— Да, тогда мы сможем, — ответил мне генерал.
При следующей встрече в Праге, в которой, кроме Власова и нескольких немецких офицеров, принимал участие также и государственный министр Франк, я доложил, что нет никакой надежды на участие национальных чехов в защите Богемского котла. Но моего мнения не послушались. Было решено продолжать план, но его выполнение было предупреждено новыми событиями.
Как я позднее установил, существовали национальные и красные чехи. Последних поддерживала Москва. Они получали боеприпасы и оружие, к ним примыкали добровольцы и советские офицеры. Национальных же чехов никто не поддерживал, и чехи коммунисты их вытеснили.
В начале 1947 года, то есть через два года после моей беседы с Клечандой, я уже работал с американцами. В мои обязанности входил допрос беженцев, которые переходили баварско-чешскую границу. Я задавал им дополнительные вопросы, интересуясь, между прочим, и судьбой генерала Клечанды. Однажды появился чешский политический деятель, член консервативной клерикальной партии. С ним я мог хорошо побеседовать, хотя и не говорю по-чешски. Но он понимал мой церковно-славянский язык, и я мог понять его. Этот человек рассказал мне о последних днях Клечанды. По его словам, генерал не был арестован, но должен был каждый третий день являться для допросов в чехословацкую тайную полицию SNB, где его допрашивали советские и чешские чины НКВД. После того, как Клечанду оправдали в гражданском суде, он должен был предстать перед военным судом. Но до этого не дошло, потому что он покончил с собой, выпрыгнув в окно. Он был убит на месте. Знаменитое выпрыгивание из окна очевидно стало традицией в Чехии.
Так как события вокруг Пражского восстания уже много раз были подробно описаны, я хотел бы ограничиться коротким сообщением.
Первая дивизия под командой генерал-майора Буняченко двигается на юг с целью войти в Богемию, чтобы соединиться в районе Линц-Будвейс с южной группой РОА. При этом она попадает в район действий центрального военного фронта под командой фельдмаршала Шёрнера, которому она подчиняется. После бурного обсуждения Буняченко, склонный к самоуправству, отказывается подчиниться Шёрнеру, не выполняет его приказа и усиленными маршами двигается дальше на юго-восток. Он занимает к юго-западу от Праги район Бераун и 6 мая своевольно и против желания Власова вмешивается в Пражское восстание. Национальные чехи просили его о помощи. Выдвигается лозунг: против фашизма и большевизма! Антикоммунистические чешские повстанцы обещали Буняченко и его дивизии убежище в свободной Чехословакии.
6 мая 1945 года Первая дивизия вступает в Прагу и включается в сражающийся фронт. Уже 7 мая город оказывается в значительной мере в руках восставших и Первой дивизии, которая достигает восточных пригородов. В то время как американские войска останавливаются к западу от Праги, на востоке появляются первые советские части, под командой маршала Конева. К тому же в Праге, тем временем образовался чешский национальный совет как представитель чешского правительства. Из 12 членов совета там 8 коммунистов, которые «не желают иметь никакого дела с изменниками и немецкими наемниками». Не объединенные национальные чехи проиграли. Сидящими в седле оказались промосковские чешские коммунисты и попутчики, которые слушались Бенеша. Таким образом оставалась только надежда на американцев. Власовская дивизия оставила Прагу, потеряв там 300 бойцов убитыми и ранеными. В то время, как большая часть дивизии выступает на юг, в Праге остаются небольшие группы, которые сдаются советским войскам.
Таков был ход событий вплоть до капитуляции 8 мая 1945 года.
Особенно убедительно описывает власовскую трагедию в этот период чешский писатель Станислав А. Ауский в книге «Войска генерала Власова в Чехии». Ауский был чешским офицером, прикомандированным чешским национальным Сопротивлением к первому полку власовской дивизии, и проделал с ним поход на Прагу.
