- Придется вам одну задачку выполнить! - всматриваясь в лица разведчиков, неясные в темноте, проговорил Чалдонов. - Надо пробраться в деревню, посмотреть, что немцы делают, и доставить мне сведения. - Он сказал это так, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи: "Сбегай, браток, в магазин, купи закуски". - Главное, друзья, - продолжал Чалдонов, - осторожненько узнать, сколько танков, пушек, где пулеметные точки и можно ли к ним скрытно подойти. Запомнить каждый кустик. Ясно?
- Ясно, товарищ старший лейтенант, - ответил Криворотько.
- Есть! - с неизменной бодростью подтвердил Буслов.
- Теперь покурите на дорожку, а то там вряд ли придется.
Чалдонов раскрыл портсигар и дал разведчикам по листочку бумаги. Сам же он курил трубку.
- С огоньком - осторожно, а то засечет наблюдатель и начнет озорничать минами. Замаскируемся...
Укрылись все трое плащ-палаткой и стукнулись козырьками касок. Буслову Чалдонов дал прикурить первому. Спичка осветила широкое, скуластое лицо Буслова, его застенчиво и добродушно улыбавшиеся серые глаза. Последним прикурил Чалдонов. Глубоко затянувшись табачным дымом, он продолжал:
- Стрелять в том случае, если нет другого выхода. Можно будет притащите "языка". Но это между прочим. Жду вас через два часа. Деревня тут рядом.
- Понятно, - снова подтвердил Криворотько. Буслов молча затоптал окурок.
Сбросив плащ-палатку, все встали. Чалдонов пожелал успеха, крепко пожал руки.
Разведчики, прижав к груди автоматы, скрылись во ржи. С минуту было слышно, как под их ногами шуршали спутанные стебли, потом все стихло.
Проводив бойцов, Чалдонов решил посмотреть расположение боевых порядков. Он направился в ту сторону, откуда доносился скрежет лопат, задевающих о камни, и приглушенные голоса казаков, рывших окопы.
- Уваров, сухарь хочешь? - послышался из темноты голос.
- Давай, пожую маленько...
Чалдонов живо представил себе, как Уваров разламывает поджаристый сухарь, с хрустом откусывает и жует. Ему тоже захотелось погрызть сухарь, но весь запас продовольствия находился на седле, в переметных сумах, а лошадей он отправил к коноводам первого эскадрона.
Пройдя в другой взвод, Чалдонов увидел, что здесь бывалые казачки уже успели окопаться, лежат тихо и переговариваются о событиях ночи.
- Промашку дали... Надо было прямо на галопе заскочить в деревню, спешиться, запалить хаты и бить, как кур... - слышался чей-то хрипловатый шепот.
- Как же ты заскочишь? - возразил кто-то густым басом. - Справа начали из пулеметов бить и ракеты прямо на головы бросать. Смотри, вон и зараз пущает...
Справа действительно темноту рассекали вспышки зеленых ракет. Они освещали неподвижное в безветрии ржаное поле.
- Сволочи мы, вот что я скажу, земляк! - снова раздался хрипловатый полушепот первого.
- Ну, это ты брось...
- Что "брось"? Командир эскадрона - в атаку, а мы - ни то ни се... Да воть хоть Митьку спроси.
- Верно, что тут толковать, замешкались, - подтвердил Митька и, помолчав, добавил: - Теперь я за командира фашистам ноги поотрываю! Эх, какого человека убили!..
- Не уберегли... На "ура" бы самим - глядишь, зацепились бы за деревню. Может, и комэска жив был бы! - говорил хрипловатый. - Нами теперь комэска пулеметного будет командовать. У него не замешкаешься!..
- Я в первом бою связным был, - сказал Митька, - я видел, как он фашистов из пулемета крошил. Они пьяные, нахрапом лезут, орут. Глядим первый номер вроде как задремал у щита, по щеке кровь бежит. Готов. А немцы рядом почти. Комэска лег сам за пулемет - и давай! Каску сбросил, голова раскосматилась, чуб спутался, глаза прямо накалились. Страшно на него глядеть. Криворотько, пулеметчик, подполз и кричит: "Уходите, товарищ командир, вам тут не положено". А он все хлещет и хлещет. Криворотько у него ручки вырывает, а он не дает. Насилу вырвал и ругает старшего лейтенанта, а он ничего... "Ладно, ладно", - говорит. Потом мы пошли с ним на командный пункт. Так он даже ни разу не наклонился. А я раз пять на землю брякался. Кругом пули визжат и мины рвутся, а ему хоть бы что!
