Все это могла дать только Европа. Туда требовалось послать людей, и так послать, чтоб
там дали. Задача мудреная, неотложная, спешная. Петр (и ближайшие) разрешил ее с азиатской
хитростью: послать со всей пышностью великое посольство и при нем поехать самому – пере-одетым, как на машкараде, – под видом урядника Преображенского полка Петра Михайлова.
Получалось так: «Вы-де нас считали закоснелыми варварами, и мы хоть и цари и прочее и побе-дители турок под Азовом, но люди мы не гордые, простые, легкие, и косности у нас может быть
меньше вашего, – спать можем на полу, едим с мужиками из одной чашки, и одна забота у нас –
развеять нашу темноту и глупость, поучиться у вас, наши милостивцы…»
Расчет был, конечно, верный: привези в Европу девку с рыбьим хвостом, там бы так не
удивились… Помнили, что еще брат Петра почитался вроде бога… А этот – саженного роста, изуродованный судорогою красавец плюет на царское величие ради любопытства к торговле и
наукам… Сие невероятно и удивительно.
Великими полномочными послами выбрали Лефорта, сибирского наместника Федора
Алексеевича Головина, мужа острого ума и знавшего языки, и думного дьяка Прокофия Возницына. При них двадцать московских дворян и тридцать пять волонтеров, среди них – Алексашка
Меньшиков и Петр.
Отъезд задержался из-за неожиданной неприятности: раскрылся заговор среди донских казаков, во главе обнаружился полковник Цыклер, тот, кто в бытность Петра в Троице первым
привел к нему стрелецкий полк. Петр никогда не мог забыть, что Цыклер был одним из верней-ших слуг Софьи, и упрямо не доверял его льстивости. После взятия Азова он послал Цыклера
строить крепость Таганрог, – для честолюбца это было равно ссылке. В Таганроге он нашел воз-бужденное принудительными работами казачество, – степная воля их гибла под жесткой рукой
царя, – и там, сразу заворовавшись, Цыклер стал говорить казакам:
«В государстве ныне многое нестроение для того, что государь уезжает за море и посылает
великим послом врага нашего, проклятого чужеземца Лефорта, и в ту посылку тащит казну мно-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
147
гую… Царь упрям, никого не хочет слушать, живет в потехах непотребных и творит над всеми
печальное и плачевное, и только зря казну тащит… Ходит один по ночам к немке, и легко можно
подстеречь, изрезать его ножами. А убьете его, – вам, казакам, никто мешать не станет, сделайте, как делал Стенька Разин… А сделаете так, потом царем хоть меня выбирайте: я – за старую веру
и простых, непородных люблю».
Казаки на это кричали: «Дай срок, отъедет государь в немцы, – учиним, как Стенька Разин…» Стрелецкий пятидесятник Елизарьев, не жалея коней, прискакал в Москву и донес о сем
воровстве. На розыске открылось, что в связи с Цыклером были московские дворяне Соковнин и
Пушкин и сносились с Новодевичьим монастырем. Петр сам пытал Цыклера, и тот в отчаянии от
боли и смертной тоски много нового рассказал про бывшие смертельные замыслы Софьи и Ивана Михайловича Милославского (умершего года три тому назад). Снова поднималась страшная с
детских лет тень Милославского, оживала недобитая ненавистная старина…
В Донском монастыре разломали родовой склеп Милославских, взяли гроб с останками
Ивана Михайловича, поставили на простые сани, и двенадцать горбатых длиннорылых свиней, визжа под кнутами, поволокли гроб по навозным лужам через всю Москву в Преображенское.
Толпами вслед шел народ, не зная – смеяться или кричать от страха.
На площади солдатской слободы в Преображенском увидели четырехугольник войск с
мушкетами перед собой. Гудели барабаны. Посреди – помост с плахой, подле – генералы и Петр, верхом, в треухе, в черной епанче. Рука у него дергала удила – привычный конь стоял смирно, –
нога, выскакивая из стремени, лягалась, белое лицо кривилось на сторону, запрокидывалось, будто от смеха. Но он не смеялся. Гроб раскрыли. В нем в полуистлевшей парче синел череп и
распавшиеся кисти рук. Петр, подъехав, плюнул на останки Ивана Михайловича. Гроб подтащи-ли под дощатый помост. Подвели изломанных пытками Цыклера, Соковнина, Пушкина и троих
стрелецких урядников. Князь-папа, пьяный до изумления, прочел приговор…
Первого Цыклера втащили за волосы по крутой лесенке на помост. Сорвали одежду, голого
опрокинули на плаху. Палач с резким выдохом топором отрубил ему правую руку и левую, –
слышно было, как они упали на доски. Цыклер забил ногами, – навалились, вытянули их, отсекли обе ноги по пах. Он закричал. Палачи подняли над помостом обрубок его тела с всклокочен-ной бородой, бросили на плаху, отрубили голову. Кровь через щели моста лилась в гроб Милославского…
3
Государство было оставлено боярам во главе со Львом Кирилловичем, Стрешневым, Апраксиным, Троекуровым, Борисом Голицыным и дьяком Виниусом. Москва – со всеми воров-скими и разбойными делами – Ромодановскому. В середине марта великое посольство с Петром
Михайловым выехало в Курляндию.
Первого апреля Петр отписал симпатическими чернилами:
«Мин хер Виниус… Вчерашнего дня приехали в Ригу, слава богу, в добром здоровии, и
приняты господа послы с великою честью. При котором въезде была ис 24 пушек стрельба, когда в замок вошли и вышли. Двину обрели еще льдом покрыту и для того принуждены здесь некоторое время побыть… Пожалуй, поклонись всем знаемым… И впредь буду писать тайными
чернилами, – подержи на огне – прочтешь… А для виду буду писать черными чернилами, где
пристойно будет, такие слова: „Пожалуй, поклонись господину моему генералу и побей челом, чтоб пожаловал, не покинул маво домишку“… Остальное все – тайными чернилами, а то здеш-ние людишки зело любопытные…»
На это Виниус отвечал: