Ей некуда и, главное, незачем спешить еще несколько дней, так как он раздражен и огрызается. По утрам все идет как обычно, но вечерами атмосфера накаляется, становится угрожающей. С работы он возвращается в бешенстве — следовательница каждый вечер торчит в своей машине у их дома. Она появляется незадолго до его прихода, а уезжает поздно и не всегда в одно и то же время. Сандрина спрашивает себя, зачем она это делает. Разве непонятно, что она все портит? Неужели до нее не доходит, что из-за ее присутствия отец Матиаса лезет на стену? Если бы им троим выпал спокойный вечерок, она бы рассказала про крошку, она смогла бы… они смогли бы, и стало бы… Она не знает, как стало бы. Как-то по-другому, лучше. Неделя тянется целую вечность.
В четверг вечером ее снова тошнит, и она с трудом сдерживается, чтобы не выскочить из-за стола, не уйти подальше от пюре с его невыносимым запахом.
Ее спас телефон, городской телефон, выбрасывающий трели дурных новостей. Он сказал: «Что там еще?» — и пошел к аппарату, и Сандрина, воспользовавшись этим, одним движением смахнула содержимое своей тарелки в раковину и быстро села на место. И улыбнулась Матиасу, вытирая липкую руку бумажной салфеткой.
Над пустой тарелкой ей стало легче дышать, и к тому времени, когда он присоединился к ним, она уже немного пришла в себя.
Это Анн-Мари, объявляет он, они приедут в субботу.
Сандрина понимает, что ему не оставили выбора, и еще раз мысленно обращается к своему животу: «Не сегодня». Он не любит навязавшихся гостей, не любит, когда сообщают о времени прихода в его собственный дом. Про дом он сам сказал Сандрине однажды вечером: «Дом записан на мое имя, здесь я хозяин, здесь все мое»; и ей сразу вспомнился гоблин из волшебной сказки, трясущийся над своими сокровищами. Сандрина думает, что на самом деле ему не обязательно было соглашаться на визит первой жены и ее родителей, но раз надо — значит, надо, у него есть принципы, и потом со стороны это будет выглядеть… хм…
Матиас с громким стуком ставит стакан на тарелку — мальчик понял, что сказал отец, и это жест радости с его стороны, но тот цедит сквозь зубы:
— Осторожно, Матиас.
— Они будут у нас обедать? — спрашивает Сандрина, и ее муж отвечает:
— У нас тут не ресторан, и, кроме того, придет социальный работник. И еще эти.
Сандрина понимает: полицейские, они снова будут здесь.
Вечером в постели он берет ее резко и грубо, будто чувствует, что в ее теле что-то изменилось, и хочет заставить ее признаться, выдать свою тайну, но Сандрина не сдается, потому что это неподходящий момент, это неправильно, нехорошо.
После она немного пугается, заметив кровь на туалетной бумаге. Вытирается второй раз, третий, снова рассматривает бумажку и успокаивается. Ничего особенного, ничего страшного. Она повторяет это перед сном и утешает себя тем, что все равно ей завтра к гинекологу.
Кабинет сиренево-белый. Врач темнокожая, кожа у нее с каким-то лиловым отливом. Пахнет эвкалиптом. Сандрина выбрала врача случайно, подумав, что Клод — это мужчина. Она ни разу не бывала у гинеколога, после того как врач, к которому она ходила раньше, не сказать чтоб часто, тоном, не терпящим возражения, велел ей принимать противозачаточные таблетки — мол, это более практично — и выписал рецепт. Поселившись в доме любимого мужчины, она просто упрашивала аптекаря, чтобы тот выдал ей очередную упаковку. Аптекарь разговаривал с ней как с полоумной; она ненавидит эти разговоры, но это всего лишь минута, и эту минуту надо пережить, а потом она могла несколько месяцев ни о чем не волноваться. Это верно, она испытывала небольшое чувство вины из-за того, что не пошла к прежнему врачу, но в мыслях быстро нашла отговорку: если узнает, скажет, что просто выбрала того, кто ближе к ее работе. Гинеколога Сандрина искала со своего рабочего компьютера и не забыла удалить историю поисков; от этой таинственности у нее сложилось впечатление, будто она готовит большой сюрприз, нечто грандиозное. В лаборатории она настаивала, чтобы у нее взяли кровь из ноги, однако ей, странно посмотрев на нее, отказали. Ну что же, она не забыла избавиться от повязки до возвращения домой и припрятала синячок на сгибе локтя; ей повезло, укол сделали хорошо, след от него был почти незаметен.
