Плотно поев и выпив, Роман Борисович успокоился. Может, и в самом деле что-нибудь
лишнее брякнул перед царевичем и царевной… Верхние щепотны, а перед иностранцами – в
особенности. Ну, ничего, – со старика не взыщется…
После полудня, завалясь, огрузневший и сонный, в возок, Роман Борисович позевал, размял
задом помягче место и беспечально заснул, чувствуя талый мартовский ветерок… Была бы у не-го черна совесть, нет, совесть – покойна, – где же было догадаться, какие тяжелые и необыкновенные дела воспоследствуют для него из пустяшного, казалось бы, случая на царском взъезжем
дворе.
.............
До Воронежа все-таки хлебнули горя. Не заверни студеный ветер с метелью, пришлось бы
тонуть где-нибудь на переправе через речку. Торопясь, бросили своих лошадей, – ехали теперь
на перекладных. Чем ближе к Дону, в мимоезжих деревнях мужики становились несговорчивее, глядели угрюмо – зверем, шапки хотели ломать только после окрику. Роман Борисович охрип от
лая на каждом взъезжем дворе, требуя лошаденок. Сам заходил в избы, тряс за грудь мужиков:
«Да знаешь ты, перед кем стоишь, сукин сын!.. Разорю!»
Мужик, зло сжав зубы, мотался башкой, на печи, как волчата, светились глазами ребятишки, ширококостая баба недобро держала ухват или кочергу: «Нечего нас разорять, боярин, уж
разорили, – нет у нас лошадей, уходи с богом».
В одной деревне, дворов в десять, разметанных непогодой, – на косогоре над речкой, –
Буйносовым пришлось жить сутки: в деревне – одни бабы, ни мужиков, ни лошадей. Ночевали в
черной избе (где человек, стоя, тонул головой в дыму). Княжны стонали, лежа под тулупами на
составленных лавках. Дым ел глаза. Бездомно подвывал ветер.
Роман Борисович, пробудившись, услышал голоса на улице, – кто-то, видимо, подъехал.
Покряхтел, с неохотой вылез из-под шубы. На дворе – бело, в небе вызвездило меж летящих туч.
Справив нужду, князь Роман подошел к воротам. За ними – негромкие голоса:
–…Жуковские мужики по весне все разбегутся, Иван Васильевич…
– Жили, слава богу, до этой самой грязи… Приехал Азмус, – как его там, – антихрист, и –
пошло… Наделали черпаков, давай из болота грязь черпать, лепить кирпичи, сушить в ригах…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
248
Наши мужики с утра до ночи эту грязь возят, риги ей все забиты… Лошадей покалечили… Ни
пахать тебе, ни сеять…
– Царь приезжал… Этого, говорит, мало… Велел поставить мельницу с черпаками, тянуть
со дна грязищу-то… При нем ее жгли – брали из риги. Нет, этой повинности мы не вытерпим.
Бежать без оглядки…
– По оврагам скрываемся, Иван Васильевич. Ночью только и придешь за куском хлеба. Это
разве жизнь?..
– Атаман, скоро ли гиль-то начнется?
Роман Борисович, не замечая, как ветер прохватывает его под накинутой на голову шубей-кой, приложил глаза к щели в воротах. Различил (при смутном свете звезд): несколько мужиков
понуро стоят около санок с ковровым задком, в них, держа вожжи, – широкий человек в чепане, в казацкой шапке, борода будто обрызгана известью, – пегая. «Ой, ой, этого вора я где-то видел», – страшась, подумал Роман Борисович.
Один из мужиков, – наклоняясь над задком саней:
– На Дону что слышно, атаман?
Пегобородый, перебрав вожжи, ответил важно:
– До лета ждите…
Мужики придвинулись:
– Войны, что ли, ждут?
– Вот дал бы господь…
– Поскорее чем бы нибудь это кончилось…
– Кончится, кончится, – с угрозой пробасил пегобородый. – Зубы у нас есть. – Он сильно
повернулся в санях: – Ребята, у кого коня я поставлю?
– Иван Васильевич, ко мне бы… Да черт принес вчера боярина с бабами… Озорничают-то
как… Сено, солому раскидали, овес припрятал, – нашли, не поверишь – по ведру засыпают коням… А что мне с него, – он и копейки не даст…