– А что, – худого тебе жениха привезли?
Санька одурела: надо было стыдиться, она же, как безумная, уставила дышащие зрачки на
жениха. Вдруг вздохнула и – шепотом: «Ой, мама родная…» Петр опять схватил ее – целовать…
– Эй, сват, не годится, – сказал князь-папа. – Отпусти девку…
Санька уткнулась в подол. Алеша, смеясь, увел ее, Волков щипал усы, – видимо, на сердце
отлегло. Князь-папа гнусил:
– Сущие в отце нашем Бахусе возлюбим друг друга, братие… Вина, закуски просим…
Иван Артемич спохватился, захлопотал. На дворе работники ловили кур. Алеша, виновато
улыбаясь, накрывал на стол. Донесся Санькин надломанный голос: «Матрена, ключи возьми, – в
горнице под сорока мучениками…» Петр крикнул Волкову: «За девку благодари, Васька». И
Волков, поклонясь, поцеловал ему руку… Иван Артемич сам внес сковороду с яичницей. Петр
сказал ему без смеха:
– За веселье спасибо, – потешил… Но, Ванька, знай место, не зарывайся…
– Батюшка, да разве бы я осмелел – не твоя бы воля… А так-то у меня давно и души нет со
страху…
– Ну, ну, знаем вас, дьяволов… А со свадьбой поторопись, – жениху скоро на войну идти.
К дочери найми девку из слободы – учить политесу и танцам… Вернемся из похода – Саньку
возьму ко двору…
Глава шестая
В феврале 1695 года в Кремле с постельного крыльца думным дьяком Виниусом объявлено
было всем стольникам, жильцам, стряпчим, дворянам московским и дворянам городовым, чтоб
они со своими ратниками и дружинами собирались в Белгороде и Севске к боярину Борису Петровичу Шереметьеву для промысла над Крымом.
Шереметьев был опытный и осторожный воевода. К апрелю месяцу, собрав сто двадцать
тысяч служилого войска и соединившись с малороссийскими казаками, он медленно пошел к ни-зовьям Днепра. Там стояли древняя крепость Очаков и укрепленные турецкие городки: Кизикерман, Арслан-Ордек, Шахкерман и в устье Днепра на острову – Соколиный замок, от него на
берега протянуты были железные цепи, чтобы заграждать путь в море.
Огромное московское войско, подойдя к городкам, промышляло над ними все лето. Мало
было денег, мало оружия, не хватало пушек, длительна переписка с Москвой из-за всякой мелочи. Но все же в августе удалось взять приступом Кизикерман и два другие городка. По сему случаю в стане Шереметьева был великий пир. С каждой заздравной чашей стреляли пушки в тран-шеях, наводя страх на турок и татар. Когда о победе написали в Москву, там с облегчением
заговорили: «Наконец-то – хоть кус отхватили у Крыма, и то – честь!..»
………………………………………………………
Тою же весной, тайно, без объявления, двадцать тысяч лучшего войска – полки Преображенский, Семеновский и Лефортов, стрельцы, городовые солдаты и роты из дьяков – были посажены у Всехсвятского моста на Москве-реке на струги, каторги и лодки, и караван, растянувшись на много верст, под музыку и пушечную пальбу поплыл в Оку и оттуда Волгой до
Царицына.
Генерал Гордон с двенадцатитысячным отрядом двинулся степью на Черкасск.
Оба войска направлялись под турецкую крепость Азов на Азовском море. Здесь турки держали торговые пути на восток и на хлебные кубанские и терские степи. Диверсия под Азов ре-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
134
шена была на военном совете, или консилии, – Лефортом, Гордоном, Автономом Головиным и
Петром. Чтобы не было огласки да туркам не было бы много чести, – Петра при войске приказано именовать бомбардиром Петром Алексеевым… (Да и позора меньше – буде неудача.) На консилии много думали, – на кого оставить Москву? Народ был неспокоен. Под самой столицей
рыскали разбойничьи шайки, – дороги зарастали травой – до того опасно стало ездить. Страшный враг, Софья, сидела в Новодевичьем, правда – тихо, молча… Но надолго ли?
На одного человека можно было положиться без раздумья, один был верен без лукавства, один только мог пугать народ – Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь потешных походов и всешутейшего собора. На него и оставили Москву. А чтобы над ним не хихикали в рукав
за прежнее, – велено было без шуток именовать его князь-кесарем и величеством. Бояре вспом-нили, что такой же случай был сто лет назад, когда Иван Грозный, отъехав в Александровскую
слободу, посадил в Москве полушута-полупугало, татарского князя Симеона Бекбулатовича,
«царем всеа России». Вспомнили и покорились. А народу было все равно, что князь-кесарь и что
черт, дьявол, знали только, что Ромодановский беспощаден и крови не боится.
Бомбардир Петр Алексеев плыл во главе каравана на Лефор-товой многовесельной каторге.
По пути хлебнули горя. Лодки, струги и паузки, построенные купечеством и государевыми гостями, текли и тонули. В туманные весенние ночи блуждали в разливах, на мели. В Нижнем-Новгороде пришлось пересесть на волжские барки. Петр писал Ромодановскому:
«Мин хер кениг… За которую вашу государскую милость должны мы до последней капли
кровь свою пролить, для чего и посланы… О здешнем возвещаю, что холопи ваши, генералы Автоном Михайлович и Франц Яковлевич, со всеми войсками, дал бог здорово… И намерены завтрашнего дни идтить в путь… А мешкалы для того, что иные суды в три дни насилу пришли…
Суды, которые делали гости, гораздо худы, иные и насилу пришли… А из служилых людей по се
число умерло небольшое число… За сим отдаюсь в покров шедрот ваших… Всегдашний раб