- Страшно устали, - вырвалось у Березина.
- Вот и пусть отдыхают. Но о караульной службе не забывать. Чтоб всюду был полный порядок.
Капитана Собакина Путилов отыскал в крохотной пристройке к каменному дому. Комбат, накинув на плечи меховую безрукавку, сидел над картой.
- Что это ты колдуешь, Федор Иванович?
- Не колдую, а истину хочу восстановить. Вы знаете, что мне командир полка сказал?
- А что?
- Ты, говорит, Собакин, на сутки раньше мог волховчанам руки пожать. Как это понимать следует? Не воевал, значит, а резину жевал?
- Ладно, Федор Иванович. Твоих заслуг никто не умаляет. А про ошибочки забывать не следует. Были они у всех нас, были и в третьем батальоне. Зря ты сейчас никчемными исследованиями занялся.
- Нет, я с генералом поговорю, - не сдавался Собакин. - Он человек справедливый, согласится со мной.
- Ты знаешь его давно?
- С Ханко.
- И всё же плохо знаешь. Сам-то он какой? Вечно ему кажется, что чего-то недоделал. Начальство его похваливает, а он, как мне сдается, испытывает при этом неловкость. А почему?
Собакин, несколько остыв, ждал, как Путилов ответит на свой вопрос.
- Мы часто говорим, - продолжал полковник, - о чувстве ответственности командира перед партией и народом. Люди привыкли к этим словам и порой не воспринимают всей их глубины. А у Симоняка это чувство в крови. Строго он и свои и наши дела судит. Иначе нельзя. Бой ошибок не прощает... А ты на Шерстнева обижаешься зря. Честное слово, зря...
- Может быть, - смутившись, сказал комбат.
Путилов перевел разговор. Видел он на улице трех солдат. Лохматые, небритые, полушубки расстегнуты. На гвардейцев не похожи.
- Я им замечание сделал. Но вы, командиры, куда смотрите?
- Смотреть-то некому, Савелий Михайлович. Из ротных один только Владимир Михайлов остался в строю. Почти всеми взводами сержанты командуют.
- Это не оправдание. Доложу комдиву - не похвалит. А он ваш третий батальон геройским считает.
- Не надо докладывать, - попросил Собакин, - всё сделаем сами.
Он сложил карту, а несколько исписанных листков разорвал в мелкие клочья.
- Всё, - повторил он, думая теперь уже не о показавшихся ему обидными словах командира полка, а о новых делах.
- Ладно, договорились, - попрощался Путилов.
Штаб полка размещался в школе. Несмотря на поздний час, там было оживленно и людно, как днем. Сам до недавних пор полковой работник, Путилов понимал, до чего много дел, самых разнообразных, первоочередных, срочных, у майора Меньшова и его помощников. Надо принять новое пополнение, проверить оружие, написать донесения о ходе боевых действий, заполнить сотни наградных листов, нельзя забыть ни об одном из героев - ни павших, ни оставшихся в строю.
Начальник штаба Меньшов, сдвинув густые кустистые брови, ворчал:
- Честное слово, в бою так не парился. Хоть караул кричи.
Замполит майор Хламкин сидел тут же. Он еще не совсем оправился после контузии, веки глаз часто вздрагивали. Хламкин коротко описывал подвиги офицеров и солдат, представляемых к награде. Помогали ему секретарь партбюро капитан Александр Сумин и молоденький круглолицый младший лейтенант Юра Гении, инструктор политотдела.
- Какой молодец, - говорил Хламкин, потрясая заполненным наградным листом. - Послушай-ка, Меньшов, что пишет Шелепа о старшем лейтенанте Аркадии Макарове: Ни на шаг не отставал он от стрелков. Часто и сам за пулемет ложился...
- Пулеметная рота крепко выручала третий батальон, - отозвался Меньшов. Погиб Макаров... Большой награды заслуживает. И родным в Ленинград надо написать. А Губина не забыли?
- Нет. На него наградной лист уже готов.
Василий Губин взял на себя командование ротой после гибели Макарова и воевал всю неделю, хотя был ранен в руку. Не раз он заменял наводчика, сам ложился за пулемет...
Николай Хламкин взял очередной лист. Сержант Кривоногов, командир штурмовой группы. Как он несся по Неве! Любой скороход позавидовал бы, а бойцы от него не отставали. Вскарабкались по ледяному откосу на берег - и сразу в бой. Те, кто шел следом, увидели уже взорванный фашистский блиндаж, разбитый гранатами пулемет.
...Росла стопка заполненных наградных листов. И каждый из них скупо, без прикрас рассказывал о подвиге, к которому человека готовила вся его предыдущая жизнь, готовили родители, школа, друзья, партия и народ.
Путилов вошел в штаб незаметно. Постоял какое-то время молча. Не хотелось отрывать людей от дела.
Первым заметил полковника капитан Репня, легонько потянул Меньшова за гимнастерку:
- Савелий Михайлович здесь.
Меньшов вскочил, готовясь рапортовать по-уставному. Путилов опередил его:
- Отставить. Что у вас за ночное бдение?
- Отчетность, наградные листы...
- А вы побольше помощников возьмите. Комдив требует: никого не забыть - ни погибших, ни раненых. А Шерстнев где?
- Уговорили прилечь.
Путилов не стал будить Шерстнева. Пусть отдохнет командир полка. Он-то знал, сколько душевных сил человек теряет в бою, а особенно командир, отвечающий за жизнь сотен и тысяч людей. Он видел совсем еще молодых офицеров, - и тридцати не стукнуло, - а уже совершенно седых. Тяжек ратный труд...
Из полкового штаба Путилов позвонил Симоняку. Телефонную трубку взял адъютант, сказал, что комдив принимает процедуры...
- Что ему передать?
- В полках полный порядок.
Хрипота, не проходившая несколько дней, совсем замучила Симоняка.
- Звонят, поздравляют, а я что-то невнятное мычу в трубку, - жаловался он.
Принимал микстуру, какие-то таблетки, но результаты были не велики. Вспомнилось, как лечила его от простуды и хрипоты жена, решил применить домашние средства.
Ординарец сварил чугунок картошки, поставил перед генералом. Симоняк, накинув на голову серое одеяло, наклонился над чугунком. Горячий пар обжигал горло, по лбу сбегали струи пота. Симоняк терпеливо переносил эту пытку.