За столом, на котором лежала испещренная синими и красными знаками карта, сидел начальник штаба Трусов. Симоняк не спеша вышагивал по комнате в расстегнутом кителе.
- Вы, разумеется, и на это способны, - ворчал он, морща крутой лоб, над которым чернели густые, коротко остриженные волосы. - Чем же я вам отвечу?
Пригласив Щеглова к столу, генерал объяснил:
- Пулковский бой разыгрываем. Изворотливый попался противник! - Он кивнул головой на начальника штаба, выступавшего в роли командира 170-й немецкой пехотной дивизии.
- Хитрее настоящего, - усмехнулся Щеглов.
- Как знать! - произнес Симоняк. - Того тоже дурачком не следует считать.
Под ногами генерала снова заскрипели половицы. Он обдумывал, как лучше ответить на ход противника.
Еще во время подготовки к прорыву блокады, когда Говоров несколько раз учинял допрос с пристрастием ему и другим командирам, ставя самые неожиданные вводные, Симоняк понял, как важно так вот заранее проработать операцию, обдумать возможные действия противника, проанализировать все данные. Нельзя рассчитывать, что в бою, на месте будет виднее и обстановка сама подскажет правильное решение. Полагаться на потом - значит идти в дорогу с завязанными глазами, с надеждой только на спасительное авось.
К боям в корпусе готовились все. Солдаты днем, а часто и ночью учились по-гвардейски, стремительно наступать, сделав, как любил говорить Симоняк, вдох при начале атаки, а выдох уже в глубине вражеской обороны. Они учились идти вперед, прижимаясь к разрывам своих снарядов, блокировать и подрывать доты, вести ближний и рукопашный бой. Старое дело для ветеранов и новое - для тех, кто пополнил гвардейские дивизии. А новичков было немало. С пополнением приходили люди из разных мест - ленинградцы, сибиряки, москвичи и волжане. И люди это были разные - одни открытые, другие замкнутые, одни отчаянно смелые, другие робевшие от выстрела, даже не вражеского, а своего на учебном артиллерийском полигоне. Но их всех следовало, как сказал; Трусов, привести к общему знаменателю, настроить на одну - гвардейскую волну. Командиры рот, батальонов, и полков выводили солдат на местность, схожую с той, на которой им предстояло наступать. Учили людей и сами учились продалбливать, прогрызать вражескую оборону на всю глубину.
Немцы называли свою оборону под Ленинградом несокрушимым Северным валом. Это не было пустым бахвальством. Два года подряд они, словно кроты, рылись в земле, совершенствовали свои укрепления: шпиговали поля взрывчаткой и бетоном, отрыли по четыре, а на некоторых участках даже по восемь линий траншей, построили на каждый километр фронта по десять - двенадцать деревоземляных и железобетонных сооружений и бронеколпаков, обнесли всё это колючей проволокой. Много артиллерии подтянул под Ленинград неприятель - и легких полевых пушек, и тяжелых орудий, осадных, большого калибра, из которых вел огонь по домам города, по его улицам и площадям. Сорок девять стволов имели немцы на километр фронта. Их пулеметы и автоматы могли создать такую густую завесу огня, сквозь которую, казалось, не пройти ни одному живому существу, - зайцу не пробежать и птице не пролететь.
Вражеские укрепления тугим полукольцом огибали город. Местами передний край проходил на ленинградских окраинах. Второй рубеж обороны противника шел по гряде Дудергофских высот. Наступление на такую оборону и разыгрывал сейчас со своим начальником штаба Симоняк.
- Да, задали вы мне задачу! - покачивал головой генерал. - Как говорят на Украине, це дило треба розжувати! Ну, пока займемся с комдивом.
Щеглов рассказал о рекогносцировке, о полковых учениях. Приезжали командующий 42-й армией И. И. Масленников, член Военного совета армии В. П. Мжаванадзе. Оба как будто остались довольны, объявили благодарность майору Звереву и бойцам его батальона.
Комкор слушал внимательно.
- Один батальон всего не решит. Нужно, чтобы и твоя дивизия и две другие одновременно и сильно ударили по врагу. Вместе с артиллерией, танками и самолетами...
- Мы об этом помним.
- Начинайте выдвигать под Пулково орудия. Я об этом Морозову говорил. Пусть артиллеристы осмотрятся, обживутся, пристреляют цели.
