- По-гвардейски будем строить, товарищ генерал, - вставил сержант.
- Желаю удачи, - сказал Симоняк.
2
Квартирьеры подобрали для генерала кирпичный домик в глубине поселка, среди высоких сосен. Ординарец затопил печь. Комдив, сбросив куртку, расположился по-домашнему. Путилова он попросил:
- Присмотри, Савелий Михайлович, за полками. Расхворался я малость проклятая ангина. Врач приказывает: никуда носа не высовывать. Конечно, обидно под домашним арестом сидеть. В Ленинград не выбраться даже.
Но Симоняку и получаса не удавалось побыть одному. Заходили командиры полков, штабные работники. Нагрянули корреспонденты газет, радио, фоторепортеры. Симоняк шутил:
- Блокаду мы прорвали, теперь нас блокировали самих. Того и гляди - на части разорвут.
Говгаленко принес комдиву кучу телеграмм и писем. Поздравляли дивизию и ее командира Военный совет фронта, командование армии, друзья Симоняка и совершенно незнакомые ему люди.
Рабочие Кировского завода писали:
Дорогие товарищи!
Шлем вам свои горячие поздравления и сердечный привет в связи с преобразованием вашей дивизии в гвардейскую.
Вы завоевали звание гвардейцев в упорных боях с врагами, в сражениях не на жизнь, а на смерть. И самым блестящим подвигом был прорыв блокады Ленинграда совместно с другими частями Ленинградского и Волховского фронтов. Как подлинные русские гвардейцы, славные потомки Суворова и Кутузова, дрались вы на берегах Невы...
Впереди еще много трудностей и преград. Но нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевики... Закаленные в боях, умножившие свой боевой опыт, вы будете еще яростнее и сокрушительнее бить врага.
Мы, рабочие, инженеры, техники и служащие трижды орденоносного Кировского завода, со своей стороны, даем вам слово удесятерить свои усилия на трудовом фронте, выпускать для Красной Армии всё, что она требует...
Вперед же, орлы-гвардейцы. Вперед, на полное освобождение от осады города Ленина.
Одно из писем до слез растрогало Симоняка. Его прислала неизвестная ему Аграфена Даниловна Иванова, мать четверых детей.
Трое моих сыновей тоже где-то воюют, - писала она. - Может, с вами и блокаду прорвали. Не знаю этого. Но воевать должны хорошо. Злы они на фашистов сильно, отца потеряли. Про наши муки ленинградские знают. Когда люди кругом валились, а мы их и похоронить по-человечески не могли. Все мы ликуем теперь. Блокада прорвана. Вы и сами не представляете, сынки, что это значит для нас. Камнем лежала блокада на нас. Услышав по радио, что ей конец, я всю ночь не сомкнула глаз. Вышла на улицу, а там народу полным-полно. У всех праздник, равного которому я давно не помню. И до чего хорошо стало на душе, словно ее волшебной водой окропили.
Мне, простой женщине, не передать, что мы испытали в эту светлую ночь нашей победы. Хочется поклониться вам до земли, пускай любовь ленинградцев хранит вас в бою...
Негромко затрещал телефон. Говгаленко снял трубку.
- Федоров? - переспросил он. - Ты что хотел, Павел Сергеевич? Наверх вызывают? Не знаю зачем. Не знаю. Генерал дома.
- Пускай зайдет, - сказал Симоняк.
Говгаленко зашелестел газетами. Их накопилась гора. И в каждой что-нибудь да говорилось о прорыве блокады, о людях дивизии.
- Читали, что англичане пишут?
- Не успел.
- Вот послушайте: ...несколько месяцев назад даже друзья России не думали, что Красная Армия сумеет добиться таких успехов, каких она добилась сейчас. На одном из первых мест стоит прорыв блокады Ленинграда, оборона этого города войдет в историю как великая военная эпопея. Называют прорыв блокады чудом на Неве.
- Что не промолчали, и то хорошо. Вот помогали бы только больше. Где их второй фронт?
Вошел Федоров, в шинели и шапке-ушанке, надвинутой чуть не до бровей. Остановился на пороге.
- Срочно вызывают меня в штаб фронта, - сказал командир полка.
- А ты не догадываешься зачем? - удивился Симоняк.
В глазах его сверкнула казацкая лукавинка. Федоров неопределенно пожал плечами.
- Во всяком случае, не вправлять мозги, - успокоил Симоняк. - Может, поужинаешь с нами?
- Нельзя задерживаться.
- Ладно. Перед дорогой выпьем по чарке. Когда еще встретимся.
Наполнили стопки, чокнулись.
- Не жалеешь, что с нами повоевал? - спросил комдив. - Правду говори.
- Что вы, Николай Павлович! Я по-настоящему счастлив. Громадное мы дело свернули.
- Не до конца. Можно сказать, что одну лапищу у гидры отрубили. Много еще воевать придется, чтобы ленинградцам спокойно жилось. Ну, доброго тебе пути, товарищ комдив... Придется нам на твое место человека подбирать...
Проводили Федорова тепло. Не стал задерживаться и Говгаленко.
- Устал так, - признался он, - что ноги в коленках дрожат...
- Иди отдыхай, Иван Ерофеевич, - кивнул головой генерал. - А меня и ко сну не тянет.
На сердце было удивительно радостно и светло. Симоняк перебирал в памяти события своей жизни. Рождение первенца. Поступление в академию. Первый орден. Генеральское звание... Нет, нет, всё это не идет ни в какое сравнение с тем, что он переживал сейчас, в эти дни, после прорыва блокады. Почему? Потому что теперь это не только его личная радость - она сливается с ликованием Ленинграда, с радостью, которую испытывает вся страна. И это согревало душу, наполняло гордостью, счастьем.
Полковник Путилов за день побывал у Кожевникова и Федорова. На вечер оставил третий, 269-й полк, в котором воевал и на Карельском перешейке, и на Ханко.
Прежде всего заглянул в батальоны. В первом за командира остался капитан Березин.
- Салтана видел? - поинтересовался Путилов.
- Так точно, товарищ гвардии полковник, - отчеканил старший адъютант.
- Поправляется?
- Скоро вернется. Медсанбатовская койка ему не по нутру.
- Знаю его характер. Что у вас делается? Как людей разместили?
Верезин коротко доложил: устроились неплохо, в пустующих домах, в крытых сараях. Людей вот маловато. Будет ли пополнение?