горящей лучиной, – латал рубаху.
Он не удивился, увидя царя Петра, воткнул иглу, положил рубаху, встал и медленно поклонился, как в церкви – черному лику.
– Жалуйся! – отрывисто сказал Петр. – Еда плохая?
– Плохая, государь, – ответил человек просто, ясно.
– Одеты худо?
– Осенью выдали одежонку, – за зиму – вишь – сносили.
– Хвораете?
– Многие хворают, государь, – место очень тяжелое.
– Аптека вас пользует?
– Про аптеку слыхали, точно.
– Не верите в аптеку?
– Да как тебе сказать, сами собой будто бы поправляемся.
– Ты откуда? По какому наряду пришел?
– Из города Керенска пришел, по третьему, по осеннему наряду… Мы – посадские. Тут, в
землянке, мы все – вольные…
– Почему остался зимовать?
– Не хотелось на зиму домой возвращаться, – все равно – с голоду выть на печи. Остался по
найму, на казенном хлебе, – возим лес. А ты посмотри – какой хлеб дают. – Мужик выта-щил из-под полушубка кусок черного хлеба, помял, поломал его в негнущихся пальцах. – Плесень. Разве
тут аптека поможет?
Андрей Голиков тихонько переменил лучину в светце, – в низенькой, обмазанной глиной, местами лишь побеленной землянке стало светлее. Кое-кто из-за рогожи поднял голову. Петр
Алексеевич присел на нары, обхватил коленку, пронзительно, – в глаза, – глядел на бородатого
мужика:
– А дома, в Керенске, что делаешь?
– Мы – сбитенщики. Да ныне мало сбитню стали пить, денег ни у кого нет.
– Я виноват, всех обобрал? Так?
Бородатый поднял, опустил голые плечи, поднялся, опустился медный крест на его тощей
груди, – с усмешкой качнул головой:
– Пытаешь правду?.. Что ж, правду говорить не боимся, мы ломаные… Конечно, в старо-прежние годы народ жил много легче. Даней и поборов таких не было… А ныне – все деньги да
деньги давай… Платили прежде с дыму, с сохи, большей частью – круговой порукой, можно бы-ло договориться, поослобонить, – удобство было… Ныне ты велел платить всем подушно, все
души переписал, – около каждой души комиссар крутится, земский целовальник, плати. А последние года еще, – сюда, в Питербург, тебе ставь в лето три смены, сорок тысяч земских людей… Легко это? У нас с каждого десятого двора берут человека, – с топором, с долотом или с
лопатой, с поперечной пилой. С остальных девяти дворов собирают ему кормовые деньги – с
каждого двора по тринадцати алтын и две денежки… А их надо найти… Вот и дери на базаре
глотку: «Вот он, сбитень горячий!» Другой бы добрый человек и выпил, – в кармане ничего нет, кроме «спасиба». Сыновей моих ты взял в драгуны, дома – старуха да четыре девчонки – мал
мала меньше… Конечно, государь, тебе виднее – что к чему…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
335
– Это верно, что мне виднее! – жестко проговорил Петр Алексеевич. – Дай-ка этот хлеб-то. – Он взял заплесневелый кусок, разломил, понюхал, сунул в карман. – Пройдет Нева, привезут новую одежу, лапти. Муку привезут, хлеб будем печь здесь. – Он пошел было к двери, забыв
про Голикова, но тот до того умоляюще метнулся, взглянул на него, Петр Алексеевич с усмешкой сказал: – Ну, богомаз? Показывай…
Часть стены между нарами, тщательно затертая и побеленная, была прикрыта рогожей. Голиков осторожно снял рогожу, подтащил тяжелый светец, зажег еще и другую лучину и, держа
ее в дрожащей руке, возгласил высоким голосом:
– Вельми преславная морская виктория в усть Неве майя пятого дня, тысячу семьсот третьего года: неприятельская шнява «Астрель» о четырнадцати пушек и адмиральский бот «Гедан» о
десяти пушек сдаются господину бомбардиру Петру Алексеевичу и поручику Меньшикову.
На штукатуренной стене искусно, тонким углем, были изображены на завитых пеной волнах два шведских корабля, в пушечном дыму, окруженные лодками, с которых русские солдаты
лезли на абордаж. Над кораблями из облака высовывались две руки, держащие длинный вымпел
со сказанной надписью. Петр Алексеевич присел на корточки. «Ну и ну!» – проговорил. Все бы-ло правильно, – и оснастка судов, и надутые пузырями паруса, и флаги. Он даже разобрал Алексашку с пистолетом и шпагой, лезущего по штурмовому трапу, и узнал себя, – принаряженного
слишком, но – действительно – он стоял тогда под самой неприятельской кормой, на носу лодки, кричал и кидал гранаты.
– Ну и ну! Откуда же ты знаешь про сию викторию?
– Я тогда на твоей лодке был, гребцом…