– в красных пятнах, унылый нос – исплакан. Малиновое платье кое-как зашнуровано, жиденькие
прядки волос висели из-под парика. Адмиральша была до смерти напугана, видя столько подъ-езжающих знатных особ. По-русски она почти не говорила, всю жизнь провела в задних комнатах. Суя сложенные ладони в грудь пастору, шептала по-немецки:
– Что я буду делать? Такое множество гостей… Господин пастор Штрумпф, посоветуйте
мне – может быть, подать легкую закуску? Все слуги – как сумасшедшие, никто меня не слушает. Ключи от кладовых под подушкой у бедного Франца. (Слезы полились из бледно-желтых
глаз адмиральши, она стала шарить за лифом, вытащила мокрый платок, уткнулась в него.) Господин пастор Штрумпф, я боюсь выходить в зало, я так всегда теряюсь… Что будет, что будет, пастор Штрумпф?..
Пастор приличным случаю баском сказал адмиральше утешительные слова. Провел ладонью по сизообритому лицу, согнал с него земную суету и вошел в опочивальню.
Лефорт лежал на широкой измятой постели. Туловище его было приподнято на подушках.
Щетина отросла на впавших щеках и на высоком черепе. Он дышал часто, со свистом, выпячивая желтые ключицы, будто все еще пытался влезть, как в хомут, в жизнь. Открытый рот запекся
от жара. Жили одни глаза – черные, неподвижные.
Лекарь Поликоло отвел в сторону пастора Штрумпфа, прищурился значительно, собрал
щеки морщинами.
– Сухие жилы, – сказал он, – коими, как известно нашей науке, душа соединяется с телом, в
сем случае у господина адмирала наполнены столь сильными мокротами, что душа с каждой минутой притекает к телу по все более узким канальцам, и надо ждать полного закрытия оных мокротами.
Пастор Штрумпф тихо сел у изголовья умирающего. Лефорт недавно очнулся от бреда и
беспамятства и о чем-то заметно беспокоился. Услышав свое имя, он с усилием перевел было
глаза на пастора и опять стал глядеть туда, где в камине дымило серое полено. Там, над каминными завитками, лежал Нептун – бог морей – с трезубцем, под локтем его из золоченой вазы лилась золотая вода, разбегаясь золотыми завитками. Посредине, в черной дыре, дымило полено.
Штрумпф, стараясь отвратить взор адмирала к распятию, говорил о надежде на вечное спасение, в коем не отказано никому из живущих… Лефорт что-то пробормотал невнятно.
Штрумпф нагнулся к лиловым губам его. Лефорт – сквозь частое дыхание:
– Много не говори…
Все же пастор исполнил свой долг: дал глухую исповедь и причастил умирающего. Когда
он вышел, Лефорт приподнялся на локтях. Поняли, что он зовет мажордома. Прибежали, нашли
плачущего старика в поварне. Распухший от слез, в шляпе со страусовыми перьями, с булавой, мажордом стал в ногах постели. Франц Яковлевич сказал ему:
– Позови музыкантов… Друзей… Чаши…
На цыпочках вошли музыканты, – неодетые, кто в чем был. Внесли кубки с вином. Музыканты, окружив постель, приложили рога к губам и на шестидесяти рогах – серебряных, медных
и деревянных – заиграли менуэт, роскошный танец.
Мертвенно-бледный Лефорт ушел плечами в подушки. Виски его запали, как у лошади.
Неутолимо горели его глаза. Поднесли чашу, но он уже не мог поднять руки, – вино пролилось
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
186
на грудь. Под музыку он снова забылся. Глаза перестали видеть.
..............
Умер Лефорт. От радости в Москве не знали, что и делать. Конец теперь иноземной власти
– Кукуй-слободе. Сдох проклятый советчик. Все знали, все видели: приворотным зельем опаивал
он царя Петра, – да сказать-то ничего нельзя было. Отозвались ему стрелецкие слезы. Навек за-глохнет антихристово гнездо – Лефортов дворец…
Рассказывали: помирая, Лефорт приказал музыкантам играть, шутам скакать, плясицам
плясать, и сам – зеленый, трупный – сорвался с постели, да и заскакал… А во дворце на чердаке
как завоет, засвищет нечистая сила!..
Семь дней бояре и всякие служилые люди ездили ко гробу адмирала. Затая радость и страх, входили в двухсветное зало. Посреди его на помосте стоял гроб, до половины покрытый черной
шелковой мантией. Четыре офицера с обнаженными шпагами стояли у гроба, четыре – внизу, у
помоста. Вдова в скорбном платье сидела внизу перед помостом на раскладном стуле.
Бояре всходили на помост, свернув нос и губы в сторону, – чтобы не опоганиться, – каса-лись щекой синей руки чертова адмирала. Потом, подойдя к вдове, – поясной поклон: пальцами
до полу, и – прочь со двора…
На восьмой день из Воронежа, заганивая перекладных, приехал Петр. Кожаный возок его, –
шестерней – пролетел через Москву прямо во двор Лефортова дворца. Разномастные лошади с
трудом поводили мокрыми ребрами. Из-за полости высунулась рука, – шарила ремень – отстег-нуть.
Из дворца как раз выходила Александра Ивановна Волкова, на крыльце никого, кроме нее, не случилось. Санька подумала, что приехал так кто-то худородный, глядя по лошадям. Рассер-дилась, что загородили дорогу ее карете.
– Отъезжай с клячами, ну, чего стал на дороге, – сказала она царскому кучеру.
Высунутая рука, не найдя застежки, зло оторвала ремень полости, и из возка полез человек