Лоханкин? «Я к вам пришел навеки поселиться…» Кто пришел поселиться? Куда пришел? И
почему навеки?
А бабушка уже властно стучала в дверь, и голос ее был уже без пива и мяса.
— Открой, и поговорим, — ласково журчала она. — Ты поймешь, что мы были правы.
Есть ситуации, когда помогает только скальпель… Это говорил кто-то из великих… Ты меня
слышишь? Открой, я тебе объясню популярно, на пальцах.
Роман ухватился за край стола. Голос бабушки доставлял ему физическую муку. Так не
бывает, думалось, не бывает. Не бывает. Не бывает, чтобы голос дырявил.
— Ты должен и будешь знать правду, — уже кричала бабушка.
«Она заговаривается, — думал Роман, — она хочет сказать — ложь?..» Очень
кружилась голова, и он ухватился за стол. «А! — подумалось. — У меня, кажется, поднимается температура».
— Порочная семья и порочная девка! — кричала бабушка. — И мы всем миром не
допустим.
«Миром — это крепко сказано, — горько засмеялся Роман. — Вязать меня, вязать…»
Бабушка гениально приняла телепатему.
— Мы тебя повяжем! — трубила она. — Веревками, цепями… Но мы спасем тебя, дурака, от этой девки!
И тут только, произнесенное дважды, слово обрело смысл и плоть. Девка — это Юлька.
Его малышка, его Монголка, его воробей — девка?!
— Да, да! — телепатировала бабушка. — Именно она. Ты думаешь, она тебя ждет?
Миль пардон, дорогой внук! Может, она пишет тебе письма?
Роман вдруг остро ощутил: это конец.
Дальше ничего не может быть, потому что писем не было на самом деле. Что значила
вся бабушкина ложь по сравнению с этой правдой? И тогда он открыл ящик стола. Там
издавна лежал дядькин пистолет, именной, дареный — «реликтовый» называл его дядька. И
Роман всегда смущался, потому что дядька путал слова — «реликтовый» и «реликвия».
Роман дернул ящик. Вот он холодный и блестящий. А бабушка выламывала дверь. Она
кидалась на нее с такой силой, что со стены свалилась какая-то грамота, свалилась и жалобно
мяукнула. Роман вынул пистолет. Примерил к ладони — как раз!
«Какой глупый выход», — сказал он сам себе. И то, что он сознавал глупость, —
удивило. «Скажут — состояние аффекта, — продолжал он этот противоестественный
анализ, — а у меня все в порядке. Просто я не могу больше жить. Я не знаю, как это
делают…» «Ах, какой великолепный дурак!»
— сказало в нем что-то… «Тем более, — парировал Роман. — Дураков надо убивать…
Она не виновата, что не пишет. Человек не может быть виноватым, если разлюбил…» Он
тоже не виноват, что никогда, никогда, никогда не сможет жить без нее… Как все просто! И
ему захотелось плакать оттого, что у его задачи одно-единственное решение.
А дальше было вот что. То ли Роман качнулся, то ли уж очень старым был стол, то ли
пришли на помощь силы, не доказанные наукой, но случилось то, что случилось.
Скрипнул освобожденный от привычного груза пистолета ящик и просто-напросто
выехал из стола. И будто наперегонки двинулись из его глубины буквастые, надорванные
Юлькины конверты. Так смешно и густо они посыпались.
— Юлька! — прошептал Роман.
Он читал их прямо с пистолетом в руке, все, залпом. Он засмеялся, когда она передала
ему привет от Сени и Вени. Он испугался, что «ей все, все равно, раз он не, пишет». Он
обрадовался, что дождь висит над городом, а значит, она не осуществит свою идею —
прилететь самолетом. Он сам, сам приедет к ней. Завтра.
Он был счастлив, потому что все обрело смысл, раз были, были письма и были они
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Галина Щербакова «Вам и не снилось»