– Связать его разве? Спит крепко. Опосля бы в огонь и бросили с молитвой.
Другой, – выставя бороду, всматриваясь:
– Вязать-то, – нашумишь, закричит. Их там десятеро.
– Тогда чего же?
– Раз ткнуть рогатиной. Тут же бы дверь и подперли.
– Ах, Петруша, Петруша, – первый человек закачал ушастой шапкой. – Кто тебя за язык
тянет? Кровь-то одна, – человек же, не зверь… В огне – сказано – крещение приемлет человек…
А ты – рогатиной! Душу погубишь…
– Ну, возьму грех…
– Думать не смей. Не искушай меня ради Исуса…
– А то бы – милое дело: и скоро и тайно…
– За такие мысли что-то тебе еще скажет отец Нектарий.
– Да я ведь как лучше…
Замолчали. Думали, как быть. По голубому снегу неровно побежала тень от совы: лунь почуял поживу, кружился, проклятый. Дверь избенки вдруг скрипнула, полезла оттуда лешачья голова Якима, – за нуждой, видимо… Увидел двоих, ахнул, кинулся назад, поднял тревогу. Эти
двое скользнули за оснеженные ветви, побежали, слышали – грохнул выстрел, встревожил лесную тишину.
Бежали долго, нарочно кружили, путая следы. Пробрались через еловую чащобу к руслу
ручья. Было уже близ рассвета, месяц высок. Невдалеке медленно, унывно били в чугунную доску.
.............
Андрюшка Голиков звонил к ранней обедне. Был он в наголь-ной лисьей ветхой шубейке, но бос. Переступая обжигаемыми снегом посинелыми ступнями, повторял нараспев речение Аввакума: «Со мученики в чин, с апостолы в полк, со святители в лик» – и раз – ударял колотушкой
в чугунную доску, подвешенную вместо колокола на столбе под кровелькой напротив скитских
ворот. Такую епитимью наложил на него старец за то, что вчера, в день постный, возжаждал и
напился квасу.
На звон собиралась братия. Выходили из келий, мужчины – особе, женщины – особе. Скит, огороженный тыном, был невелик. Многие жили окрест, по берегу ручья, по краю болотного
острова. Шли оттуда лесными тропами. Дальние торопились, боясь опоздать: старец был суро-венькой.
Посреди скита, между тесно наваленными ометами соломы, стояла моленная – низкая руб-леная изба с широкой, в четыре спуска, крышей, с одной, посредине, шатровой главой на вось-мистенном срубчике.
Братия, вступив в ворота, шла боязненно, опустив головы, приложа руки к груди: мужики, не старые и средних лет, женщины – в холщовых саванах поверх шубенок, в платах, опущенных
на лицо. Глухо и дребезжа – тоскою плотского бытия – в лунном мареве звонило чугунное буха-ло, да скрипел под лаптями снег. Перед дверями люди двуперстно крестились, смиренно вступа-ли в моленную с заиндевелыми бревенчатыми стенами. Перед ликами древнего письма горели
копеечные свечки. Это казалось чудом, – свеча в дремучих лесах. Становились на колени, мужчины – направо, женщины – налево. Между ними протягивалась из лоскутов сшитая завеса на
лыковом вервии.
.............
Тяжело дыша, те двое на лыжах вбежали в скитские ворота и – громко Андрею:
– Бросай стучать, – беда!
– Скорей скажи старцу, пусть к нам выйдет…
У Андрея вся душа была натянута, как сухая жила, – от поста, от бессонного бодрствова-ния, от вечного ужаса. Испугавшись, он выронил колотушку, задрожал, задышал. Но недаром
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
235
учил его Нектарий одолевать бесов (а их – тьма темь: сколько мыслей – столько бесов), мысленно торопливо завопил: «Враг сатана, отженись от меня!..» Поднял колотушку, ударил по бухалу
под голубком, замотал головой: не мешайте, отойдите прочь…
– Андрей, говорят тебе: тот офицер с солдатами – верстах в пяти отсюда…
– Хоть звони-то легче, – услышат… С ними Яким. По звону он их прямо сюда приведет…
Андрей – сквозь часто стукающие зубы:
– Старец еще в келье, идите прямо к нему.
Сняли лыжи, пошли. Оба они, Степка Бармин и Петрушка Кожевников, были из повенец-кого посада, промышляли рыбой, зверем… За двуперстное сложение повенецкий воевода не раз
их грабил и разбивал, свел со двора скотину, и это им надоело. Года уже с два их жены с детьми
тайно жили в Выговской обители, а сами – в разных местах, – где удобнее для промысла и по-глуше. Когда прошел слух, что в скиты едет офицер с солдаты (обритые, мясоеды, на версту
смердят табаком – «табун-травой»), Нектарий приказал Степке и Петрушке следить за ними, сбивать с пути, и если возможно, без греха, и совсем избыть слуг антихристовых.
К отцу Нектарию просто не допускали. В холодные сени вышел послушник, – их у старца
было двое: Андрей и этот – хроменький Порфирий, чахлый отрок с подкаченными глазами. Шепотом рассказали ему. Порфирий склонил набок головочку, молвил одним вздохом: «Войдите…» Лесные мужики, сдернув шапки, старались как-нибудь сжаться, вступая из сеней в