В комнате было уютно и тихо. На столе ярко горела лампа, и свет ее, ровный, немеркнущий, звал к жизни и счастью.
ГЛАВА 8
Разведчики уже выводили из колхозной конюшни лошадей, когда подошел Торба. У широко открытых дверей он встретил Кушнарева. Какая-то женская фигура шмыгнула мимо него и скрылась за стеной. Разглядеть ее Захар не успел. Здороваясь с Кушнаревым, спросил:
- Куда будем двигаться?
- Пока со штабом. Кажется, пойдем на Чесмино.
Кушнарев придавил брошенный на снег окурок и, обернувшись к Захару, словно извиняясь, добавил:
- Тут Оксана была... Хотела с нами ехать, но нет свободного коня. Пошла в медэскадрон. В полк ей надо.
- А разве она вчера не уехала машиной? - спросил Торба.
- Да нет, осталась... - как-то неопределенно ответил Кушнарев. - Ну, как жинка? Попрощались? - И, не дожидаясь ответа, участливо сказал: - Ты, пожалуй, можешь, остаться. Завтра догонишь...
- Нет, Илья, вертаться я не люблю, - сухо возразил Торба и подстегнул нагайкой чью-то неохотно идущую на поводу лошадь, как бы подхлестывая этим жестом свою бунтовавшую волю, укрощая вспыхнувшее желание вернуться, побыть еще два часа вместе, а потом с измятым сердцем рвать коню губы и в бешеной скачке догонять товарищей. Он быстро овладел собой и, оправляя под буркой скрипящие ремни, сказал:
- Вместе поедем, Илья.
- Вместе, Захар, - в тон ему отозвался Кушнарев.
Он понимал состояние своего друга. Хотелось сказать многое, но подходящие слова в эту минуту куда-то разлетелись.
Метя полами широких бурок снег, они неторопливой, вразвалочку, кавалерийской походкой, плотно, плечом к плечу, пошли к поджидавшим их коням.
Подав команду, Кушнарев вывел эскадрон за околицу. Конница мерной поступью двинулась к ближайшему лесу. В непрекращающемся гуле отдаленной артиллерийской канонады ракетные вспышки бросали в небо голубоватые отсветы. Впереди слышался грозный шум, скрежет танковых гусениц сливался с грохотом выстрелов, криками солдат, стуком топоров, топотом конских копыт и с треском падающих деревьев.
- Ты говоришь, Захар, что вам было тяжело расставаться? - спросил Кушнарев Торбу, когда они днем остановились кормить лошадей. Друзья сидели в лесной землянке в ожидании дальнейших приказаний и грелись около походной железной печки.
- Слов нет, як тяжело. О себе я даже мало, Илья, думаю...
- А ты когда-нибудь о смерти думал?
- После того як придушил немецкого полковника и видел, як они издевались над Оксаной, я зараз перестал думать о смерти. Нет, хотя, пожалуй, думаю, но та друга думка.
- Какая же это думка?
Торба подбросил в печку несколько чурок и со стуком закрыл дверку.
- А така, щоб не бояться смерти, щоб это было - тьфу! Когда этого человек достигнет, он долго будет жить.
- Ну, это не совсем так. Гибнут и храбрецы, - возразил Кушнарев.
- Не спорю, но храбрые и после смерти живут. Помнишь, що сказал на партийном собрании генерал Доватор? Храбрость - это ответственность за то, что тебе поручено делать.
- Это верно, Захар. Вот ты вспомнил, как немецкий полковник издевался над тобой и Оксаной. Она мне об этом рассказала. Я тебя считаю не только другом, братом, но и настоящим человеком. А я вот сомневаюсь, правильный я человек или нет.
- Ты, Илья? Ты - правильный! За таких, як ты, я готов голову в кусты кинуть. Ты говоришь, що я настоящий. Нет. Я хочу им быть, а сам думаю, ще у меня на хребту щетины колючей богато, подпалить надо трошки.
- Подожди, Захар. А я о себе хочу сказать. Меня тоже червячок гложет. Мне стыдно перед тобой.
- Что ты, смеешься, что ли?
Захар удивленно сдвинул густые брови и неморгающе посмотрел на Илью. Кушнарев как-то виновато и загадочно улыбнулся.
- Верно говорю. Я ведь тебе много не рассказал...
- Что ж ты не рассказал?
- Я ведь люблю Оксану. Ты знаешь это?
- Нет, не знаю, но скажу только одно: такую девушку нельзя не любить. Що ж тут такого, и почему ты молчал?
- Потому, что плохо думал о тебе и о ней... Мне казалось, что когда вы были вместе в тылу...
- Стой, Илья! - перебил Захар и, склонившись к Кушнареву, горячо, взволнованно сказал: - Эта девушка для меня дороже родной сестры, понял? И кто о ней думает плохо, тому, Илья, надо отрубить башку!
- Руби мне первому, - коротко и покорно сказал Кушнарев.
Он только сейчас понял, как незаслуженно обидел друга.
- Как ты мог подумать, Илья?
Торба укоризненно покачал головой.
- Тебе кто-нибудь говорил?
- Салазкин болтал.
- Дурак он после этого! - мрачно сказал Торба. - Ты и сейчас так думаешь?
- Нет. Вот ты послушай...
И рассказал Кушнарев, как, возвращаясь с задания, партизаны подобрали его неподалеку от Витебска...
Во время боя его ранило в голову и засыпало землей. Когда он пришел в сознание, часть уже отошла. Свыше двадцати суток он брел по лесам Белоруссии и наконец встретил партизан. От потери крови и от голода он так ослабел, что замертво свалился на обочину лесной дороги.
Очнулся он в шалаше. Перед ним сидела девушка в зеленой фланелевой кофточке. Она крошила в миску с куриным бульоном сухари.
- А мы думали, что вы совсем не проснетесь, - певуче сказала девушка. - Уж будила, будила. Спит, як умерший. Доктор сказал, что это здоровый сон, крепкий. Болит тут? - осторожно касаясь его головы, спросила девушка.
- Немножко.
- Вылечим. Я тоже лекарь, вы не думайте. Мы недавно одного кавалериста вылечили. С ним в рейде были. Генерал Доватор нас водил... А этот кавалерист жизнь мне спас, полковника немецкого задушил! Геройский казак. Он тоже тогда двое суток меня все во сне кликал: Оксана да Оксана! А я тут рядом сижу. Позовет, позовет, я ему руку на голову положу, и он снова спит, как маленький ребенок. А вы какую-то другую девушку кликали, чи Наташу, чи Дашу...