Треснула душа великим сомнением. Кто врет? Глаза его врут, – мед на ложке, волос уся-ной, сивый? (Не бесов же волос!) Или врет старец? Кому верить? Был час – едва не сошел с ума: путаница, отчаяние! Нектарий постоянно повторял: «Антихрист пришел к вратам мира, и
выблядков его полна поднебесная. И в нашей земле обретается черт большой, ему же мера – ад
преглубокий». А если так – поди уверь, что он сам, Нектарий, – не лукавый? Возить по спине
рогачом и черт может. Все двусмысленно, все, как мховое болото, зыбко. Остается одно: ни о
чем не думать, повесить голову, как побитому псу, и – верить, брюхом верить. А если не верится? Если думается? Мыслей не задавить, не угасить, – мигают зарницами. Это тоже, значит, от
антихриста? Мысли – зарницы антихристовы? То вдруг у Андрея обмирали внутренности: куда
лечу, куда качусь? Мал, нищ, убог… Припасть бы к ногам старца, – научи, спаси! И не мог: чудились усы в меду… Пришел в пустыню искать безмятежного бытия, нашел сомненье…
Потом от слабости телесной Андрюшка изнемог, мысли притупились, присмирели. Еже-дневные побои выносил как щекотку. Старец лютовал на него день ото дня все хуже. Другому: 100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
237
«Порфиша да рыбанька», а этого – так и лошадь не бьют. Уйти бы… Но куда? Правда, Денисов
говорил Андрюшке (когда в конце декабря доставили на санях хлеб в Выговскую обитель):
«Поживи у нас, потрудись над украшением храма. Когда лед сойдет, пошлю тебя с товаром в
Москву. Я тебе верю». Андрюшка отказался, – желал не того: тишины, умиления… Казалось, так
и видел – келейку в лесу, старенького старца в скуфеечке на камне у речки, говорящего о незем-ном свете любезному послушнику и зверям, вышедшим из леса послушать, и птицам, севшим на
ветки, и северному солнышку, неярко светящему на тихую гладь уединенной речки… Нашел
тишину! Эдакой бури в мыслях и тогда не было, когда во вьюжные ночи дрожал в щели китай-городской стены, слушая, как ударяются друг о друга мерзлые стрельцы да скрипят виселицы.
Бесноватый мужик, поглядывая на печь, где лежал ничком Андрюшка, разговаривал:
– Тебе долго здесь не прожить, – хил. Старичок тебя в землю вобьет, – ты ему поперек горла воткнулся. Ох, властный старичок, гордый! Ему святители спать не дают. Начитается Четьи-Минеи, и пошел чудить!.. Он бы десять лет на сосне просидел, кабы не лютые зимы. И народ он
жжет для того же, – любит власть! Царь лесной… Я его насквозь вижу, я, брат, умнее его, – ей-богу… Я всех вас умнее. Действительно, во мне три беса… Первый – падучая, это – сильненький
бес… Второй бес – что я ленивый… Кабы не лень, разве бы я сидел на цепи… Третий бес – умен
я чересчур, ужас! Накануне, как меня начнет ломать падучая, ну, все понимаю. Делаюсь злой, все противно… Про каждого человека знаю, откуда он и какой он дурак и чего он ждет… И я
нарочно говорю чепуху, на смех… Цепь грызу, катаюсь – смешно, верят… Старичок, и тот глядит, разиня глаза… Он меня, брат, боится. Весной опять от него уйду… А тебе, Ондрюшка, он
рогачом отобьет печенки – зачахнешь. А вернее всего – на первой гари ты у него первый сго-ришь…
– Ох, замолчи, пожалуйста…
Андрей слез с печи, помыл руки, засучился, снял с квашни покрышку. По другим кельям
тесто творили на одну треть из муки, две трети клали сушеную, толченую кору, – здесь тесто
было из чистой муки, взошло шапкой. Бесноватый мужик потянулся посмотреть. Рванул цепь, выдернул ее вместе с ершом из стены. Андрей испугался было. Мужик сказал, засучиваясь:
– Ничего… Я так часто делаю. Старец вернется – ерш воткну назад, сяду…
Он тоже помыл руки. Вместе с Андреем стали валять просфоры, сажать в печь.
– Скука все-таки, Ондрюшка… Бабу сейчас бы сюда…
– Замолчи… Тьфу! (Андрей хотел оборониться крестом от таких слов, – пальцы были в те-сте.) Ей-богу, старцу пожалуюсь…
– Я те пожалуюсь… Дурак, по скитам, думаешь, с ветра брюхатят бабы? В Выговской обители их десятка три, как тельные коровы, ходят… А уж на что там строго…
– Врешь ты все…
– Этой сласти, гляжу, ты еще не пробовал, Ондрюшка?..
– До смерти не осквернюсь…
– Позвать гладкую бабу и заставить полы мыть. Она моет, ты сидишь на лавке, разгора-ешься… Крепче вина это…
Андрей торопливо содрал тесто с пальцев. Вышел из кельи на мороз, – постоять… Утрен-няя заря широко разлилась за лесом, солнцу вот-вот взойти. Следы на снегу налиты теплой тенью, сахарные сугробы нагнулись около избенок, зеленели вершины огромных елей. В приоткрытую дверь моленной слышалось унылое пение. Степка и Петрушка опять пробежали мимо
Андрея, крикнули:
– Идут сюда! Затворяй ворота…
.............
Алексей Бровкин послал Якима поговорить с раскольниками: что они за люди и сколько их
и почему не отворяют ворота царскому офицеру? Лошадей оставил в лесу на дороге, сам с солдатами, велев зарядить мушкеты, подошел к скиту. Из-за высокого тына искрились шапки снега
на крышах, синел осьмиконечный крест на моленной, – оттуда слышалось пение, хотя время
обедни давно прошло.
Яким долго стучал в калитку. Влез на тын, поглядел, нет ли собак, и спрыгнул на двор.
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
238