Взяли его за перевязь, сорвали, в клочья разлетелся бархатный кафтан. Михайла Долгорукий выхватил саблю и, пятясь, отмахиваясь, взошел на крыльцо. Стрельцы, уставя копья, кинулись за ним. Схватили. Царица дико завизжала. Растопыренное тело Долгорукого полетело и
скрылось в топчущей, рвущей его толпе. Матвеев и царица подались к двери. Но было уже поздно: из сеней Грановитой палаты выскочили Овсей Ржов с товарищами.
– Бей Матвеева, – закричали они.
– Любо, любо, – заревела толпа.
Овсей Ржов насел сзади на Матвеева. Царица взмахнула рукавами, прильнула к Артамону
Сергеевичу. Царевич Иван, отпихнутый, упал и заплакал. Круглое лицо Петра исказилось, пере-косилось, он вцепился обеими руками в пегую бороду Матвеева…
– Оттаскивай, не бойся, рви его, – кричали стрельцы, подняв копья, – кидай нам!
Оттащили царицу, отшвырнули Петра, как котенка. Огромное тело Матвеева с разинутым
ртом высоко вдруг поднялось, растопыря ноги, и перевалилось на уставленные копья.
Стрельцы, народ, мальчишки (Алексашка с Алешкой) ворвались во дворец, разбежались по
сотням комнат. Царица с обоими царевичами все еще была на крыльце, без памяти. К тем, кто
остался на площади, опять подошли Хованский и Голицын, и в толпе закричали:
– Хотим Ивана царем… Обоих… Хотим Софью… Любо, любо… Софью хотим на царство… Столб хотим на Красной площади, памятный столб, – чтоб воля наша была вечная…
Глава вторая
1
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
25
Пошумели стрельцы. Истребили бояр: братьев царицы Ивана и Афанасия Нарышкиных, князей Юрия и Михайлу Долгоруких, Григория и Андрея Ромодановских, Михайлу Черкасского, Матвеева, Петра и Федора Салтыковых, Языкова и других – похуже родом. Получили стрелец-кое жалованье – двести сорок тысяч рублев, и еще по десяти сверх того рублев каждому стрель-цу наградных. (Со всех городов пришлось собирать золотую и серебряную посуду, переливать ее
в деньги, чтобы уплатить стрельцам.) На Красной площади поставили столб, где с четырех сторон написали имена убитых бояр, их вины и злодеяния. Полки потребовали жалованные грамоты, где бояре клялись ни ныне, ни впредь никакими поносными словами, бунтовщиками и изменниками стрельцов не называть, напрасно не казнить и в ссылки не ссылать.
Приев и выпив кремлевские запасы, стрельцы разошлись по слободам, посадские – по посадам. И все пошло по-старому. Ничего не случилось. Над Москвой, над городами, над сотнями
уездов, раскинутых по необъятной земле, кисли столетние сумерки – нищета, холопство, бездо-лье.
Мужик с поротой задницей ковырял кое-как постылую землю. Посадский человек от
нестерпимых даней и поборов выл на холодном дворе. Стонало все мелкое купечество. Худел
мелкопоместный дворянин. Истощалась земля; урожай сам-три – слава тебе, господи. Кряхтели
даже бояре и именитые купцы. Боярину в дедовские времена много ли было нужно? – шуба на
соболях да шапка горлатная – вот и честь. А дома хлебал те же щи с солониной, спал да молился
богу. Нынче глаза стали голоднее: захотелось жить не хуже польских панов, или лифляндцев, или немцев: наслышались, повидали многое. Сердце разгорелось жадностью. Стали бояре заводить дворню по сотне душ. А их обуть, одеть в гербовые кафтаны, прокормить ненасытную ораву, – нужны не прежние деньги. В деревянных избах жить стало неприлично. Прежде боярин или
боярыня выезжали со двора в санях на одной лошади, холоп сидел верхом, позади дуги. На хомут, на уздечку, на шлею навешивали лисьих хвостов, чтобы люди завидовали. Теперь – выпи-сывай из Данцига золоченую карету, запрягай ее четверней, – иначе нет чести. А где деньги? Ту-го, весьма туго.
Торговлишка плохая. Своему много не продашь, свой – гол. За границу не повезешь, – не
на чем. Моря чужие. Все торги с заграницей прибрали к рукам иноземцы. А послушаешь, как
торгуют в иных землях, – голову бы разбил с досады. Что за Россия заклятая страна, – когда же
ты с места сдвинешься?
В Москве стало два царя – Иван и Петр, и выше их – правительница, царевна Софья. Одних
бояр променяли на других. Вот и все. Скука. Время остановилось. Ждать нечего. У памятного
стрелецкого столба на Красной площади стоял одно время часовой с бердышом, да куда-то
ушел. Простой народ кругом столба навалил всякого. И опять зароптали на базарах люди, пошло
шептанье. Стали стрельцы сомневаться: не до конца тогда довели дело, шуму было много, а толку никакого. Не довершить ли, пока не поздно?
Старики рассказывали, – хорошо было в старину: дешевле, сытнее, благообразнее. По деревням мужики с бабами водили хороводы. На посадах народ заплывал жиром от лени. О разбо-ях не слыхивали. Эх, были, да прошли времена!..
В стрелецкой слободе объявилось шесть человек раскольников – начетчики, высохшие, как
кость, непоколебимые мужики. «Одно спасение, – говорили они стрельцам, – одно ваше спасение скинуть патриарха-никонианина и весь боярский синклит, ониконианившийся и ополячив-шийся, и вернуться к богобоязненной вере, к старой жизни». Раскольники читали соловецкие
тетради – о том, как избежать прелести никонианской и спасти души и животы свои. Стрельцы
плакали, слушая. Старец-раскольник, Никита Пустосвят, на базаре, стоя на возу, читал народу по
соловецкой тетради:
«Я, братия моя, видал антихриста, право, видал… Некогда я, печален бывши, помышляю-щи, как придет антихрист, молитвы говорил, да и забылся, окаянный. И вот на поле многое множество людей вижу. И подле меня некто стоит. Я ему говорю: чего людей много? Он же отвечает: антихрист грядет, стой, не ужасайся. Я подперся посохом двоерогим, стою бодро. Ан – ведут
нагого человека, – плоть-то у него вся смрад и зело дурна, огнем дышит, изо рта, из ноздрей и из
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
26