- Сегодня же начнем, - сказал Щеглов. Он пожаловался, что не всюду готовы выносные траншеи, которые отрывали батальоны, занимавшие оборону на Пулковских высотах. И артиллерийские огневые позиции не всюду оборудованы. Нельзя ли ускорить работы, направить на передний край корпусных и дивизионных саперов?
- Палка эта о двух концах, - заметил Симоняк. - Никто, тем более противник, не должен догадываться, где мы собираемся нанести удар. Всё же действуй, но соблюдай максимальную осторожность. Мы поможем.
Генерал снова заходил по комнате.
- Знаешь, Афанасий Федорович, - проговорил он, - совсем я лишился покоя, по ночам спать не могу.
Всё не может забыть! - подумал Щеглов, с сочувствием глядя на генерала. Несколько месяцев назад у Симоняка погибли жена и пятилетний сынишка Виктор. Самолет, на котором они летели в Ленинград, подбили фашисты.
Симоняк тяжело переживал потерю. Но сейчас он говорил не о том.
- И днем и ночью воюю. Хочется всё обмозговать, чтоб не получилось осечки. Ведь операция какая? Это тебе, брат, не Ивановское, не Красный Бор, не Арбузове и даже - не прорыв блокады. Нынче надо ударить немцев в самое солнечное сплетение, разбить наголову. Только так можно снять осаду.
Генерал замолчал, точно собираясь с мыслями. И неожиданно спросил:
- Ты, Афанасий Федорович, играл в городки?
- Приходилось. Кто ж в юношеские годы не играл?
- Ну так вот, хорошо, ежели нам удастся всю фигуру с первого удара вышибить. А развалишь городки сколько муки будет! Не две и не три палки потребуются...
Комкор подошел к карте.
- Вот наша полоса. Против сто семидесятой немецкой - три наших гвардейских. Превосходство имеем и в силе и в технике, а всё же нелегко придется. Станем топтаться на месте - много поляжет людей...
Симоняк глубоко вздохнул. Тяжело терять близких - жену, сына, а разве солдата, которого Родина поставила под твою команду, терять легко? И он, Симоняк, за всех в ответе.
Лицо генерала с резко обозначенными скулами посуровело, стало напряженным.
- Так-то, полковник... Многое зависит от нас. Помнится, год назад встретил я нескольких солдат. Брели служивые с вещевыми мешками за спиной. Устали, видать, до чертиков. Спрашиваю: Куда путь держите? Посмотрел на меня бородач, усмехнулся в усы: На Берлин. - Дойдете? - Дойдем, ежели командиры дорогу покажут. Здорово ведь сказано, а?
Пасмурное лицо генерала осветила улыбка. Взглянув на часы, Николай Павлович стал застегивать китель.
- Пятый час, ехать пора. Пошли, полковник. И про городки не забудь. Про первый удар.
Под клуб в 45-й дивизии приспособили дощатое помещение какого-то склада. Из жердей сколотили скамьи, соорудили на скорую руку даже некоторое подобие сцены. Горел электрический свет - неподалеку пофыркивал привычный ко всему, безотказный движок. Начальник штадива Миленин был доволен. Глядя на комкора сияющими глазами, он словно бы говорил: Вот ведь как мы постарались...
В клубе собрался вместе с молодыми бойцами цвет гвардейского корпуса, его золотой фонд, как несколько высокопарно выразился начальник политотдела полковник Н. М. Иванов, сменивший осенью Игнатьева. Корпус был создан недавно. Входили в него 45-я, 63-я и 64-я гвардейские стрелковые дивизии. Каждая из них имела свою историю, свои традиции, и Симоняк, хоть был особенно привязан к своей родной 63-й, старался не обойти вниманием и другие.