У гинеколога с обманчивым именем густая пышная шевелюра, и Сандрина, которая всегда ненавидела свои прямые тонкие волосы, с завистью смотрит на облако вокруг ее лица.
Она садится на стул, и доктор с улыбкой говорит «Итак!», как будто они знакомы сто лет и как будто докторша сгорает от нетерпения услышать все, что Сандрина захочет сказать. Но Сандрина, словно плохая ученица, не знает, с чего начать; она достает из сумки результаты анализов и протягивает ей.
Женщина просматривает листок и говорит:
— Хорошо, и что вы думаете?
Сандрина не понимает вопроса, и докторша напротив опять улыбается:
— Я хочу сказать, что вы на шестой неделе беременности. Вы этому рады или для вас это проблема?
Сандрина запинается, она-то полагала, что ответ выскочит сам собой, но по неведомой причине слова даются ей с трудом, и в конце концов она выдавливает из себя только тихое:
— Да-да, я рада…
Улыбка напротив становится чуть более внимательной.
— Не хотите поделиться? Отец есть? Как все обстоит на самом деле?
Сандрина хихикает. Разумеется, отец есть; на секунду она представляет себя небесной девой с ребенком на руках, что у нее непорочное зачатие. Ну что за вопрос, всегда есть отец… а впрочем, у ее папаши было свое мнение насчет потаскух, которые остаются одни с ребенком на руках. «Смотри у меня, Сандрина, это раньше их называли падшими, чтоб не обзывать блядями. Но как бы их ни называли, это шлюхи, слышишь, шлюхи. Женщине нужен муж, и никак иначе». Она фыркает, прогоняя воспоминание, и ловит себя на мысли, что отец в последнее время то и дело появляется у нее в голове, и он, и мать тоже. Почему? — ведь она же постаралась убрать их в шкатулку, под замок.
Она жестом просит ее извинить и говорит:
— Простите, я от всего этого слегка отупела, да, конечно, отец есть.
— Вы не отупели, нет, — отвечает улыбка. — То, что вы переживаете, это потрясающее событие, есть от чего начать заикаться. Он в курсе?
— Нет еще.
— Бывает.
— Но я сама недавно узнала. Только поэтому. Мне в это воскресенье сказали. Да, и вот еще…
— Что это?
— Письмо… записка от врача из неотложки, она мне велела… она сказала… в общем, она просила передать это вам.
Докторша читает, говорит:
— Хорошо… да… понятно.
Письмо ложится рядом с результатами анализов на стол.
Сандрина раскрепощается. Врач, к которому она раньше ходила, никогда так не делал, он никогда не сидел вот так спокойно, положив руки на стол, и никогда не ждал с приветливой улыбкой, когда она расскажет, с чем пришла. У него надо было раздеваться… «Да, догола, хм, это сэкономит нам время. Ах, вам холодно, ничего, это ненадолго, нет, не дергайтесь, не двигайтесь, нет, лежите спокойно, да нет, совсем не больно, вот и все, одевайтесь». Конечно же, у Сандрины бывали вопросы, но она не осмеливалась их задать, но у этой милой женщины, может, и отважится спросить, но все это так неожиданно, что все вопросы ускользают, точно шустрые ящерицы под камнями.
Женщина спрашивает:
— Что у вас с утомляемостью, тошнотой, слабостью?
И Сандрина говорит «хорошо», потому что это правда. Да, все отлично, а после того, как та врачиха из неотложки сказала «спите сколько хотите», она отключается по вечерам без зазрения совести, единственное — следит за временем, чтобы посудомойка не заканчивала работу слишком поздно.
Женщина задает новые вопросы, расспрашивает о болезнях в ее семье. Сандрина ошалело смотрит на нее, ее семья — это Матиас и его отец, а не те двое, уроды, которым она только мешала, пока наконец не собралась с духом и не уехала от них. Она не знает, что отвечать; вспоминает, как однажды отец сказал: «Из-за тебя нам пришлось попотеть, ты никак не желала вылезать. Ну, вылезла, и ради чего? Посмотри на себя». Но этого Сандрина не говорит, конечно. Это — бесполезная информация. Докторша напротив нее держится до того прямо, двигается до того свободно, что Сандрина завидует ей, и она не будет ей ничего такого открывать.
Время идет, и Сандрина удивляется, что ее не выставляют за дверь. Тут ее озаряет, она с досадой думает: «Ну и тупица, как ты могла забыть» — и сразу спохватывается: с крошкой внутри она не имеет права говорить о себе такие вещи.