Поведение руководства дивизии в дни восстания в Чехословакии могло дать основание к отрицательной оценке всего Власовского Движения. Из-за этого я хотел бы объяснить отказ Буняченко подчиниться приказу фельдмаршала Шёрнера и его решение встать на сторону национальных чехов против немцев.
У Шёрнера не было никаких особых расчетов на Власова. В то время, когда все усилия Буняченко сводились к тому, чтобы спасти дивизию от выдачи, Шёрнер хотел выдвинуть ее на фронт, то есть, другими словами, пожертвовать ею в бою. Поэтому Буняченко отклонил исполнение приказа Шёрнера, который из-за этого очень взволновался и поручил уже потрепанной танковой дивизии СС разоружить дивизию Власова.
Однако это не состоялось. После войны Шёрнер посетил полковника Кромиади и просил его удостоверить, что он никогда не относился враждебно к Власову. По всей вероятности, ему нужен был такой документ на судебном процессе, в котором он участвовал в 1954 году. Кромиади, который всем выдавал удостоверения, не отказал и Шёрнеру.
Решение Буняченко присоединиться к национальным чехам было им принято в связи с его усилиями спасти дивизию. О моих переговорах с Клечандой он, очевидно, ничего не знал. Буняченко исходил из общего политического положения. Германия была повергнута на землю, советчики заняли Берлин, американцы подошли к Эльбе. На всех фронтах начался распад. Надежда на понимание союзников всегда кончалась обманом: от них мало чего можно было ожидать. Угроза выдачи Советскому Союзу нависла тучей над власовской армией. Буняченко считал своим долгом использовать любую возможность, чтобы спасти порученных ему людей.
Конечно, и у Власова была такая же цель, но не ценой новой измены, на этот раз немцам. Он мог признать побуждения Буняченко к отказу в послушании и к поддержке чешских повстанцев в Праге, но не мог одобрить того порядка — как это было осуществлено. После последнего разговора с начальником своей дивизии на эту тему Власов больше ничего не предпринимал. «Трагические моменты, очевидно, привели его к тому, чтобы больше не вмешиваться», — так пишет об этом Крёгер.
Из доклада начальника немецкого штаба связи при Первой русской дивизии (600 I.D.russ.) майора ген. штаба Швенингера, прочитанного им после войны, я цитирую следующее заключение: «Те, кто на основании пражских событий считает оправданным вывод, что Власовское Движение в целом оказалось несостоятельным, только доказывают свое полное непонимание проблемы».
Что же произойдет с Русским Освободительным Движением после капитуляции Германии?
Вплоть до, самого младшего офицера все убеждены, что начнется конфликт между Западом и Востоком. Ведь западные державы являются политическими противниками большевиков! — так тогда считали. Никто не верил тому, что они не учитывали опасности коммунизма для Европы и всего мира. Господствовала только неясность: возникнет ли такой конфликт сразу же, как только советские и союзные войска соприкоснутся, или через несколько месяцев. Чтобы установить связь со штабами союзников, высылаются, по приказу Власова, парламентеры или прилагаются усилия, чтобы фронт перекатился через уполномоченных. Снабженные доверенностью КОНРа они в тылу продвигающихся англо-американских частей должны вести переговоры о капитуляции частей РОА. При этом единственным условием, которое они должны ставить, был отказ от выдачи этих частей советчикам.
В связи с посылкой парламентеров через линию фронта, пришлось думать о том, чтобы перевести армию Власова в круг ответственности немецкого вермахта, так как считалось, что представители СС будут не в состоянии вести переговоры с союзниками. Поэтому ставка была сделана на генерала Ашенбреннера, как уполномоченного немецкого генерала при КОНРе, и думали о том, как заменить Крёгера капитаном Оберлендером. Чтобы выполнить этот план, требовалась большая осторожность при переговорах. Кому-то надо было их вести, и так как я при перемещении власовского штаба из Карлсбада в Фюссен явился в штаб Ашенбреннера в Мариенбаде, то, естественно, и стал одни из участников.
