- Именно протаранить! - подчеркивал командарм Иван Иванович Масленников.
- По-гвардейски, как вы это сделали на Неве! - добавил член Военного совета Василий Павлович Мжаванадзе. - Нет, лучше, чем там. Мы ведь на год стали взрослее, опытнее.
Пока всё шло нормально. Гвардейские полки подтянулись на исходное положение. Как обычно, немцы время от времени освещали ракетами передний край, лениво постреливали. Озабоченное неослабевающим нажимом наших войск южнее Ораниенбаума, их командование принимало меры, чтобы восстановить положение.
Медленно тянулась долгая январская ночь. Невидимые в темноте, выдвигались вперед батальоны. В белых халатах, словно призраки, проходили люди через высоту, на которой стоял Симоняк, огибали ее справа и слева.
Радио и проволочная связь соединяли комкора со штармом, с дивизиями. Но эфир молчал, телефоны не звонили. Было заранее решено: никаких переговоров, даже кодированных, до начала операции. И в траншеях люди разговаривали вполголоса, словно громкое слово могло долететь до противника.
Неподалеку загромыхали разрывы. Генерал насторожился. Огневой налет продолжался минут пять. Когда он прекратился, Симоняк вздохнул с облегчением.
Вскоре офицер связи доставил донесение от комдива Щеглова: немцы обстреляли расположение батальона гвардии капитана Трошина. Потерь нет. Огневой налет, надо полагать, был случайным.
Генерал подумал о Трошине. В корпусе этот молодой офицер служил недавно. Войну начал политработником, потом перешел на командную должность. Первый бой - в Арбузове - провел неудачно. Сам пошел в атаку, забыв, что отвечает за весь батальон.
- Так нельзя, капитан! - заметил ему после боя комкор.
Трошин старался объяснить, как всё получилось:
- Подошли к поселку. Огонь страшный. Залегли солдаты. А ведь еще бы один бросок - и поселок в наших руках. Я в этих местах до войны жил, на Дубровской электростанции работал. Родные места. Вот и побежал в передовую цепь.
Генерал покачал головой:
- И что получилось? Потеряли управление. Командир должен быть всегда командиром. С горячим сердцем, но с холодным рассудком. Не поддаваться первому порыву, а всё взвесить и лишь после этого принимать решение.
Суровый урок, полученный в том бою, Трошин как будто усвоил, усердно готовил к наступлению батальон. Всё же комкора беспокоило: сумеет ли комбат держать себя в руках в наступлении? Симоняк достал листок бумаги, черкнул Щеглову: С Трошина глаз не опускать. Напомни Шерстневу.
На наблюдательном пункте не сиделось. Комкору хотелось видеть людей, он пошел в траншеи, проверяя; как гвардейцы сменяют части, занимавшие здесь оборону. Командира 64-й дивизии Романцова он повстречал неподалеку от его штаба.
- Куда путь держишь, Иван Данилыч?
- В полки хочу заглянуть.
- Добре...
Романцову исполнилось сорок. Больше двадцати лет он отдал службе в армии, воевал еще под Перекопом. На Ленинградском фронте до перевода в корпус командовал стрелковой дивизией, но в наступательных боях участвовал мало. Не то, что Щеглов или командир 45-й дивизии Путилов. Не вышел бы первый блин комом. Но теперь что было загадывать! Бой покажет, думал Симоняк, идя по траншее.
Командир Ленинградского полка Афанасьев о чем-то оживленно говорил со своим новым замполитом Евсеенковым.
- Что вы тут за военный совет устроили?
- Договариваемся - где кому быть. Александр Корнеевич вперед рвется.
- А командир полка, значит, против?
- Да, товарищ генерал, - негромко подтвердил Евсеенков. - А я так думаю: пойду в один батальон, к Панфилову, а парторг полка Иван Павлович Сень в другой - к Ефименко...
- А каково настроение солдат?
- Боевое.
- Кулаки у всех чешутся.
- Помните главное: стрелой лететь вперед, назад не оглядываться. Доколачивать уцелевших фашистов будут другие...
Симоняк обосновался на своем наблюдательном пункте под утро. В длинной траншее, перекрытой бревенчатым накатом, было подготовлено всё необходимое: установили перископ, стереотрубу, повесили карту. Рядом с генералом расположился командующий артиллерией корпуса полковник Иван Осипович Морозов. Потирая руки от холода, а может быть, от волнения, он посматривал на часы.
Девять часов двадцать минут. Задрожала и, казалось, покачнулась земля. Заговорил бог войны. Стреляли отовсюду: прямой наводкой с переднего края, с закрытых позиций на обратных скатах, из предместий города, с бронепоездов, с балтийских кораблей на Неве. Волна за волной шли бомбардировщики, на бреющем полете проносились горбатые штурмовики.
Вражеские позиции кромсали снаряды и бомбы. Они крушили наблюдательные пункты, блиндажи и дзоты, рвались на огневых позициях, перепахивали траншеи, сваливали проволочные заборы.
Час сорок минут гремела артиллерия. На вражеской стороне разорвалось двести двадцать тысяч снарядов. Еще не умолкли залпы катюш, еще на неприятельском переднем крае вздымались столбы земли и дыма, а наша пехота по сигналу ракет поднялась из траншей.
Симоняк, поворачивая перископ, всюду отчетливо видел людей, бегущих по заснеженному полю.
- Пошла гвардия!
Головные цепи уже перемахнули через первую неприятельскую траншею.
- Быстрей! Быстрей! - торопил Симоняк солдат, как будто они могли услышать его в яростно бушевавшем шквале металла и огня.
Быстрей! Быстрей! Выигранные минуты - это спасенные человеческие жизни, это верный боевой успех.
2
Майор Зверев за ночь измучился от ожидания. К четырем часам утра роты заняли выносные траншеи, продолбленные в мерзлой земле. Восемьсот - тысяча метров отделяли ранее нашу первую линию от немецкой, а сейчас между ними сто двести метров.
Комбат с беспокойством прислушивался к тому, что происходило по ту сторону ничейной земли. Порой доносился кашель неприятельского часового, слышались громко произнесенные фразы, и Зверев жалел, что плохо знает немецкий язык.
Под утро в батальон заглянул заместитель командира полка по политической части майор Константин Сергеевич Донковский.
Зашли в крохотную землянку, где помещался штаб комбата, - его ячейка управления: радист, телефонисты, посыльные. Поговорили несколько минут. Донковский уже успел побывать во всех ротах и был доволен, - задачу люди знают, коммунисты и комсомольцы готовы показать пример в бою. Он сказал:
- В батальоне остается агитатор полка.
- Старший лейтенант Лях?
- Он самый.
- Смелый офицер!
- Какие к нам претензии, комбат? - Зверев пожал плечами, как бы говоря: всё, что полагалось, от полка получил.
- Тогда прощевай. Загляну к Малашенкову. - И замполит ушел, словно растаял в темноте.
Когда грянул артиллерийский гром, у Зверева радостно забилось сердце. Теперь можно было выпрямиться во весь рост, громко, полным голосом говорить, отдавать команды.