Корнелий Крейс затряс лицом, – противно адмиральскому положению вынул из табакерки
кусочек матросского табаку, вареного с кайенским перцем и ромом, и сунул за щеку.
– Нет! – сказал он.
– Нет! – сказал Брюс твердо.
– Нет! – сказал Александр Данилович, стукнув себя по коленке.
– Кексгольм нам не трудно будет взять, – проговорил Гаврила Иванович Головкин смир-ным голосом, – но как бы король Карл в это время у нас вторую фигуру не отыграл, на сей раз –
ферзя.
– Так! – сказал Петр Алексеевич.
И без слов было понятно, что пропустить корпус Шлиппен-баха в Нарву – значило отказаться от овладения главными кре-постями – Нарвой и Юрьевом, – без которых оставались открытыми подступы к Питербургу. Медлить нельзя было ни часу. Через небольшое время нароч-ные поскакали по шлиссельбургской дороге и вдоль Невы с приказом – повернуть обратно в
Питербург войска и гребной флот.
Поручик Пашка Ягужинский, не слезавший с седла трое суток, только и успел выпросить у
денщика Нартова ковшичек царской перцовки и ломоть хлеба с солью и отправился обратно в
лагерь к Петру Матвеевичу Апраксину, которому было велено – без сомнения положить печаль
свою на господа бога и стоять с войском крепко против шведского флота даже до последнего из-дыхания. Отпуская Ягужинского, Петр Алексеевич взял его за руку, притянул, поцеловал в лоб:
– На словах передашь ему: через неделю всеми войсками буду под Нарвой…
2
Короля Карла разбудило заливистое пенье петуха; открыв глаза в полусвете палатки, он
слушал, как петух с придыханием прилежно надрывает глотку; его возили в обозе и на ночь ставили в клетке у королевского шатра. Потом протяжно заиграл рожок зорю, – королю вспомнилось туманное ущелье, рога, собачий лай и нетерпение – пролить кровь зверя… У самого шатра
затявкала собачонка, по голосу – дрянь, из тех, что дамы возят с собой в карете… Кто-то шикнул
на нее, собачонка жалобно взвизгнула. Король отметил: «Узнать – откуда собачонка». Неподалеку у коновязи забились лошади, одна дико закричала. Король отметил: «Жаль, но, видимо,
„Нептуна“ придется охолостить». Протопали мерные, тяжелые шаги. Король насторожил ухо, чтобы услышать команду при смене караула. Над палаткой пронеслись птицы, разрезая со свистом воздух. Отметил: «Будет погожий день». Звуки и голоса становились все отчетливее. Слаще
всех виол, арф, клавесин была эта бодрая, мужественная музыка пробуждающегося лагеря.
Король чувствовал себя отлично после короткого сна на походной постели, под шинелью, пахнущей дорожной пылью и конским потом. О да, было бы в тысячу раз приятнее проснуться
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
339
от петушиного крика, когда по другую сторону поля стоит неприятель и в сыром тумане оттуда
тянет дымком его костров… Тогда – одним прыжком с постели – в ботфорты, и – на коня… И
спокойным шагом, сдерживая блеск глаз, – выехать к своим войскам, которые уже построились
перед боем и стоят, усатые, суровые…
Черт возьми! После роковой битвы при Клиссове король Август, потеряв все пушки и знамена, только отступает, вот уже целый год отступает, петляет, как заяц, по необъятной Польше… О трус, о лгун, интриган, предатель, развратник! Он боится открытой встречи, он принуждает своего противника разменивать прогремевшую славу побед при Нарве, Риге и Клиссове на
бесплодную погоню за голодными саксонскими фузилерами и пьяными польскими гусарами…
Он принуждает своего врага валяться, подобно куртизанке, все утро в постели!..
Король Карл приложил два пальца к губам, свистнул. Тотчас откинулся край парусины, и в
палатку вошли камер-юнкер барон Беркенгельм, с бородавочкой на приподнятом носике, и вестовой – телохранитель – ростом под самый верх палатки; он внес вычищенные ботфорты и темно-зеленый сюртук, на котором в нескольких местах были заштопанные следы от пуль и ядер-ных осколков.
Король Карл вышел из шатра и подставил ладони, – вестовой осторожно стал лить воду из
серебряного кувшина. К летящим ядрам король Карл приучил себя легко, но холодной воды боялся, когда она попадала на шею и за ушами… Бросив полотенце вестовому, он причесал коротко остриженные волосы, – не глядя в зеркальце, поднесенное ему бароном Беркенгельмом. Он
оправил застегнутый до шеи сюртук и оглянул ровные ряды палаток – на зеленом склоне, спус-кающемся к ручью. Позади палаток шла обычная суета у коновязей; пушкари начищали тряпками медные стволы пушек. Карл презрительно отметил: «Сколь великолепнее – брызги грязи на
лафетах и медь, закопченная порохом!» Внизу, у берега ручья, солдаты мыли рубахи, развеши-вали их на ветвях низеньких ракит. По другую сторону ручья – по болоту – важно расхаживали
аисты, похожие на профессоров богословия. Дальше – торчали голые трубы сожженной деревни, за ней – на бугре – из-за вековых деревьев желтели две облупленные башни костела.
Королю Карлу до оскомины надоел такой, столько раз повторявшийся, скучный пейзаж!
Три года колесить по проклятой Польше! Три года, которые могли бы отдать ему полмира – от
Вислы до Урала!
– Ваше королевское величество изволят принять завтрак, – сказал барон Беркенгельм, изящно холеной рукой указывая на откинутые полотнища шатра. Там, на пустой пороховой бочке, покрытой белоснежным полотном, лежал на серебряной тарелке хлеб, нарезанный тоненькими кусочками, стояла миска с вареной морковкой и другая – с солдатской похлебкой из полбы.
Вот и все. Король вошел, сел, развернул на коленях салфетку. Барон стал за его спиной, не переставая удивляться упрямым королевским причудам: сокрушать свое здоровье столь постной пищей! Может быть, это необходимо для будущих мемуаров? Король честолюбив… В золоченом
кубке работы великого мастера Бенвенуто Челлини – из коллекции короля Августа, захваченной
после битвы при Клиссове, – налита вода из ручья, пахнущая лягушками. Несомненно, мировая
слава – не легкое бремя!
– Откуда в лагере появилась паршивая собачонка, кто-нибудь приехал? – спросил Карл, жуя морковку.