Она открывает рот:
— Простите, я хотела спросить… У меня вчера были кровянистые выделения, это не страшно для ребенка?
Врач спрашивает:
— Ах вот как? И много? Вы что-то почувствовали? Сколько, если сравнить с месячными?
Сандрина мотает головой:
— Нет-нет, ничего особенного, всего несколько капель.
— И все-таки. Это было как при месячных, или когда вы ходили в туалет, или вы просто заметили пятна на белье?
Тяжеловатая тема для разговора, Сандрина никогда не описывала выделения с такой точностью. Однажды она отважилась спросить у своего прошлого гинеколога, отчего у нее на четвертый день месячных часто очень много крови, на пятый — почти ничего, а на шестой опять много, но он отмахнулся от нее с равнодушным и даже покоробленным видом, как будто она смутила его своим отвратительным вопросом в его кабинете с шикарными картинами на стенах.
— Иногда бывают небольшие кровотечения, — успокаивает ее доктор, — и если вы согласитесь прилечь, я вас осмотрю.
Она не велит раздеться, и Сандрина теряется:
— Что, прямо так, в одежде?
Докторша уже стоит рядом с гинекологическим креслом и накрывает его белой пеленкой.
— Да, — говорит она, — я только вашу блузку приподниму, если вы не против. — Прежде чем положить ладони на живот Сандрине, она растирает их, объясняя: — У меня всегда очень холодные руки.
И Сандрина успокаивается. Она всю жизнь ненавидела врачей, еще до того старика, который щупал ее грудь во время насморка; она боялась показать свое тело и услышать нелестные, оскорбительные суждения. Но эта милая темнокожая женщина обо всем предупреждает, спрашивает разрешения, ощупывает мягко, и Сандрина спокойно лежит, вместо того чтобы сжаться или дергаться, как она обычно делает, когда до нее дотрагиваются.
— Ну что же, все очень спокойно, — говорит докторша и указывает на постер с картинками. — Зародыш внутри вас сейчас такой. — Сандрина видит: совсем крошка, червячок. — На данный момент, по моему мнению, ничего тревожного не происходит. Но я все же назначу вам дополнительные анализы, вы не возражаете? Проверим сахар, железо, всего ли хватает. И еще надо запланировать первое УЗИ. Вы будете приходить ко мне, и мы шаг за шагом будем делать все что нужно.
Сандрина вздыхает с облегчением, поняв, что осмотр закончен и у нее нет ничего страшного. Но тут ее пронзает новая тревога: цена. Ее прежний гинеколог обходился очень дорого — ее муж настаивал, чтобы она ходила к дорогим врачам, в клинику для богатых, пусть все видят, что он может о ней позаботиться. Вдруг и эта докторша стоит столько же, а ходить к ней придется раз в неделю? В холле она не подумала справиться, сколько стоит консультация, и ее бросает в пот: только бы хватило наличных.
Пока она застегивает брюки и утягивает живот, гинеколог говорит:
— В первые месяцы это нормально — чувствовать усталость, но надо себя щадить. Тело само потребует все, что ему нужно, вы только прислушивайтесь к себе хоть немного, договорились?
Наконец она объявляет цену, совсем небольшую, в раз пять-семь меньше, чем у врача с ледяными руками и ледяным взглядом, и Сандрина тихо смеется с облегчением.
Докторша удивляется, спрашивает:
— Что смешного?
— Нет-нет, ничего, просто мой партнер настаивал, чтобы я ходила к врачу, у которого консультация стоит сто двадцать евро, и я… я боялась, что…
На этот раз смеется докторша:
— Нет, это не про нас, у нас тарифы по медицинской страховке… Вы дадите мне свою карточку?
Сандрина смущается:
— Извините, я забыла ее.
— Что ж, тогда оплату отложим; надо будет подписать бумагу, и все… Но это выйдет немного дороже.
Сандрина пожимает плечами: все равно получается недорого, и это не портит ей настроения.
Гинеколог распечатывает назначения, что занимает чуть больше времени, чем обычно, потому что в принтере закончилась бумага. Заполняя лоток, она говорит как бы невзначай:
— Знаете, наблюдаться у одного и того же врача — это очень важно. Необходимо следить за ходом беременности, у вас наверняка будет множество вопросов, приступы страха, волнения… Если вы хотите, чтобы я вас наблюдала, то надо, чтобы вы мне доверились. — Она смотрит Сандрине прямо в глаза и очень ласково спрашивает: — Вы мне доверитесь?
