– Стройся в роты…
– Пушки, пушки откатывай…
Стрельцы сбегались в нестройные роты, бросали вверх шапки, неистово кричали условлен-ный знак:
– Сергиев! Сергиев!
Полковник Граге велел принизить прицел, и батарея ударила ядрами по обозу, – полетели
щепы, забились лошади. Стрельцы отвечали ружейными залпами и бомбами из четырех пушек.
В третий раз с холма выстрелили в самую гущу полков. Часть стрельцов кинулась к рогаткам и
дефилеям, но там их встретили бутырцы и лефортовцы. Четвертый раз прогрохотали орудия, густым дымом окутался холм. Стрелецкие роты смешались, закрутились, побежали. Бросая знамена, оружие, кафтаны, шапки, драли кто куда. Драгуны, переправившись через речку, поскакали в
угон, сгоняя бегущих, как собаки стадо назад в обоз.
В тот же день генералиссимус Шеин перенес стан под монастырские стены и начал розыск.
Ни один из стрельцов не выдал Софьи, не помянул про ее письмо. Плакались, показывали раны, трясли рубищами, говорили, что к Москве шли страшною неурядною яростью, а теперь опомни-лись и сами видят, что – повинны.
Тума, вися на дыбе, со спиной, изодранной кнутом в клочья, не сказал ни слова, глядел
только в глаза допросчиков нехорошим взглядом. Туму, Проскурякова и пятьдесят шесть самых
злых стрельцов повесили на Московской дороге. Остальных разослали в тюрьмы и монастыри
под стражу…
15
Таких увертливых людей и лгунов, как при цезарском дворе в Вене, русские не видели отроду… Петра приняли с почетом, но как частного человека. Леопольд любезно называл его братом, но с глазу на глаз, и на свидание приходил инкогнито, по вечерам, в полумаске. Канцлер в
разговорах насчет мира с Турцией со всем соглашался, ничего не отрицал, все обещал, но, когда
доходило до решения, увертывался, как намыленный. Петр говорил ему: «Англичане и голландцы хлопочут лишь из-за прибылей торговых, не во всяком деле надобно их слушать. А нам писал
иерусалимский патриарх, чтоб гроб господень оберегли… Так неужто цезарю гроб господень не
дорог?..» Канцлер отвечал: «Цезарь вполне присоединяется к сим высоким и достопочтенным
мыслям, но на пятнадцатилетнюю войну истрачены столь несметные суммы, что единственным
достойным деянием является мир в настоящее время…»
«Мир, мир, – говорил Петр, – а с французами собираетесь воевать, как же сие?»
Но канцлер в ответ только глядел веселыми водянисто-непонимающими глазами. Петр говорил, что ему нужна турецкая крепость Керчь, и пусть-де цезарь, подписывая с турками мир, потребует Керчь для Москвы. Канцлер отвечал, что, несомненно, сии претензии с восторгом
разделяются всем венским двором, но он предвидит в вопросе о Керчи великие трудности, ибо
турки не привыкли отдавать крепостей без боя…
Словом, ничего путного из посещения Вены не получалось. Даже послам не давали торже-ственной аудиенции для вручения грамот и подарков. Послы уже соглашались идти через кава-лерские комнаты без шляп и ограничиться сорока восемью простыми гражданами для переноса
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
167
подарков, но упорно настаивали, чтобы при входе в зал обер-камергер громогласно провозгласил
царский титул, хотя бы малый, и чтоб царские подарки на ковер к ногам цезаря кладены не бы-ли… «Мы-де не чуваши и цезарю не данники, а народ равновеликий…» Министр двора улыбался, разводил руками: «Сих неслыханных претензий удовлетворить никак невозможно…»
Тут еще горше, чем в Голландии, узнали, что такое европейский политик. С горя ездили в
оперу, дивились. Посетили загородные замки. Были на великом придворном машкараде…
Петр совсем собрался уже ехать в Венецию. Из Москвы от Ромодановского и Виниуса
пришли письма о стрелецком бунте под Новым Иерусалимом.
..............
«…Мин хер кениг… Письмо твое, июня 17 дня писанное, мне отдано, в котором пишешь, ваша милость, что семя Ивана Милославского растет, – в чем прошу вас быть крепких, а кроме
сего ничем сей огнь угасить не мочно…
Хотя зело нам жаль нынешнего полезного дела, однако сей ради причины будем к вам так, как вы не чаете… Питер…»
16
За обедней в Успенском соборе князь-кесарь, приложась к кресту, вошел на амвон, повернулся к боярам, посохом звякнул о плиты:
– Великий государь Петр Алексеевич изволит быть на пути в Москву.
И пошел сквозь толпу, переваливаясь. Сел в золоченую карету с двумя саженного роста
зверовидными гайдуками на запятках, загрохотал по Москве.
Весть эта громом поразила бояр. Обсиделись, привыкли за полтора года к тихому благопо-лучию… Принесло ясна сокола! Прощай, значит, сон да дрема, – опять надевай машкерку. А отвечать за стрелецкие бунты? за нешибкую войну с татарами? за пустую казну? за все дела, кои
вот-вот собирались начать, да как-то еще не собрались? Батюшки, беда!
Не до отдыха стало, не до неги. Два раза в день сходилась большая государева Дума. Приказали всем купеческим сидельцам закрыть лавки, идти в приказ Большой Казны – считать медные деньги, чтоб в три дня все сосчитать… Призвали приказных дьяков, Христом богом просили