– Смотри – глаза попортишь, – тихо сказал Борис Петрович.
– Кончаю, господин фельдмаршал…
– Ну, кончаешь, – кончай… (И – уже совсем про себя.) Так-то вот оно нашего брата… Ну, ну… Ах ты, боже мой…
Легонько постукивал всей горстью по столу, глядел в мутное окошечко. На озере – в крепости еще полыхало… Ягужинский весело-насмешливо косился на господина фельдмаршала: ишь, как его подперло, шея надулась, лицо потерянное.
– Отнесешь указ-то полковнику, – сказал Борис Петрович, – да зайди во второй драгунский
полк, что ли… Этого, как его, Оську Демина, урядника, разыщи. Там с ним в обозе – бабенка од-на… Жалко – пропадет, – замнут драгуны… Ты ее приведи-ка сюда… Постой… Оське – на-ка –
передай рубль, – жалую, скажи…
– Все будет исполнено, господин фельдмаршал…
Борис Петрович – один в избе – кряхтел, качал головой. И ведь ничего не поделаешь: без
греха, как ты ни старайся, – не прожить… В девяносто седьмом году ездил в Неаполь… Привязалась к сердцу черненькая одна… Хоть плачь… И на Везувий лазил, глядел на адский огонь, и
на острове Капри лазил на страшные скалы, глядел капища поганских римских богов, и прилежно осматривал католические монастыри, глядел и руками трогал: доску, на которой сидел господь бог, умывая ученикам ноги, и часть хлеба тайные вечери, и крест деревянный – в нем часть
пупа Христова и часть обрезанья, и один башмак Христов – ветхий, и главу пророка Захарии –
отца Иоанна Предтечи, и многое другое вельми предивное и пречудесное… Так нет же – все за-слонила ему востроглазая Джулька, с бубном плясала, песни пела… Хотел взять ее в Москву, в
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
302
ногах валялся у девчонки… Ах, боже мой, боже мой…
Ягужинский, как всегда, обернулся одним духом, – легонько втолкнул в избу давешнюю
девушку в голубом платье, в опрятных белых чулках, – грудь накрест перевязана косынкой, в
кудрявых темных волосах – соломинки (видимо, в обозе уже пристраивались валять ее под телегами)… Девушка у порога опустилась на колени, низко нагнула голову – явила собой покорность
и мольбу.
Ягужинский, бодро крякнув, вышел. Борис Петрович некоторое время разглядывал девушку… Ладная, видать – ловкая, шея, руки – нежные, белые… Весьма располагающая. Заговорил с
ней по-немецки:
– Зовут как?
Девушка легко, коротко вздохнула:
– Элене Экатерине…
– Катерина… Хорошо… Отец кто?
– Сирота… Была в услужении у пастора Эрнста Глюка…
– В услужении… Очень хорошо… Стирать умеешь?
– Стирать умею… Многое умею… За детьми ходить…
– Видишь ты… А у меня исподнего платья простирать некому… Ну, что же, – девица?
Катерина всхлипнула, и – не поднимая головы:
– Нет уже… Недавно вышла замуж…
– А-а-а… За кого?
– Королевский кирасир Иоганн Рабе…
Борис Петрович насупился. Спросил неласково про кирасира: где же он – среди пленных?
Может, убит?
– Я видела, Иоганн с двумя солдатами бросился вплавь через озеро… Больше его не видала…
– Плакать, Катерина, не надо… Молода… Другого наживешь… Есть хочешь?
– Очень, – ответила она тонким голосом, подняла похудевшее лицо и опять улыбнулась, –
покорно, доверчиво. Борис Петрович подошел к ней, взял за плечи, поднял, поцеловал в тонкие
теплые волосы. И плечи у нее были теплые, нежные…
– Садись к столу. Покормим. Обижать не будем. Вино пьешь?
– Не знаю…
– Значит – пьешь…
Борис Петрович крикнул денщика, строго (чтобы солдат чего не подумал лишнего, боже
упаси – не ухмыльнулся) приказал накрывать ужинать. Сам за ужином не столько ел, сколько
поглядывал на Катерину: ишь ты – какая голодная! Ест опрятно, ловко, – взглянет влажно на Бориса Петровича, благодарно приоткроет белые зубки. От еды и вина щеки ее порозовели…
– Платьишки твои, чай, все погорели?..