В конце сентября начался розыск. Допрашивали Петр, Ромодановский, Тихон Стрешнев и
Лев Кириллович. Костры горели всю ночь в слободе перед избами, где происходили пытки. В
четырнадцати застенках стрельцов поднимали на дыбу, били кнутом, сняв – волочили на двор и
держали над горящей соломой. Давали пить водку, чтобы человек ожил, и опять вздергивали на
вывороченных руках, выпытывая имена главных заводчиков. Недели через две удалось напасть
на след… Овсей Ржов, не вытерпев боли и жалости к себе, когда докрасна раскаленными клещами стали ломать ему ребра, сказал про письмо Софьи, по ее-де приказу они и шли в Новодевичье
– сажать ее на царство. Константин, брат Овсея, с третьей крови сказал, что письмо они, стрельцы, затоптали в навоз под средней башней Нового Иерусалима. Вскрылось участие царевны
Марфы, карлицы Авдотьи и Верки – ближней к Софье женщины…
Но тех, кто говорил с пыток, было немного. Стрельцы признавали вину лишь в вооружен-ном бунте, но не в замыслах… В этом смертном упорстве Петр чувствовал всю силу злобы против него…
Ночи он проводил в застенках. Днем – в делах с иноземными инженерами и мастерами, на
смотрах войск. К вечеру ехал к Ле-форту, к какому-либо послу или генералу обедать. Часу в десятом, среди смеха, музыки, дурачества князь-папы – вставал, – прямой, со втиснутой в плечи
головой, – шагал из пиршественной залы на темный двор и в таратайке по гололедице, укрывая
лицо вязаным шарфом от ледяного ветра, ехал в Преображенское, – издали видное по тусклому
зареву костров…
..............
Один из секретарей цезарского посольства записывал в дневнике то, что видел в эти дни, и
то, что ему рассказывали…
«…Чиновники датского посланника, – писал он, – пошли из любопытства в Преображенское. Они обходили разные темничные помещения, направляясь туда, где жесточайшие крики
указывали место наиболее грустной трагедии… Уже они успели осмотреть, содрогаясь от ужаса, три избы, где на полу и даже в сенях виднелись лужи крови, – когда крики, раздирательнее
прежних, и необыкновенно болезненные стоны возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе…
Но лишь вошли туда – как в страхе поспешили вон, ибо наткнулись на царя и бояр. Царь, стоявший перед голым, подвешенным к потолку человеком, обернулся к вошедшим, видимо
крайне недовольный, что иностранцы застали его при таком занятии. Нарышкин, выскочив за
ними, спросил: «Вы кто такие? Зачем пришли?..» И, так как они молчали, объявил, чтобы немедленно отправились в дом князя Ромодановского… Но чиновники, чувствуя себя неприкосновен-ными, пренебрегли этим довольно наглым приказанием. Однако в погоню за ними пустился
офицер, намереваясь обскакать и остановить их лошадь. Но сила была на стороне чиновников, –
их было много, и они были бодрее духом… Заметив все же, что офицер намеревается применить
решительные меры, они убежали в безопасное место… Впоследствии я узнал фамилию этого
офицера, – Алексашка, – царский любимец и очень опасен…»
..............
«…Определен новый денежный налог: на каждого служащего в приказах наложена подать
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
171
соразмерно должности, которую он исправляет…
Вечером даны были во дворце Лефорта, с царскою пышностью, разные увеселения. Собрание любовалось зрелищем потешных огней. Царь, как некий огненный дух, бегал по обнаженно-му от листвы саду и поджигал транспаранты и фонтаны, мечущие искры. Царевич Алексей и царевна Наталья были тоже зрителями сих огней, но из особой комнаты… На состоявшемся балу
единодушно красивейшей из дам признана Анна Монс, говорят, заменившая царю законную супругу, которую он собирается сослать в отдаленный монастырь…»
..............
«…Десятого октября, приступая к исполнению казни, царь пригласил всех иноземных послов. К ряду казарменных изб в Преображенской слободе прилегает возвышенная площадь. Это
место казни: там обычно стоят позорные колья с воткнутыми на них головами казненных. Этот
холм окружал гвардейский полк в полном вооружении. Много было московитян, влезших на
крыши и ворота. Иностранцев, находившихся в числе простых зрителей, не подпускали близко к
месту казни.
Там уже были приготовлены плахи. Дул холодный ветер, у всех замерзли ноги, приходилось долго ждать… Наконец его царское величество подъехал в карете вместе с известным
Александром и, вылезая, остановился около плах. Между тем толпа осужденных наполнила злополучную площадь. Писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял
ему солдат, читал народу приговор на мятежников. Народ молчал, и палач начал свое дело.
Несчастные должны были соблюдать порядок, они шли на казнь поочередно… На лицах их
не было заметно ни печали, ни ужаса предстоящей смерти. Я не считаю мужеством подобное
бесчувствие, оно проистекало у них не от твердости духа, а единственно от того, что, вспоминая
о жестоких истязаниях, они уже не дорожили собой, – жизнь им опротивела…
Одного из них провожала до плахи жена с детьми, – они издавали пронзительные вопли.