Власов был оповещен о нашем замысле, точно так же, как и генерал Малышкин. Моим партнером в переговорах со стороны СС был оберфюрер Крёгер. Он проживал вместе со штабом Власова в парк-отеле «Ричмонд» в Карлсбаде. Генерал Ашенбреннер тоже жил в большой гостинице поблизости. Оба они, Крёгер и Ашенбреннер, не доверяли друг другу и избегали личного общения. Я курсировал между двумя лагерями. В конце концов я подал Крёгеру мысль, чтобы Ашенбреннер как представитель немецкого Вермахта принял руководство (с чем были согласны Власов и Малышкин) и чтобы представители СС ему подчинились. Одновременно с этим следует подумать о том, чтобы переменить форму членов СС и особенно «Специального штаба Ост». Союзники скорее допустят их к переговорам в форме немецких ВВС. Я уже это проделал по собственному почину и носил форму капитана немецких ВВС с красными петлицами зенитной артиллерии. К тому же у меня имелась соответствующая книжка зарплаты на имя капитана в отставке.
Крёгер внимательно меня выслушал, но при свойственной ему подозрительности, захотел проверить мои слова. Штаб Власова как раз собирался покинуть Карлсбад. Крёгер догнал машину Власова, задержал ее и вызвал генерала на короткий разговор. Он спросил его: «Вы действительно хотите перестать подчиняться войскам СС и считаете правильным, чтобы генерал Ашенбреннер как представитель Вермахта принял ответственность за вас?»
Власов ему возразил: «Ни в коем случае. С Вермахтом мне пришлось воевать целые два года. Правильное решение состоялось только когда руководство над нами перешло к СС. Я весьма доволен нашей совместной работой».
Этот ответ поразил Крёгера. Он сел в свою машину и погнался за автобусом, в котором ехал генерал Малышкин. Через несколько километров он догнал автобус и задержал его. Малышкин вышел, и Крёгер задал ему такой же вопрос и получил ответ в том же духе. После этого Крёгер вернулся в Карлсбад и приказал мне явиться к нему. «Слушайте! То, что вы мне нарассказали, совершенно не соответствует действительности. Они не хотят переходить к Вермахту. Наоборот, хотят продолжать работать с нами. Вы меня ложно информировали, и я должен был бы, собственно, вас арестовать».
Я возразил ему: «Оберфюрер, что же, собственно, должны были сказать в такой момент оба генерала? Вы же должны знать, что имеете дело с русскими!» Он посмотрел на меня и сказал: «Ваш ответ представляет для меня известный интерес…» И на этом все дело было закончено. Я же надеялся, что Крёгер ничего не предпримет против меня, так как ведь мы были земляки. Именно поэтому я мог себе многое позволить, что было бы невозможно при других условиях. Но, несмотря на это, весь план оказался неосуществимым.
Поведение русских генералов было характерно для так называемого советского человека. Хотя Власов и Малышкин высказали мне свое полное согласие, но увильнули, когда эсэсовский офицер потребовал от них объяснений. У них не хватило мужества сказать: «Да, мы хотим уйти от вас. Дальнейшее сотрудничество с вами означает нашу гибель. Мы ищем новых путей».
Прежде всего не так легко прямо в лицо высказать другому лицу свое совсем противоположное мнение. А кроме того они опасались неожиданной реакции со стороны СС. Во всяком случае, то, что Крёгер потребовал объяснений от Власова и Малышкина, опрокинуло все, о чем мы с ними договорились раньше.
