Молоко жрал с кашей. Кладя ложку на непокрытый стол, тонко рыгал. Щеки у него дрожали от
сытости, глаза заплыли. Расстегнул пуговицу на портках:
– Бога будете за меня молить, чада мои дорогие… Я – добрый человек… Ешьте, пейте, –
чувствуйте, я ваш отец…
Алексашка молчал, кривил рот, в глаза не глядел. После ужина сказал Алешке: 100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
21
– От отца ушел через битье, а от этого и подавно уйду. Он теперь повадится драться, боров.
Страшно стало Алешке бросать сытую жизнь. Лучше, конечно, без битья! Да где же найти
такое место на свете, – все бьют. На печи тайком плакал. Но нельзя же было отбиваться от товарища. Наутро, взяв лотки с пирогами, мальчики вышли на улицу.
Свежо было майское утро. Сизые лужи. На березах – пахучая листва. Посвистывают
скворцы, задрав к солнцу головки. За воротами стоят шалые девки, – ленятся работать. На иной, босой, одна посконная рубаха, а на голове – венец из бересты, в косе – ленты. Глаза дикие.
Скворцы на крышах щелкают соловьями, заманивают девок в рощи, на траву. Вот весна-то!..
«Вот пироги подовые с медом…»
Алексашка засмеялся:
– Подождет Заяц нынешней выручки.
– Ай, Алексашка, ведь так – грабеж.
– Дура деревенская… А жалованье нам дьявол платил? Хребет на него даром два месяца
ломали… Эй! Купи, стрелец, с зайчатиной, пара – с жару, – грош цена…
Все больше попадалось баб и девок за воротами, на перекрестках толпился народ. Вот бегом прошли стрельцы, звякая берды-шами, – народ расступился, глядя на них в страхе. Чем ближе к Всехсвятскому мосту через Москву-реку, тем стрельцов и народу становилось больше. Весь
берег, как мухами, обсажен людьми, – лезли на навозные кучи – глядеть на Кремль. В зеркальной воде, едва колеблемой течением, спокойно отражались зеленоверхие башни, зубцы кирпичных стен и золотые купола кремлевских церквей, церковенок и соборов. Но неспокойны были
разговоры в народе. За твердынями стен, где пестрели чудные, нарядные крыши боярских дворов и государева дворца, – в этой майской тишине творилось неладное… Что доподлинно, – еще
не знали. Стрельцы шумели, не переходя моста, охраняемого с кремлевской стороны двумя
пушками. Там виднелись пешие и конные жильцы – дети боярские, служившие при государевой
особе. Поверх белых кафтанов на них навешаны за спиной на медных дугах лебединые крылья.
Жильцов было мало, и, видимо, они робели, глядя, как с Балчуга подваливают тысячи народу.
Алексашка, как бес, вертелся близ моста. Пироги они с Алешкой все живо сбыли, лотки
бросили. Не до торговли. Жутко и весело. В толпе то здесь, то там начинали кричать люди. У
всех накипело. Жить очертело при таких порядках. Грозили кремлевским башням. Старик посадский, взлезши на кучу мусора и снявши колпак с лысины, говорил медленно:
– При покойном Алексее Михайловиче так-то народ поднялся… Хлеба не было, соли не
было, деньги стали дешевы, серебряный-то целковый казна переплавляла на медный… Бояре
кровь народную пили жадно… Народ взбунтовался, снял с коня Алексея Михайловича и рвал на
нем шубу… Тогда многие дворы боярские разбили и сожгли, бояр побили… И на Низу поднялся
великодушный казак Разин… И быть бы тогда воле, народ бы жил вольно и богато… Не под-держали… Народ слабый, одно – горланить горазд. И ныне без единодушия того, ребята, ждите, – плахи да виселицы, одолеют вас бояре…
Слушали его, разинув рты… И еще смутнее становилось и жутче. Понимали только, что в
Кремле власти нет, и время бы подходящее – пошатнуть вековечную твердыню. Но как?
В другом месте выскакивал стрелец к народу:
– Чего ждете-то? Боярин Матвеев чуть свет в Москву въехал… Не знаете, что ли, Матвеева? Покуда в Кремле бояре, без головы, лаялись друг с дружкой, – жить еще можно было… Теперь настоящий государь объявился, – он вожжи подтянет… Данями, налогами так всех обложит, как еще не видали… Бунтовать надо нынче, завтра будет поздно…
Кружились головы от таких слов. Завтра – поздно… Кровью наливались глаза… Мороком
чудился Кремль, лениво отраженный в реке, – седой, запретный, вероломный, полный золота…
На стенах у пушек – ни одного пушкаря. Будто – вымер. И высоко – плавающие коршуны над
Кремлем…
Вдруг на той стороне моста засуетились крылатые жильцы, донеслись их слабые крики.
Между ними, вертясь на снежно-белом коне, появился всадник. Его не пускали, размахивая ши-роколезвийными бердышами. Наседая, он вздернул коня, вырвался, потерял шапку и бешено
помчался по плавучему мосту, – между досок брызнула вода, – цок, цок, – тонконогий конь
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
22
взмахивал весело гривой.