.
Таня почувствовала легкое недоумение от образовавшегося неравенства в отношениях. «Это
ничего, — подумала она. — Утрясем».
— Оказывается, — сказал Сашка, — мы, Татьяна Николаевна, эстетически не развиты.
Спектакль-то — штука! А мы смеялись, как лошади…
— Классический пример выдавания желаемого за действительное, — объяснял
Роман. — Рецензент не дурак. Он написал о том, что могло бы быть, если бы из этого что-то
вышло…
— Умники! — фыркнула Алена Старцева. Она хотела привлечь к себе внимание, потому что подстриглась и никто еще ничего не сказал по этому поводу. Алену Таня знала
по восьмому классу.
— Тебе идет стрижка, — сказала она ей. И Алена вся засветилась.
К этой девочке было сложное отношение, но Таня с ней ладила. Сейчас ее волновало
другое: новенькие. Те, что пришли из новостроек. Восемь лет в одной школе, девятый в
другой. Это всегда сложно. И сейчас они в стороне. В театр не ходили, рецензию не читали, реплики Сашки и Романа до них не доходят… Сколько таких? По списку десять. Десять и
есть. А за их спинами, наверное, родители. Смотрят настороженно, готовы защищать своих
хоть и больших, но все-таки детей. Вдруг не так встретят!
И тут истошно, театрально зазвенел звонок. Пока шли приветствия через мегафон, Таня
разглядывала своих ребят. Ей полагалось уйти туда, на школьное крыльцо, и взирать на все с
полагающейся высоты, но она осталась у ограды, ближе к «новеньким», на лицах у которых
от первых же речей появилось выражение умиротворенной скуки: в новой школе начинается, как в старой. Тоска…
Таня уже привыкла к тому, что все дети теперь очень большие. Но этот ее класс был
прямо-таки великанский. Юбочки из модной замши — директриса добилась для
старшеклассников «вольной одежды», пока не придумают что-нибудь посовременней, — так
вот юбочки из модной замши трещали на туго обтянутых бедрах девчонок; пятки стыдливо
свисали над тридцать девятым размером босоножек, колени, грудь, губы — все было
откровенно и напоказ. И парни тоже ничего себе стропила. Все по метр восемьдесят —
девяносто, но худы-ы-е! Ни одного мальчишечьего румянца на класс, все как из голодного
края. Таня однажды поинтересовалась у врача — отчего, мол? Та махнула рукой: «Все в
порядке. Худые? Дольше будут жить. Бледные? Это пламенный привет от мерцающего
телевизора. Девочки другие? Они уже сформировались. Ясно? И вообще: чего вы
волнуетесь? Все равно в основе своей это поколение гипертоников, язвенников, сердечников.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»
Других теперь не рожают. Не умеют. Потому что кто рожает? Гипертоники, язвенники, сердечники…» Их школьный врач — большая оптимистка. После разговора с ней ощущаешь
радость обладания двумя (а не одной) ногами, умением откусывать и пережевывать, испытываешь благодарность к грудной клетке, что она крепкая, костяная.
В микрофон громко откашлялся шеф.
— Давай, пролетариат, давай, произнеси слово, — сказал Сашка.
Девятый захихикал. Таня подумала: директриса потом ей скажет: «Ваши, деточка, вели
себя хуже всех, потому что — как они говорят? — им хотелось выпендриваться перед вами.
Зря вы с ними стояли».
Она подошла к Сашке и встала рядом. Сашка приставил к своему рту кулак и потыкал