- Силен мужик! - согласился хрипловатый.
- А разве наш командир плохой был? - обиженно спросил тот, что говорил басом.
- Я ничего не говорю, - отозвался Митька, - про нашего тоже плохого не скажешь. Но только уж этот - больно отчаянный! Шашкой рубит обеими руками, как черт! А кобыла его ходит за ним, точно привязанная. Он ей скажет: "Нарта, посиди тут немножко!" Передние ноги поднимает кверху и сидит, как ученая собачка.
Где-то, совсем недалеко, озлобленно затрещали немецкие автоматы. По житу, словно прыгающие змеи, прошипели трассирующие пули. Близко застучал мотор, и гулко начал бить крупнокалиберный пулемет.
Разговор притих.
Чалдонов вздрогнул, инстинктивно пригнув голову. Пуля дзинькнула над самым ухом. "Больно отчаянный!.." Только что высказанные казаком слова о его храбрости звучали для Чалдонова как укор. Досадуя на себя за непроизвольный кивок, он поднял голову выше и пошел обратно на командный пункт. Вдруг землю тряхнул оглушительный взрыв. Чалдонов снова невольно пригнул голову и присел на колени. За взрывом последовало несколько автоматных очередей. И сразу все стихло.
Поднимаясь с земли, Чалдонов думал: "Посмотрели бы, как я луне кланялся... Где сейчас, Митя, была твоя душа? В пятках?.."
- Ты, Чалдонов, эффекты любишь, - говорили ему товарищи.
- В любое дело вложи душу, и получишь эффект! - отвечал он задорно.
И верно, с присущим его характеру бурным темпераментом, он все делал в жизни со страстным увлечением. Вот и теперь, сидя в маленьком окопчике, он фантазировал о предстоящем бое. Мысленно ворвавшись в расположение немецкого гарнизона, он разгромил его и взял в плен немецкого офицера. Он допрашивал пленного, бросал ему в лицо какие-то необыкновенно важные слова...
Начинало клонить ко сну. Чалдонов устало закрыл глаза.
ГЛАВА 4
Из госпиталя в полк возвратился комиссар Алексей Абашкин. Добирался он до своего полка разными путями: до Ржева ехал с воинским эшелоном, до станции Земцы - на тормозе товарного вагона, до Емленя - попутной машиной, а до деревни, где должен был стоять полк, пришлось километров пятнадцать пройти пешком. На дорогу он потратил всего шесть дней. Правда, ему очень везло - сажали всюду беспрепятственно: располагал Абашкин немалым жизненным опытом, знал, как откровенно, по-человечески поговорить с начальником эшелона, дать папироску бойцу, поискать земляков. А когда нужно - земляк всегда найдется!..
Получив в политотделе армии назначение, Абашкин вышел на большак, поднял руку и прыгнул в кузов проходившей машины.
В день прорыва в тыл противника, увидев комиссара, Осипов вынул изо рта нераскуренную папиросу, отбросил ее в сторону, пошел навстречу, косолапя кривыми ногами, обнял, молча поцеловал Абашкина в губы и, тяжело переводя дух, сказал:
- Нашел все-таки?
- А ты как думал? - спросил Абашкин, перекидывая бурку с руки на руку.
Присмотревшись к Осипову, он был поражен переменой, которая произошла с майором: "Постарел лет на десять".
- Слушай, Антон, что с тобой?
- А? Да ничего... У меня знаешь, Алеша... - Осипов хотел что-то сказать еще, но только махнул рукой, наклонив голову, порылся в сумке, достал два конверта с разорванными краями, протянул было их Абашкину, но раздумал и бережно положил обратно.
- Ну, что же ты? - Абашкин так и остался с протянутой рукой.
- Не то... Не то... Это после! - Осипову хотелось поделиться мыслями, которые грызли его все последние дни и вышибали из колеи. Абашкин был свежий и подходящий для этого человек. Их связывала крепкая фронтовая дружба. Не обходилось дело и без стычек. На майора иногда находил этакий "чапаевский стих".
- Ты меня, дружок, не подкомиссаривай! Я старше тебя на десять лет по партийному стажу и по рождению, - лукаво щуря свои добрейшие глаза, говорил Антон Петрович.
- Что ты, Антон, я просто тебе помогаю, а где нужно, учусь у тебя! отвечал Абашкин посмеиваясь.