И даже такого небритого? - засмеялся Николай Павлович.
А что? Заслужили.
До поцелуев не дошло. Слышавшие этот разговор пассажиры стали звать Симоняка в вагон, сразу уступили место. Его забрасывали вопросами. Правда ли, что у дотов четырехметровые железобетонные стены? Можно ли их пробить бомбой или крупным снарядом? Всех ли вы ловили в лесах белофинских кукушек? Как поживает лихой удалец Вася Теркин?
Вася Теркин... Симоняк широко улыбнулся. Вот ведь оказывается, и про Теркина знают в Ленинграде. Перекочевал этот бравый, смекалистый боец со страниц военной газеты в жизнь. Может, кто и впрямь думает, что Теркин существует? Что ж, Симоняк не станет разуверять...
Вася? А что с ним сделается, с русским солдатом? Он и в воде не тонет, и в огне не горит...
А сынка моего вы там не встретили? Федей зовут, Бархатов фамилия...
Сидевшая справа пожилая женщина умоляюще смотрела на Симоняка. В ее глазах таилась материнская тревога.
Пулеметчиком он служит, мой Федя...
Нет, мать. Не встречал. Но ты не беспокойся. Скоро, гляди, на побывку приедет.
Дай-то бог...
Глаза у Бархатовой словно бы помолодели, она всё повторяла:
Дай бог, дай бог...
Женщина вышла из вагона где-то неподалеку от завода Электросила. Разве думал Симоняк, что опять они встретятся?
На этот раз, остановив Симоняка, Бархатова не преминула поделиться с ним материнской радостью:
- А ведь нашелся мой Федя. Живой. Из армии его пока не отпускают. Где-то на Ханко служит. И второй, сынок там. Борис. Моряк. Федя-то, помните, пулеметчик.
- Если там они, может, увижу. Что передать?
- Увидите, правда? - Бархатова заволновалась. - Пускай чаще пишут, не забывают мать...
- Слыхала? - спросил Симоняк у жены, попрощавшись с Бархатовой. - Мать всегда думает о сынах. Надо нам сегодня же написать в Темижбекскую. Там небось тоже ждут не дождутся весточки.
По проспекту торопливо шагали люди. Куда-то спешили. Они не обращали особенного внимания на широкоплечего полковника, который шел среди них рядом с женой. Откуда им было знать, что завтра он отправится на суровый скалистый полуостров Ханко, чтобы охранять их покой...
Ночная тревога
Короток зимний северный день. Пролетает - оглянуться не успеваешь.
Командир роты Иван Хорьков, озабоченно взглянув на часы, взмахивал рукой.
- Огонь! - скомандовал взводный Емельянов. Громыхнули выстрелы, эхо их повторило, понесло далеко-далеко по заснеженному сосновому бору.
- Красноармеец Исаичев стрельбу закончил! - доложил боец, лежавший на огневом рубеже с краю.
Не успел он произнести последнее слово, как раздались голоса других стрелков - Петра Сокура, а вслед за ним - Алексея Андриенко....
Только Николай Бондарь почему-то молчал.
Емельянов нетерпеливо шагнул к бойцу. Хорьков взял его за рукав:
- Не мешай, Иван Никитич. Потом...
Наконец раздался последний винтовочный выстрел. Бондарь щелкнул затвором.
Быстрым шагом солдаты отправились к мишеням. Каждому хотелось узнать, как стрелял. Мешковатый Бондарь нервничал.
Хорьков и Емельянов осмотрели мишени, отметили пробоины. Ротный тут же объявлял оценку:
- Исаичев - отлично, Сокур - отлично, Андриенко - хорошо. Бондарь, а ты куда стрелял?.
- Сюда, в третью справа.
- Где же пробоины?
Солдат вплотную подошел к мишени. Пожимая плечами, пробормотал;
- Сам не пойму где... В прошлый-то раз, товарищ лейтенант, я ведь попал.
- У тебя всегда так, - досадливо махнул рукой взводный. - Раз попадешь, а три раза - мимо...
Солдаты засмеялись. Хорьков посмотрел на них с укоризной:
- Лучше бы товарищу помогли. Возьмитесь за это вы, Сокур.
Со стрельбища уходили уже в сумерках. Тишина стояла над опушенным инеем лесом, - лишь снег сухо скрипел под ногами да изредка потрескивали обомшелые стволы деревьев.
Дорожка-просека привела их в расположение роты - на окраину поселка Лаппвик. В окнах домиков сквозь причудливо разрисованные морозом стекла светились огоньки ламп.
Обращаясь к шагавшему рядом Емельянову, Хорьков сказал:
- Я пойду, надо подготовиться к завтрашнему выходу в поле. А ты здесь присмотри. Кстати, не забудь: звонили из штаба полка, передвижка приезжает.
По дороге домой ротный встретился с начальником штаба батальона Николаем Меньшовым.
- Зайдем ко мне, чайку попьем, - предложил тот.
Меньшовы жили в просторном домике с небольшим садом.
Старший сын Валя сидел за уроками, - он ходил в школу, открытую осенью здесь же, на полуострове.
- Салют, гангутец! - улыбнулся ему Хорьков.
- Салют! - ответил парнишка, нисколько не удивляясь такому приветствию.