От парламентеров не поступает никаких ответов, и нет также никаких признаков успешного выполнения данных им поручений. В конце концов, Власов поручает своему заместителю генерал-майору Малышкину установить связь с американцами. Малышкин остается с узким кругом чинов своего штаба вблизи города Фюссена и дает о себе знать продвигающимся американским войскам. Его сопровождает капитан Штрик-Штрикфельдт, который в своей книге «Против Сталина и Гитлера» подробно описал встречу с подполковником Снайдером, из штаба американской дивизии в Аллгёй, и генералом Пэтчем, командиром 7-ой американской армии. Роковая неосведомленность союзников сказывается тут с прежней силой. Наличие русской антибольшевистской армии встречается генералом как полная неожиданность.
Штрикфельдт цитирует дословно американцев:
«Русские офицеры? Значит, наши союзники? Боже правый! Каким же образом русские дивизии появляются в Баварии и как раз здесь в Нессельванге, в Аллгёй!»
Переговоры принимают крайне драматический характер, когда генерал Малышкин раскрывает подлинную сущность ситуации. Результат этих переговоров с американцами сводится к вежливой фразе, а именно — что даже генерал Эйзенхауер не может принять решения, так как случай является делом чисто политическим. Решение нужно получить из Вашингтона. Поэтому вот его предложение: «Прекращение всякого проливания крови с обеих сторон. Русские дивизии должны немедленно сложить оружие. Вы должны понимать, что я ведь только солдат». В надежде, что их пропустят через фронт в их штаб, Малышкин и Штрик-Штрикфельдт ждут у американцев. Но тут 8 мая происходит капитуляция Немецкого Рейха. Их объявляют военнопленными и через Аугсбург направляют в Маннхейм, где они будут ожидать своей судьбы вместе с другими русскими генералами и офицерами и немецкими пленными фельдмаршалами и генералами.
Малышкин, Жиленков и другие русские офицеры потом вызываются американцами и для выдачи отделяются от немецких пленных.
В то время как генерал Малышкин и капитан Штрик-Штрикфельдт пересекли линию фронта, чтобы попасть к американцам, капитан Оберлендер, выполняя поручение генерала Ашенбреннера, попытался установить связь с американцами, Оберлендер тогда заменил Штрик-Штрикфельдта как командир батальона в Дабендорфе. Штаб генерал-лейтенанта Ашенбреннера находился в Мариенбаде. Ашенбреннер в это время (24 апреля 1945 г.) прилагал старания оттянуть вооруженные силы РОА из Мариенбада и независимо от судьбы других частей направить их на самых выгодных условиях в плен к американцам. В укрепившейся надежде, что при переговорах о капитуляции удастся обсудить вопрос о выдаче власовской армии советчикам, в большой спешке был образован смешанный штаб из немцев и русских, который как старший в чинах возглавил генерал-лейтенант Ашенбреннер. С немецкой стороны в его состав, кроме других, вошли также капитан Оберлендер и лейтенант Клаус Боррис, в качестве ударной силы. Со стороны русских участвовал генерал Мальцев. Мы находились в гостинице «Прокоп», примерно в 10 километрах от баварского Айзенштейна, высоко в горах в Богемском лесу. Здесь было принято решение послать капитана Оберлендера к генералу Паттону, командующему 3-ей американской армией, чтобы передать ему предложение Власова — сдать без сопротивления его армию американцам, однако, при условии, что она не будет выдана советчикам.
Оберлендер 23 апреля 1945 г. перешел линию фронта и был направлен в Фихтах к начальнику штаба 12-го американского корпуса бригадному генералу Кэнайну, который счел такого рода переговоры возможными только на высшем уровне. Он дал понять, что генерал Паттон, которому он подчинялся, возможно, согласится переговорить с Власовым. Эта весть укрепила нашу надежду, что, может быть, через Паттона удастся устроить встречу Власова с генералом Эйзенхауером. Нам казалось, что генерал Паттон понял коммунистическую опасность и поэтому серьезно намерен не допустить выдачи РОА Советскому Союзу. Запись Кэнайна в его дневнике подтверждает такое предположение. Он видит путь для спасения власовской армии с выводом ее из Чехословакии и признанием за ее чинами статуса перемещенных лиц.