Но Сандрина глаза отводит. О, как она понимает Матиаса, который боится вопросов в лоб и таких вот прямых взглядов; она смотрит на руки женщины — крупные, сильные, с овальными ногтями приятного сливочного оттенка.
Наконец она говорит:
— Да, конечно, — надеясь, что докторша не станет больше ни о чем спрашивать.
Он не возвращается домой в положенное время, и Сандрина беспокоится. Женщина из полиции приезжает, как обычно, а вот его машины нет. Потом приходит СМС-сообщение: он ужинает с Кристианом, и Сандрина предлагает Матиасу съесть еще один тост с сыром и ветчиной. Побывав в духовке второй раз, хлеб немного подсыхает, но Матиас ест с аппетитом. Потом они устраиваются перед телевизором, как дети-заговорщики, и случайно натыкаются на повтор заинтересовавшего их документального фильма от прошлой субботы; они наблюдают, как казуары пробираются сквозь мокрые заросли. Матиас доволен, а раз Матиас доволен, то и Сандрина тоже. Завтра у него в школе нет занятий, и они досматривают фильм до конца, затем вместе идут наверх, вместе чистят зубы и соревнуются, у кого больше пены.
Сандрина укрывает его одеялом, и он спрашивает:
— Завтра моя мама опять придет?
— Да, — говорит Сандрина, пытаясь справиться с уколом ревности, который она чувствует всякий раз, когда Матиас произносит слово «мама».
— Мама вспомнит что-то еще? Что-то новое? — опять спрашивает ребенок, и, разумеется, он хочет услышать, что она вспомнит его.
— Знаешь, Матиас, — говорит Сандрина, — врачи сказали, что надо набраться терпения, но есть еще кое-что, что ты никогда не должен упускать из виду: твоя мама вернулась, потому что ей сказали, что у нее был ребенок. Она вернулась ради тебя.
Это успокаивает малыша, и он улыбается во весь рот, перед тем как свернуться калачиком под одеялом.
Сандрина оставляет его дверь приоткрытой и бредет по коридору с телефоном в руке: новых эсэмэсок нет, хотя уже поздно. Нет, конечно, такое и раньше случалось, иногда он задерживался на работе допоздна, иногда засиживался с приятелями, когда у него теннис и обед в ресторане, но все-таки вечера он любит проводить дома, с ними.
Она заходит в комнату с полками, где первая жена хранила свои книги и занималась шитьем. Сандрина заняла часть полок, но ей так и не удалось сделать эту комнату своей. Иногда ее охватывает дрожь, когда она заходит, — ей чудится легкое дуновение на затылке, хотя она не верит в призраков… Что за глупости, какие призраки, ведь Каролина не умерла.
В окно видно, что на другой стороне улицы стоит полицейская машина. Что же ей нужно, этой женщине? — думает Сандрина. Неужели у нее нет своей жизни? Потом она говорит себе, что, может быть, у этой женщины есть дети, а она сидит здесь, вместо того чтобы быть с ними.
Она обходит комнату. Рядом со столом, на котором стоит швейная машинка, пристроилась высокая плетеная корзина без ручки и без крышки, в ней лежат отрезы ткани и всякие лоскуты. Сама она шить не умеет, но с подачи мужа оставила все это — вдруг когда-нибудь займется шитьем? А что, если найти лоскуток с каким-нибудь веселеньким рисунком и сшить что-нибудь совсем простенькое, слюнявчик, например, а потом показать ему и объявить о будущем ребенке? Да, это будет здорово, отличная идея.
Сандрина хочет поднять корзину на стол, но та весит гораздо больше, чем она предполагала, а доктор запретила ей носить тяжести. Она садится на пол и по очереди вынимает ткани — решает рассортировать их: гладкие, с рисунком, белые… Ей попадаются симпатичные лоскуты, она узнает обрезки с маленькими воздушными шарами, красными и белыми, у Матиаса когда-то была пижамка с таким рисунком, она видела ее на одной из старых фотографий, что малыш вытащил из альбомов. Она вынимает тяжелые шерстяные отрезы и вдруг, когда корзина опустела почти на две трети, натыкается на кусок сложенного конвертом желтого флиса. Внутри, кажется, что-то зашито. Она ощупывает сверток — да, между желтой тканью и синтепоновой подкладкой что-то есть.
Ей приходится распороть стежки, чтобы узнать секрет.
Паспорта — два паспорта. Один на имя Каролины, второй — для Матиаса. Выданы в одно и то же время, за несколько недель до исчезновения Каролины.