45-я гвардейская стрелковая дивизия сражалась под Ленинградом с первых дней войны. Это она на дальних подступах к городу под Сольцами наголову разбила соединение эсэсовцев. Позже дивизия попала в окружение, немцы объявили ее уничтоженной, но полки пробились в Ленинград со своими знаменами и оружием. Ленинградские рабочие и балтийские моряки пополнили дивизию, и не было, пожалуй, ни одной серьезной операции на Ленинградском фронте, в которой бы она не участвовала: у Красного Бора, Московской Дубровки, под Синявином. Первой на Ленинградском фронте она получила звание гвардейской, и ее люди высоко держали знамя. У дивизии было много героев - таких, как ленинградский коммунист комиссар Георгий Журба. Он был смертельно ранен на Невском пятачке. Или командир 129-го полка Николай Кузнецов. Когда его наблюдательный пункт окружили немцы, он дрался до последнего и вызвал артиллерийский огонь на себя. Сотни, тысячи бойцов гвардейской закалки и высокой доблести были в полках.
Боевое крещение 64-я дивизия получила под Любанью. Потом был Мясной Бор... Полки дивизии вырвались из ловушки, протаранили уже сомкнувшееся было вражеское кольцо. Во время операции по прорыву блокады дивизия наступала с большой земли и овладела мощным неприятельским опорным пунктом роща Круглая, нанесла немцам тяжелый урон.
Три боевые дивизии составляли корпус. И задачи перед ним ставились большие. Командующий Говоров так и сказал Симоняку: Нам нужен ударный корпус, способный прорывать любую оборону противника, в любом направлении и на фронте любой армии...
Летом и осенью корпус участвовал в двух операциях. Особенно удачным был штурм главной Синявинской высоты 50,1. Гвардейцы лишили противника возможности контролировать отсюда железную дорогу, шедшую по берегу Ладожского озера в Ленинград.
Искусно действовали в том бою командиры полков Анатолий Афанасьев из 63-й дивизии и Семен Даниленко, бывший на Ханко начальником штаба в Ленинградском полку, а теперь переведенный в 45-ю дивизию. Военный совет фронта наградил Афанасьева, Даниленко, комбата Владимира Панфилова орденами Суворова 3-й степени. Появились в корпусе после этих боев кавалеры ордена Кутузова: капитан Григорий Березин, старший лейтенант Антон Горбатюк, лейтенант Сергей Магомедов. Героем боя за высоту комкор считал и начарта 63-й гвардейской дивизии полковника Феоктиста Андреевича Буданова, который сменил Морозова. Буданов отлично разведал траншеи на высоте, обрушил на них точный огонь и не позволил противнику маневрировать, определить момент начала атаки...
...В клуб из полков корпуса приехало много солдат. Симоняк, оглядывая зал, везде видел старых знакомых: розовощекого плечистого Тимофея Пирогова, с которым в один день получал Золотую Звезду; веселого непоседливого старшину Федора Бархатова, комсомольца Московской заставы. После боев на Неве ему больше уже не поручали поварских и писарских дел. Федор вступил в партию, командовал взводом автоматчиков.
Увидел генерал капитана Владимира Массальского, оживленно разговаривавшего со своими солдатами Виктором и Тимофеем Ивановыми. Вспоминают, наверное, о чем-то веселом, хохочут. Может быть, о какой-то проделке во вражеском тылу, на это автоматчики большие мастера.
Невдалеке от сцены сидел Дмитрий Зверев. Недавно он вернулся из госпиталя в свой же полк, в свой же батальон. Говоров сдержал слово - гвардейцев по выздоровлении отправляли в те части, где они служили раньше. По этому поводу в штабе фронта говорили: У Симоняка один корпус воюет, а второй набирается сил в госпиталях. Некоторые горячие головы спешили вернуться еще и не долечившись. Считали, что среди фронтовых друзей, в своем родном полку скорее поправятся и уж наверняка не опоздают к важному боевому делу.
- Надо начинать, - сказал генерал начальнику политотдела Иванову и поднял руку. Стало тихо.
- Тут собрались бывалые и молодые солдаты, - проговорил комкор. - Каждому из ветеранов-гвардейцев, которые немало повоевали, есть о чем рассказать. Не стесняйтесь, если язык не очень бойко поворачивается. Как разумеете, так и рубите. Поймем!
Приглашение повторять не пришлось. На помост поднимались гвардейцы - и кряжистые бородачи, и еще совсем юнцы, годившиеся им в сыновья. Их поставила в один ряд война - людей разного возраста и разных мирных профессий. Сейчас мысли всех были направлены к одному - как нанести врагу удар под вздох.
- Да, да, под самый вздох! - дважды повторил эти слова Тимофей Пирогов, выступивший первым.