Мне было дано поручение информировать об этом Власова. Однако генералы Ашенбреннер и Мальцев приняли решение перебраться к Кэнайну и пересекли линию фронта 24 апреля 1945 г. в районе города Нейерена. В переговорах в течение двух следующих дней обсуждалась только судьба ВВС РОА.
Кэнайн объявил генералам, что безусловная сдача оружия подразделениями ВВС необходима. О предоставлении убежища он вести переговоры не уполномочен. Разговор шел об интернировании, но дальнейшее зависело от Вашингтона.
Очевидно, парламентеры согласились на это двусмысленное предложение. 27 апреля в районе между: Цвизелем и Регеном состоялась сдача оружия, в которой участвовал также белорусский отряд силой в 2000 человек с обозом, под командой полковника Шувалова. Я не знаю, был ли это действительно Шувалов или он только так себя именовал.
Все они перешли линию фронта с развевающимися бело-сине-красными русскими национальными и белыми флагами, которые должны были защитить их от атак американских летчиков и обстрела пулеметами с борта самолетов и от бомб. Позже выяснилось, что американские обещания о почетном интернировании ВВС РОА не были выполнены. Мне рассказывали пережившие это люди (как, например, ротмистр Деллингсхаузен), что обезоруженные солдаты оставались три дня в болоте и трясине до щиколоток, без воды и еды. После офицеры были отделены от генералов.
В то время, как группа из 200 офицеров в сентябре 1945 г. после временного интернирования во французском морском порту Шербуре была выдана Советскому Союзу, надо сказать, что значительная часть чинов ВВС РОА смогла избежать такой участи. А генерал Мальцев, после исчерпывающих допросов, по требованию НКВД был ему выдан из лагеря военнопленных немецких генералов в Шербуре. Он два раза пытался покончить с собой — сначала когда содержался НКВД в Борегаре под Парижем, а потом в строго охраняемом советском военном госпитале в Париже. Но это не помешало переводу его в Москву, где он вместе с Власовым и его приближенными сотрудниками был осужден на смерть и казнен.
Я сопровождал Ашенбреннера в автомобиле Шкода до линии фронта и ничего не знал о соглашении между Кэнайном, Ашенбреннером и Мальцевым. Выполняя данный мне приказ, я отправился на машине штаба Ашенбреннера в сопровождении одного полковника немецких ВВС и водителя на поиски Власова. В это время он был при своих частях, из Мюнзингена и Хойберга идущих походом на юго-восток. Сначала мы ехали по направлению в Аллгёй и добрались до Обераммергау. Когда я хотел продолжать путь на Фюссен, полевой жандарм сказал мне, что это невозможно, так как в нескольких километрах отсюда на мосту через Лех стоят американцы. Поэтому я должен был повернуть и не знал как поступить, потому что на длинные обходные пути у меня не было достаточно бензина. В обмен на сигареты мне удалось получить бензин в складе театра Страстей Господних, и я выбрал другой путь на восток и поехал через Лермоз вдоль тирольского горного хребта. Тогда это была единственная дорога, связывавшая восточную и западную части Германии.
По этой узкой дороге беспрерывно двигались колонны в обоих направлениях. Как только где-нибудь образовывалась пробка, немедленно появлялся полевой жандарм. (Мы называли их «цепными собаками», потому что они на шейной цепочке носили эмблему времен Фридриха Великого.) Жандарм направлял одну машину на обочину, другая следовала за ней, и тогда третья уже могла проехать, и пробка была ликвидирована.
Подобная обстановка при царской или советской армии вызвала бы хаос на такой узкой дороге. При всякой такой пробке пришлось бы сталкивать машины под откос, возникали бы драки и ругань. Тут же все протекало спокойно и дисциплинировано. Я мог только удивляться…
На перевале я встретил штаб Власрва и специальный штаб Ост и при нем штурмбанфюрера СС фон Сиверса, замещавшего Крёгера. Власова тут уже не было. Мне сказали, что он поспешил с оберфюрером Крёгером и ближайшими сотрудниками вперед. Я опять повернул и стал их догонять.
