– Емельян Игнатьевич, на одно бы согласился: в огороде, в лебеде, в прохладе полежать…
(И без того длинное, узкобородое лицо Чередеева совсем высохло от жары и тоски, глаза завалились.) У меня в Суздале домишко… На огороде две березы старых, – во сне их вижу… Утречком
встанешь – пошел скотинку взглянуть, ан ее уже выгнали на луг… Пойдешь на пасеку, – трава
по пояс… На речке мужики идут бреднем… Бабы стучат вальками. Приветливо…
– Ай, ай, ай, да, да, да, – кивал морщинистым лицом великий посол.
– На обед – пирог с соминой…
Украинцев, покачиваясь, не открывая глаз:
– Сомина – жирновато, Иван Иванович… По летней поре – ботвинью… Квасок мятный…
– Хороша уха из ершей, Емельян Игнатьевич…
– И его чистить нельзя, ерша, как есть, сопливого надо варить. Сварил – долой и туда –
стерлядь…
– Какое государство, боже мой! Ну, а здесь, Емельян Игнатьевич? Истинно – бусурмане.
Так, марево какое-то. И гречанки здесь – истинно сосуд мерзостей…
– Вот этого тебе бы надо избегать, Иван Иванович.
У Чередеева на большом носу, как просо, проступал пот. Глаза глубже заваливались. От
берега к кораблю шел шестивесельный сандал, покрытый ковром. Капитан Памбург вдруг закричал хрипло:
– Боцмана, свистать всех наверх! Давай трап.
На сандале подплыл, торопливо шлепая туфлями, – взобрался по трапу Соломон, один из
подьячих великого визиря, быстрый в мыслях и в движениях тела, со скуластым лицом, при-плюснутым носом. Живо обшарил глазами корабль, живо, – ладонь – ко лбу, к губам, к сердцу, –
заговорил по-русски:
– Великий визирь просит спросить про твое здоровье, Емельян Игнатьевич… Боится, что
тебе тесно на корабле. С чего разгневался на нас?
– Здравствуй, Соломон, – ответил Украинцев как можно не спеша, – скажи и ты про здоровье великого визиря… Все ли у вас слава богу? (При сих словах приоткрыл острый глаз.) А нам
и здесь хорошо. По дому соскучились. Всего дому-то здесь – пятьдесят футов под ногами.
– Емельян Игнатьевич, можно в сторонку?
– Отчего же, можно и в сторонку, – кашлянув, сказал Че-редееву и Памбургу: – Отойдите
от нас. – И сам отступил в тень паруса.
Соломон улыбкой открыл корявые десны:
– Емельян Игнатьевич, я вам истинный друг, врагов ваших по пальцам знаю… (Замелькал
перстами перед носом Украинцева, – тот только: «Так, так».) Над их происками смеюсь… Не
будь меня, Диван бы и говорить с вами перестал… Удалось мне повернуть дело, – великий визирь хоть завтра подпишет мир… Бакшиш надо дать кое-кому…
– Вот как? – повторил Украинцев. Все теперь было понятно. Один грек, состоявший у него
на жалованье, вчера донес, что в Константинополь вернулся из Парижа французский посол и
было собрание Дивана – султанских министров – и они получили большие подарки. Емельян
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
274
всю ночь, мучаясь от жары и тараканов, думал: «К чему бы сие? Не иначе, как снова втравляют
турок в войну с австрийским цезарем. А посему туркам надо развязать руки с московскими делами…»
– Что ж, бакшиш – дело десятое… Ты вот что скажи великому визирю: ждем-де мы только
попутного ветра. Будет мир – хорошо, не будет – еще нам лучше… А миру быть так… (Твердо
из-под седатых бровей стал глядеть на Соломона.) Днепровские городки мы разорим, как угово-рились… Но взамен вокруг Азова быть русской земле на десять дней верхового пути. Это твердо…
Соломон, испугавшись, как бы совсем бакшиш не ушел от него, – русские, видимо, знали
больше, чем надо, – схватил великого посла за рукава. Начал спорить. Пошли в каюту. Пам-бург, зная, что много глаз глядит в подзорные трубы на «Крепость», послал матросов на мачты – будто бы готовить паруса к походу. Емельян на минуту показался из каюты.
– Иван Иванович, приберись, в город поедем.
И скоро сам вышел при парике и шпаге. Соломон подхватывал его за локти, когда спускались по трапу в сандал.
После полудня впервые за много дней лениво плеснулся узкий вымпел на корабле. Далекие
холмы стало затягивать бесцветной мглой. Синева неба будто насыщалась пылью, заволакивало
город. Начал дуть ветер из пустыни.