жесткий воротник…
– Пошли за Воробьихой, – прошептала царица, – пусть уж скажет правду, а то так-то
страшнее…
Долог, скучен летний день. Белые облака плывут и не плывут над Яузой. Знойно. Мухи.
Сквозь марево видны бесчисленные купола Москвы, верхушки крепостных башен. Поближе –
игла немецкой кирки, ветряные мельницы на Кукуе. Стонут куры, навевая дремоту. В поварне
стучат ножами.
Бывало, при Алексее Михайловиче, – смех и шум в Преображенском, толпится народ, ржут
кони. Всегда потеха какая-нибудь – охота или медвежья травля, конские гонки. А теперь – глядишь – и дорога-то сюда от каменных ворот заросла травой. Прошла жизнь. Сиди – перебирай
четки.
В стекло чем-то бросили, Зотов открыл окно. Петр позвал, стоя под липой, – весь в пыли, в
земле, потный, как мужичонок:
– Никита, напиши указ… Мужики мои никуда не годятся, понеже старые, глупые… Скорее!
– О чем указ прикажешь писать, твое царское величество? – спросил Никита.
– Нужно мне сто мужиков добрых, молодых… Скорее…
– А написать, – для чего мужики сии надобны?
– Для воинской потехи… Мушкетов прислали бы не ломаных и огневого зелья к ним… Да
две чугунных пушки, чтобы стрелять… Скорей, скорей… Я подпишу, пошлем нарочного…
Царица, отогнув ветвь липы, склонилась в окошко:
– Петенька, свет мой, будет тебе все воевать… Отдохнул бы, посиди около меня…
– Маманя, некогда, маманя, потом…
Он убежал. Царица долгим вздохом проводила сына. Зотов, сотворив крестное знамение, вынул из кармана гусиное перо и ножичек и со тщанием перо очинил, попробовал на ноготь.
Еще раз перекрестясь, с молитвой, отогнул рукав и сел писать полууставом: «Божьею милостью, мы, пресветлейший и державнейший великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец…»
Царица от скуки взяла почитать Петрушкину учебную тетрадь. Арифметика. Тетрадь – в
чернильных пятнах, написано – вкривь и вкось, неразборчиво: «Пример адиции… Долгу много, а
денех у мена менше тово долгу, и надобает вычесть – много ли езчо платить. И то ставися так: долг выше, а под ним денги, и вынимают всякое исподнее слово ис верхнева. Например: один ис
двух осталось один. А писать сверху два, ниже ево единица, а под единицей ставь смекальную
линию, под смекальной линией – число, кое получится, или смекальное число…»
Царица зевнула, – не то есть хочется, не то еще чего-то…
– Никита Моисеевич, забыла я – полдничали сегодня мы али нет?
– Государыня матушка, Наталья Кирилловна. – Зотов, отложив перо, встал и поклонился. –
Как отобедали – изволили вы почивать и, встав, полдничали, – подавали вам ягоды с услив-ками, грушевый взвар и мед монастырский…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
32
– И то… Уж вечерню скоро стоять…
Царица лениво поднялась и пошла в опочивальню. Там при свете лампад (окно было зана-вешено) у стены на покрытых сундуках сидели злющие старухи-приживалки и поминали друг
другу шепотом обиды. Разом встав, как тряпочные – без костей, поклонились царице. Она села
под образами на веницейский с высокою спинкою стул. Из-за кровати выползла карлица с гноя-щимися глазами, по-ребячьи всхлипывая, прикорнула у государыниных ножек, – приживалки ее
чем-то обидели.
– Сны, что ли, рассказывайте, дуры бабы, – сказала Наталья Кирилловна. – Единорога никто не видел?
Оканчивая день, медленно ударил колокол на вышке дворцовой церкви. В сенях, на лестницах появились, протирая опух-щие глаза, боярские дети из мелкопоместных, худородных, –
стольники, приписанные Софьей к Петрову дворцу. Был здесь и Василий Волков, – отец его
расшиб лоб о пороги, добился для сына чести. Житье было сытное, легкое, жалованье – шестьдесят рублей в год. Но – скучно. Стольники спали почитай что круглые сутки.
Колокол звонил к вечерне. Царя нигде не было. Стольники побрели его искать на двор, в
огороды, на луг к речке. На подмогу им царица послала десятка два мамок поголосистее. Обша-рили, обаукали всю местность, – нет царя нигде. Батюшки, уж не утонул ли? У стольников дремоту как рукой сняло. Повскакали на неоседланных коней, рассыпались по вечернему полю, крича, зовя. Во дворце поднялся переполох. Старушонки торопливо зашептали по всем углам:
«Непременно это ее рук дело – Соньки… Давеча какой-то человек ходил круг дворца… И нож у
него видели за голенищем… Зарезали, зарезали нашего батюшку-кормильца…» Наталью Кирилловну довели этим шепотом зловещим до того, что, обезумев, выбежала она на крыльцо. Из темных полей тянуло дымком, тыркали дергачи в сырых ложбинах. Вдали над черным Сокольничь-им бором появилась тускловатая мрачная звезда. Пронзилось тоской сердце Натальи
Кирилловны; заломив руки, она закричала: