груди… Завизжала дверь кабака, и на крыльце – белой тенью раскорячилась та же девка.
– Чего боишься, иди назад, миленький.
Михайла кинулся бежать прочь без памяти.
Деньги скоро кончились. Товарищи отстали. Михайла, жалея о съеденном и выпитом, о
виденном и нетронутом, шатался меж двор. Возвращаться в уезд к отцу и думать не хотелось.
Наконец вспомнил про сверстника, сына крестного отца, Степку Одоевского, и постучался
к нему во двор. Встретили холопы недобро, морды у всех разбойничьи: «Куда в шапке на крыльцо прешь!» – один сорвал с Михайлы шапку. Однако – погрозились, пропустили. В просторных
теплых сенях, убранных по лавкам звериными шкурами, встретил его красивый, как пряник, отрок в атласной рубашке, сафьянных чудных сапожках. Нагло глядя в глаза, спросил вкрадчиво:
– Какое дело до боярина?
– Скажи Степану Семенычу, – друг, мол, его, Мишка Тыр-тов, челом бьет.
– Скажу, – пропел отрок, лениво ушел, потряхивая шелковыми кудрями. Пришлось подо-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
17
ждать. Бедные – не гордые. Отрок опять явился, поманил пальцем: – Заходи.
Михайла вошел в крестовую палату. Заробев, истово перекрестился на угол, где образа за-вешены парчовым застенком с золотыми кружевами. Покосился, – вот они как живут, богатые.
Что за хоромный наряд! Стены обиты рытым бархатом. На полу – ковры и коврики – пестрота.
Бархатные налавочники на лавках. На подоконниках – шитые жемчугом наоконники. У стен –
сундуки и ларцы, покрытые шелком и бархатом. Любую такую покрышку – на зипун или на ферязь, и во сне не приснится… Против окон – деревянная башенка с часами, на ней – медный
слон.
– А, Миша, здорово, – проговорил Степка Одоевский, стоя в дверях. Михайла подошел к
нему, поклонился – пальцами до ковра. Степка в ответ кивнул. Все же, не как холопу, а как дво-рянскому сыну, подал влажную руку – пожать. – Садись, будь гостем.
Он сел, играя тростью. Сел и Михайла. На Степкиной обритой голове – вышитая каменьями туфейка. Лоб – бочонком, без бровей, веки красные, нос – кривоватый, на маленьком подбородке – реденький пушок. «Такого соплей перешибить выродка, и такому – богатство», – подумал Михайла и униженно, как подобает убогому, стал рассказывать про неудачи, про бедность, заевшую его молодой век.
– Степан Семеныч, для бога, научи ты меня, холопа твоего, куда голову приклонить…
Хоть в монастырь иди… Хоть на большую дорогу с кистенем… – Степка при этих словах отдер-нул голову к стене, остеклянились у него выпуклые глаза. Но Михайла и виду не подал, – сказал
про кистень будто так, по скудоумию… – Степан Семеныч, ведь сил больше нет терпеть нищету
проклятую…
Помолчали. Михайла негромко, – прилично, – вздыхал. Степка с недоброй усмешкой водил
концом трости по крылатому зверю на ковре.
– Что ж тебе присоветовать, Миша… Много есть способов для умного, а для дураков всегда сума да тюрьма… Вон, хоть бы тот же Володька Чемоданов две добрые деревеньки оттягал у
соседа… Леонтий Пусторослев недавно усадьбу добрую оттягал в Москве у Чижовых…
– Слыхал, дивился… Да как ухватиться-то за такое дело – оттягать? Шутка ли!
– Присмотри деревеньку, да и оговори того помещика. Все так делают…
– Как это – оговори?
– А так: бумаги, чернил купи на копейку у площадного подьячего и настрочи донос…
– Да в чем оговаривать-то? На что донос?
– Молод ты, Миша, молоко еще не бросил пить… Вон, Левка Пусторослев пошел к Чижову
на именины, да не столько пил, сколько слушал, а когда надо, и поддакивал… Старик Чижов и
брякни за столом: «Дай-де бог великому государю Федору Алексеевичу здравствовать, а то говорят, что ему и до разговенья не дожить, в Кремле-де прошлою ночью кура петухом кричала»…
Пусторослев не будь дурак, вскочил и крикнул: «Слово и Дело!» – Всех гостей с именинником –
цап-царап – в приказ Тайных дел. Пусторослев: «Так, мол, и так, сказаны Чижовым на государя
поносные слова». Чижову руки вывернули и – на дыбу. И завертели дело про куру, что петухом
кричала. Пусторослеву за верную службу – чижовскую усадьбу, а Чижова – в Сибирь навечно.
Вот как умные-то поступают… – Степка поднял на Михайлу немигающие, как у рыбы, глаза. –
Володька Чемоданов еще проще сделал: донес, что хотели его у соседа на дворе убить до смерти, а дьякам обещал с добычи третью часть. Сосед-то рад был и последнее отдать, от суда отвязать-ся…
Раздумав, Михайла проговорил, вертя шапку:
– Не опытен я по судам-то, Степан Семеныч.
– А кабы ты был опытный, я бы тебя не учил… (Степка засмеялся до того зло, – Михайла
отодвинулся, глядя на его зубы – мелкие, изъеденные.) По судам ходить нужен опыт… А то гляди – и сам попадешь на дыбу… Так-то, Миша, с сильным не связывайся, слабого – бей… Ты вот, гляжу, пришел ко мне без страха…
– Степан Семеныч, как я – без страха…