плаху.
Другой, проходя близко от царя к палачу, сказал громко:
«Посторонись-ка, государь, я здесь лягу…»
Мне рассказывали, что царь в этот день жаловался генералу Гордону на упорство стрельцов, даже под топором не желающих сознавать своей вины. Действительно русские чрезвычайно
упрямы…»
..............
«У Новодевичьего монастыря поставлено тридцать виселиц четырехугольником, на коих
230 стрельцов повешены. Трое зачинщиков, подавших челобитную царевне Софье, повешены на
стене монастыря под самыми окнами Софьиной кельи. Висевший посредине держал привязан-ную к мертвым рукам челобитную».
..............
«Его царское величество присутствовал при казни попов, участников мятежа. Двум из них
палач перебил руки и ноги железным ломом, и затем они живыми были положены на колеса, третий обезглавлен. Еще живые, попы зловещим шепотом негодовали, что третий из них отде-лался столь быстрым родом смерти…»
..............
«Желая, очевидно, показать, что стены города, за которые стрельцы хотели силою проник-нуть, священны и неприкосновенны, царь велел всунуть бревна между бойницами московских
стен. На каждом бревне повешено по два мятежника. Таким способом казнено в этот день более
двухсот человек… Едва ли столь необыкновенный частокол ограждал какой-либо город, каковой
изобразили собою стрельцы, перевешанные вокруг всей Москвы».
..............
«…27 октября… Эта казнь резко отличается от предыдущей. Она совершена различными
способами и почти невероятными… Триста тридцать человек зараз обагрили кровью Красную
площадь. Эта громадная казнь могла быть исполнена только потому, что все бояре, сенаторы
царской Думы, дьяки – по повелению царя – должны были взяться за работу палача. Мнитель-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
172
ность его крайне обострена; кажется, он подозревает всех в сочувствии к казнимым мятежникам.
Он придумал связать кровавой порукой всех бояр… Все эти высокородные господа являлись на
площадь, заранее дрожа от предстоящего испытания. Перед каждым из них поставили по пре-ступнику. Каждый должен был произнести приговор стоящему перед ним и после исполнить
оный, собственноручно обезглавив осужденного.
Царь сидел в кресле, принесенном из дворца, и смотрел сухими глазами на эту ужасную
резню. Он нездоров, – от зубной боли у него распухли обе щеки. Его сердило, когда он видел, что у большей части бояр, не привыкших к должности палача, трясутся руки…
Генерал Лефорт также был приглашен взять на себя обязанность палача, но отговорился
тем, что на его родине это не принято. Триста тридцать человек, почти одновременно брошен-ных на плахи, были обезглавлены, но некоторые не совсем удачно: Борис Голицын ударил свою
жертву не по шее, а по спине; стрелец, разрубленный, таким образом, почти на две части, пере-терпел бы невыносимые муки, если бы Александр, ловко действуя топором, не поспешил отде-лить несчастному голову. Он хвастался тем, что отрубил в этот день тридцать голов. Князь-кесарь собственной рукой умертвил четверых. Некоторых бояр пришлось уводить под руки, так
они были бледны и обессилены».
..............
Всю зиму были пытки и казни. В ответ вспыхивали мятежи в Архангельске, в Астрахани, на Дону и в Азове. Наполнялись застенки, и новые тысячи трупов раскачивала вьюга на московских стенах. Ужасом была охвачена вся страна. Старое забилось по темным углам. Кончалась
византийская Русь. В мартовском ветре чудились за балтийскими побережьями призраки торговых кораблей.
Книга вторая
Глава первая
1
Кричали петухи в мутном рассвете. Неохотно занималось февральское утро. Ночные сторожа, путаясь в полах бараньих тулупов, убирали уличные рогатки. Печной дым стлало к земле, горячим хлебом запахло в кривых переулках. Проезжала конная стража, спрашивали у сторожей
– не было ли ночью разбою? «Как не быть разбою, – отвечали сторожа, – кругом шалят…»
Неохотно просыпалась Москва. Звонари лезли на колоколь-ни, зябко кряхтя, ждали, когда
ударит Иван Великий. Медленно, тяжело плыл над мглистыми улицами великопостный звон.
Заскрипели, – открывались церковные двери. Дьячок, слюня пальцы, снимал нагар с неугасимых
лампад. Плелись нищие, калеки, уроды, – садиться на паперти. Ругались вполголоса натощак.
Крестясь, махали туловищем в темноту притвора на теплые свечечки.
Босой, вприскочку, бежал юродивый, – вонючий, спина го-лая, в голове еще с лета – репьи.
На паперти так и ахнули: в руке у божьего человека – кусище сырого мяса… Опять, значит, такое скажет, – по всей Москве пойдет шепот. Перед самым притвором сел, уткнулся рябыми