Всю ночь пылал пожар. На башнях расплавлялись свинцовые крыши, и горящие стропила
обрушивались, взметая языки пламени. Заревом освещалась река, оба стана русских и ниже по
течению – сотня лодок у берега наготове, с охотниками, тесно стоящими на помостах, со штур-мовыми лестницами, положенными поперек бортов. После полуночи канонада замолкла, слышался только шум бушующего огня.
Часа за два до зари с царской батареи выстрелила пушка. Надрывающе забили барабаны.
Ладьи на веслах пошли к крепости, все ярче озаряемые пламенем. Их вели молодые офицеры: Михайла Голицын, Карпов и Александр Меньшиков. (Вчера Алексашка со слезами говорил Петру: «Мин херц, Шереметьев в фельдмаршалы махнул… Надо мной люди смеются: генерал-майор, губернатор псковский! А на деле – денщик был, денщиком и остался… Пусти в дело за
военным чином…»)
Петр с фельдмаршалом и полковниками был на мысу, на батарее. Глядели в подзорные
трубы. Ладьи быстро подходили с восточной стороны, там, где обвалилась стена, – навстречу им
неслись каленые ядра. Первая лодка врезалась в берег, охотники горохом скатились с помостов, потащили лестницы, полезли. Но лестницы не хватали доверху, даже в проломе. Люди взбира-лись на спины друг другу, карабкались по выступам. Сверху валились камни, лился расплавлен-ный свинец. Раненые срывались с трехсаженной высоты. Несколько лодок, подожженных ядрами, ярко пылая, уплывали по течению.
Петр жадно глядел в трубу. Когда пороховым дымом застилало место боя, – совал трубу
под мышку, начинал вертеть пуговицы на кафтане (несколько уже оторвал). Лицо – землистое, губы черные, глаза ввалились…
– Ну, что же это, что такое! – глухо повторял, дергал шеей, оборачивался к Шереметьеву.
(Борис Петрович только вздыхал неторопливо, – видал дела и пострашнее за эти два года.)
– Опять пожалели снарядов… Бери голыми руками! Нельзя же так!..
Борис Петрович отвечал, закрывая глаза:
– Бог милостив, возьмем и так…
Петр, расставя ноги, опять прикладывал трубу к левому глазу.
Много раненых и убитых валялось под стенами. Солнце было уже высоко, задернуто плен-ками. К облакам поднимался дым из крепостных башен, но пожар, видимо, слабел. Новый отряд
охотников, подойдя в лодках с западной стороны, кинулся на лестницы. У всех в зубах горящие
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
309
фитили, – выхватывали из мешков гранаты, скусывали, поджигали, швыряли. Кое-кому удалось
засесть в проломе, но оттуда – не высунуть головы. Шведы упорно сопротивлялись. Пушечные
удары, треск гранат, крики, слабо доносившиеся через реку, – то затихали, то снова разгорались.
Так длилось час и другой…
Казалось, все надежды, судьба всех тяжких начинаний – в упорстве этих маленьких чело-вечков, суетливо двигающихся на лестницах, передыхающих под выступами стен, стреляющих, хоронясь за кучи камней от шведской картечи… Помочь ничем нельзя. Батареи принуждены
бездействовать. Были бы в запасе лодки, – перевезти еще тысячи две солдат на подмогу. Но сво-бодных лодок не было, и не было лестниц, не хватало гранат…
– Батюшка, отошел бы в шатер, откушал бы, – отдохни… Что сердце зря горячить, – говорил с бабьим вздохом Борис Петрович.
Петр, не опуская трубы, нетерпеливо оскалился. Там, на стене, появился высокий седобо-родый старик в железных латах, в старинной каске. Указывая вниз, на русских, широко развел
рот, – должно быть, кричал. Шведы тесно обступили его, тоже кричали, – видимо, о чем-то спорили. Он оттолкнул одного, другого ударил пистолетом, – тяжело полез вниз по уступам камней
– в пролом. За ним туда скатилось человек с полсотни. В проломе сбились в яростную кучу шведы и русские. Человеческие тела, как кули, летели вниз… Петр закряхтел длинным стоном.
– Этот старик – комендант – Ерик Шлиппенбах, старший брат генералу Шлиппенбаху, которого я бил, – сказал Борис Петрович.
Шведы быстро овладели проломом, защелкали оттуда из мушкетов. Сбегали по лестницам
вниз, кидались с одними шпагами на русских. Высокий старик в латах, стоя в проломе, топал ногой, взмахивал руками, как петух крыльями… («Швед осерчает – ему и смерть не страшна», –
сказал Борис Петрович.) Остатки русских отступали к воде, к лодкам. Какой-то человек, с обвя-занным тряпкою лицом, метался, отгоняя солдат от лодок, чтобы в них не садились, – прыгал, дрался… Навалившись на нос лодки – отпихнул ее, порожнюю, от берега. Прыгнул к другой –
отпихнул… («Мишка Голицын, – сказал Борис Петрович, – тоже горяч».) Рукопашный бой был у
самых лодок…
Двенадцать больших челнов с охотниками, сгибая дугою весла, мчались против течения к
крепости. Это был последний резерв, отряд Меньшикова. Алексашка, без кафтана – в шелковой
розовой рубахе, – без шляпы, со шпагой и пистолетом, первым выскочил на берег… («Хвастун, хвастун», – пробормотал Петр.) Шведы, увидя свежего противника, побежали к стенам, но только часть успела взобраться наверх, остальных покололи. И снова со стен полетели камни, бревна, бухнула пушка картечью. Снова русские полезли на лестницы. Петр следил в трубу за розовой
рубашкой. Алексашка бесстрашно добывал себе чин и славу… Взобравшись в пролом, наскочил
на старого Шлиппенбаха, увернулся от пистолетной пули, схватился с ним на шпагах – старика
едва уберегли свои, утащили наверх… Шведы ослабели под этим новым натиском… («Вот –
черт!» – крикнул Петр и затопал ботфортом.) Розовая Алексашкина рубаха уже металась на самом верху, между зубцами стены.
Было плохо видно в подзорную трубу. Огромное раскаленное зарево северного заката разливалось за крепостью.
– Петр Алексеевич, а ведь никак белый флаг выкинули, – сказал Борис Петрович. – Уж по-ра бы, – тринадцать часов бьемся.
.............
Ночью на берегу Невы горели большие костры. В лагере никто не спал. Кипели медные