«Чертушку похоронили, а другой остался, – видно, еще мало людей перевел».
8
Торговых и промысловых дел добрые люди, оставя сани за воротами и сняв шапки, поднимались по длинной – едва не от середины двора – крытой лестнице в Преображенский дворец.
Гости и купцы гостиной сотни приезжали на тройках, в ковровых санях, – входили, не робея, в
лисьих, в пупковых шубах гамбургского сукна. Обветшалая палата была плохо топлена. Бойко
поглядывая на прогнувшийся щелястый потолок, на траченное молью алое сукно на лавках и
дверях, говорили:
– Строеньице-то – не ахти… Она и видна боярская-то забота. Жалко, жалко…
Собрали сюда торговых людей наспех, по именным спискам. Кое-кто не приехал, боясь, как бы не заставили есть из никонианской посуды и курить табак. Догадывались, зачем царь позвал во дворец. Недавно на Красной площади думным дьяком при барабанном бое с лобного места был прочитан великий указ: «Известно государю учинилось, что гостям и гостиныя сотни, и
всем посадским, и купецким, и промышленным людям во многих их приказных волокитах от воевод, от приказных и от разных чинов людей, в торгах их и во всяких промыслах чинятся большие убытки и разорение… Милосердуя, он, государь, об них указал: во всяких их расправных, судных и челобитных, и купецких делах, и в сборах государственных доходов – ведать бурми-страм их и в бурмистры выбирать им меж себя погодно добрых и правдивых людей, – кого они
меж себя похотят. А из них по одному человеку быть в первых, сидеть по месяцу президентом…» В городах, в посадах и слободах указано ж выбирать для суда и расправы и сбора оклад-ных податей земских бурмистров из лучших и правдивых людей, а для сбора таможенных пошлин и питейных доходов выбирать таможенных и кабацких бурмистров – кого похотят.
Бурмистрам думать и торговыми и окладными делами ведать в особой Бурмистерской палате, и
ей со спорами и челобитными входить – мимо приказов – к одному государю.
Для Бурмистерской палаты отведено было в Кремле, близ храма Иоанна Предтечи, строение староцарского дворца с подвалами – где хранить казну.
Для такого честного дела московские купцы не пожалели денег (давно ли в Кремле ходили
без шапок, и то с опаской – теперь сами там сели): ветхий дворец покрыли новой крышей – под
серебро, покрасили снаружи и внутри, вставили оконницы не со слюдой, а со стеклами. У подвалов поставили свою стражу.
За избавление от воеводского разорения и приказной неправды купечество должно было
теперь платить двойной против прежнего оклад. Казне – явная прибыль. Ну, а купечеству? – как
сказать…
Действительно, от воевод, от приказных людей и людишек не стало житья: алчны, как волки, не уберегись – горло перервут, в Москве затаскают по судам, разденут, а в городах и посадах
за-томят на правеже на воеводином дворе. Это все так…
Но многие, – конечно, кто похитрее, – оберегались и жили не совсем плохо: воеводе поклонился рублем, подьячему послал сахарцу, сукнеца или рыбки, повытчика зазвал откушать
чем бог послал. У иного богатея не то что воевода или приказный – дьявол не дознается, сколько
у него товаров и денег. Конечно, такие орлы, – Митрофан Шорин – первый купец гостиной сотни, или Алексей Свешников, – эти, – как на ладони, к ним на двор и митрополит ездит. Рады
платить хоть тройной оклад в Бурмистер-скую палату, – там им честь, и сила, и порядок. Ну, а, скажем, Васька Ревякин старший? В лавчонке его в скобяном ряду товару на три алтына, – си-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
190
дит, глаза тряпочкой вытирает. А между прочим, знающие люди говорят: кабальных душ крестьянских за ним, посчитать, тысячи три. Не то что мужик или посадский, – редкий купец не бывал у него в долгу по тяжелой записи. И нет такого города, такого посада, где бы Ревякин не
держал скобяного склада и лавчонки, и все это у него записано на родственников и приказчиков.
Ухватить его никакими средствами нельзя: как налим – гол и скользок. Ему Бурмистерская палата – разорение, – от своих не скроешься.
В ожидании царского выхода купечество – постарше сидели на лавках, меньшие стояли.
Понимали: нужны, значит, денежки надёже-государю, хочет поговорить по душам. Давно бы
так, – по душам-то… Бывавшие здесь впервые не без страха поглядывали на раскрашенные
львами и птицами двери сбоку тронного места (трона не было, остался один балдахин).
Петр вышел неожиданно из боковой дверцы, – был в голландском платье, – красный, видимо выпивший. «Здорово, здорово», – повторял добродушно, здоровался за руку, иных похлопывал по спине, по голове. С ним – несколько человек: Митрофан Шорин и Алексей Свешников
(в венгерских кафтанах); братья Осип и Федор Баженины – серьезные и видные, с закрученными
усами, в иноземном суконном платье, узковатом в плечах; низенький и важный Иван Артемич
Бровкин – скоробогатей – обрит наголо, караковый парик до пупа; суровый думный дьяк Любим
Домнин и какой-то – по одеже простой посадский – неведомый никому человек, с цыганской бородой, с большим залысым лбом. Этот, видимо, сильно робел, шел позади всех.
Петр сел на лавку, оперся о раздвинутые колени. «Садитесь, садитесь», – сказал придви-нувшемуся купечеству. Помялись. Он велел, дернул головой. Старшие сейчас же сели. Остав-шийся стоять думный дьяк Любим Домнин вынул сзади из кармана грамоту, свернутую трубкой, пожевал сухими губами. Тотчас братья Осип и Федор Баженины вскочили, держа на животе
аглицкие шляпы, важно потупились. Петр опять кивнул на них:
– Вот таких бы побольше у нас… Хочу при всей людности Осипа и Федора пожаловать…
В Англии, в Голландии жалуют за добрые торговые дела, за добрые мануфактуры, и нам – вве-сти тот же обычай. Верно я говорю? (Обернулся направо, налево. Приподнял бровь.) Вы что
мнетесь? Денег, боитесь, буду у вас просить? По-новому надо начинать жить, купцы, вот что я
хочу…
Момонов, богатый суконщик, спросил, поклонясь:
– Это как – по-новому жить, государь?
– Отучаться жить особе… Бояре мои сидят по дворам, как барсуки. Вам нельзя, вы – люди