Я догнал его поблизости от Линца. Он только что переехал через Дунай к Первой Дивизии. Поскольку при Власове были Крёгер, оберштурмбанфюрер Макс Пех и советник по русским делам фон Бухардт, мне пришлось ожидать случая, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз, так как ведь я приехал От Ашенбреннера, которому Крёгер не доверял. Мне это удалось лишь, когда Власов пошел в места удобств, где я и оповестил его о начале контактов с американцами. Наш разговор в таком месте мог быть лишь самым коротким. Поэтому я на следующее утро использовал другую возможность, когда Власов стоял около машины со своей свитой и собирался ехать дальше, а Крёгер и Пех уже отбыли. Я снова настаивал и просил его приехать в Шпицберг около Пильзена для переговоров с генералом Паттоном, которые были начаты капитаном Оберлиндером по приказу генерала Ашенбреннера, с целью свести его с Эйзенхауером.
Власов тогда находился в плохом настроении. Он был не совсем на высоте, если можно так выразиться, был болен и глубоко разочарован. Я понимал его. И все-таки он был готов на следующий день ехать в Шпицберг.
Это была моя последняя встреча с Власовым. Прощальный разговор так и не состоялся. Но это еще не было прощанием. Русские ведь оптимисты, у них еще теплилась надежда на благоприятный поворот. Я же направился в обратное путешествие в гостиницу «Прокоп», которой я достиг без особого труда. Когда я спускался с альпийских вершин, на меня произвело глубокое впечатление озеро Хим, которое мне показалось большим блином на плоскогорье. При моем приезде в гостиницу, однако, выяснилось, что всякая надежда отпала: готовность генерала Паттона к переговорам превратилась в ничто, так как он тем временем получил другие указания.
Американцы совсем не понимали отчаянного положения власовской армии. Они рассматривали этих русских как комическую нацистскую часть, которая была послана в последний бой. Георгий Фишер в своей статье «Случай Власова» в Журнале ДЕР МОНАТ, тетради 33, 34, 35 за 1951 г., пишет:
«Под влиянием интенсивной «антифашистской» агитации, развернутой советской стороной, а также подлинного отвращения почти ко всему немецкому как отражению фашизма, ни общественное мнение, ни правительства западных союзников не были склонны поступить милосердно с таким явлением — Власовским Движением. В такой уверенной просоветской и страстно антинемецкой атмосфере участники этого движения могли рассматриваться только как достойные презрения коллаборанты.»
В то время как гёнерал-лейтенант Ашенбреннер вместе с ВВС РОА перешли к американцам, я не спешил сдаваться в американский плен. Меня это совсем не соблазняло. В истории войн не было случая, когда по окончании войны те, кто ее пережили, попадали бы в плен, их просто посылали домой. Даже французы, которые в линии Мажино после продвижения немцев пережили капитуляцию, не были взяты в плен, a могли попросту разойтись по домам.
Поэтому я остался пока в гостинице «Прокоп» в ожидании того, что произойдет дальше. Американцы уже стояли в районе Железна Руда, в другой половине двойного города Баварский Эйзенштейн, на чешской стороне.
Через 2–3 дня кто-то вошел в мою комнату и закричал: «Американцы идут. Их танки поднимаются в гору, их можно уже слышать!» Я открыл окно. Можно было слышать лязг гусениц, правда еще довольно далеко. Я думал, что до их прихода остается еще 10–15 минут. Тем временем мой старый друг и товарищ по спорту из Риги, Евгений Блумберг, уже сложил свои вещи. Рюкзаки были полны. Помимо всего остального, там были санитарный пакет, сигареты и несколько бутылок водки, так как я знал, что в самых затруднительных положениях эти вещи могут сыграть важную роль.