Сандрина сидит на полу среди стопок ткани с двумя маленькими книжицами в руках. У нее самой такого паспорта нет, она никогда никуда не ездила. Паспорта новенькие, какие-то негибкие, она с трудом смогла их пролистать. На фото Матиас еще совсем маленький, а его мать очень серьезная; две пары черных глаз не мигая смотрят прямо на нее.
Она не знает, как поступить с этими двумя паспортами, постепенно теплеющими в ее руках. Осторожно приподнимается и бросает взгляд в мансардное окошко. Полицейская машина все еще там. Сандрина оглядывает комнату. Это владения Каролины, здесь ее полки, ее коробки, все чисто, все в порядке, но теперь, когда в ее руках паспорта, она понимает, что эта комната полна тайн. Каролина что-то прятала. Каролина что-то скрывала… Она вспомнила жест Каролины — как та распахнула шкафчик под раковиной и достала оттуда полотенце. Нет, она точно что-то скрывает.
На улице слышится шум мотора. Сандрина снова выглядывает в окно и видит, что полицейской машины уже нет. Однако Сандрина не чувствует облегчения; паспорта в ее руке весят целую тонну — что с ними делать, как ей быть, чтобы не случилось еще одно светопреставление?
Снова раздается шум мотора: это он. Должно быть, дожидался отъезда полицейской, может быть, на аллее у футбольного поля неподалеку от въезда в поселок; он приехал слишком быстро, чтобы списать это на совпадение.
Сандрина растерянно оглядывается, колеблется, мнется, наконец заворачивает паспорта в желтый флис и убирает обратно в корзину. Если он сам докопает до паспортов, скажет, что корзину она не разбирала и ничего не видела. Хватает первую попавшуюся стопку и кладет ее на сверток, потом застывает, прислушиваясь.
Он ставит машину, и проходит чуть больше времени, чем требуется, прежде чем гремят ключи в замке. Ее муж со вздохом наклоняется и снимает обувь; шаги на ступеньках чуть тяжелее, чуть громче.
Приостанавливается в коридоре, чтобы распахнуть дверь в комнату Матиаса, идет дальше и обнаруживает ее в комнате Каролины. Глаза красные, изо рта противно воняет. Он напился.
— Ты что тут забыла? — спрашивает с вызовом и упреком.
Сандрина не знает, что сделала плохого; он же сам настаивал, чтобы она шила, вязала, наводила порядок, да еще вдобавок ко всему уволилась с работы; ему должно понравиться, что она тут занялась тряпками, но нет, он на грани ярости. И она опять говорит себе: «Не сегодня, моя крошка; и нужно дышать ровно, чтобы не дать ему заподозрить, что что-то не так, что я нашла тайник, что Каролина лжет, что Каролина его обманывала».
Она говорит:
— Видишь? Достала отрезы, подумала, может, сшить новые шторы в гостиную, и посмотрела, есть ли что-то подходящее.
Это ее коронный прием: он любит, чтобы все было по полочкам, все на своих местах, это снижает его тревожность и стыкуется с его планами, в которые входит, что Сандрина должна быть при нем, чуткая, заботливая.
Он говорит:
— Мм… ну-у ланно… рас так.
Ее муж в самом деле пьян, она еще не видела его таким, нет, никогда не видела. Он любит все контролировать и не выносит расхлябанности в хлам пьяного человека.
Сандрина спрашивает себя, почему он так напился, а вслух говорит лишь:
— Я приберусь тут и приду.
Он уходит. Сандрина думает: он вел машину пьяный, а ведь уже неделю у его дома дежурит полиция. Чего он добивается? Может быть, ищет возможности поступать так, как хочется ему самому? На него первая жена свалилась как гром среди ясного неба, а раньше он страдал от вторжения в его жизнь Анн-Мари и Патриса. Жена вернулась из небытия, и он не может ничего сделать… Не исключено, что на его месте Сандрина тоже запила бы.
Она проверяет, насколько надежно укрыт желтый флисовый сверток, наводит в комнате порядок и идет в спальню. Ее муж храпит в трусах и носках, его одежда валяется у кровати.
Сандрина подбирает и складывает вещи, ложится. Он не шевелится. Она засыпает.
Посреди ночи он пробуждается, включает свет, идет в ванную и пьет из-под крана шумно, как мучимый жаждой зверь.
Сандрина не открывает глаз — докторша сказала: прислушивайтесь к своему телу, а ее тело хочет спать.
Она натягивает одеяло на лицо, чувствуя себя примерной ученицей, хорошо усвоившей урок.