Петр Алексеевич шагом взъехал на холм. Опять все вынули подзорные трубы и оглядывали высокие крепкие стены, поросшие травой в трещинах между камнями.
Наверху воротной башни стояли шведы, в железных касках, в кожаных панцирях. Один
держал – отставя на вытянутой руке – желтое знамя. Другой человек, весьма высокий ростом, подошел к краю башни, упер локоть на каменный зубец и тоже стал глядеть в трубу, сначала во-дя ее по всадникам на холме, потом прямо уставил на Петра Алексеевича.
– Люди какие все здоровые, на башне-то их увидишь – ужаснешься, – негромко говорил
Апраксин Аниките Ивановичу Репнину, обмахиваясь шляпой. – Сам теперь видишь, что я вытерпел в усть-Нарове один-то, с девятью пушками, когда на меня флот навалился… А этот, длинный, – в трубу глядит, – ох – какой вредный человек… Перед самым вашим прибытием я с
ним встретился в поле, хотел его добыть… Hy где же…
– Кто этот высокий на башне? – хрипло спросил Петр Алексеевич.
– Государь, он самый и есть, генерал Горн, нарвский комендант…
Едва Апраксин выговорил это имя – Александр Данилович толкнул коня и поскакал по лу-гу к башне… «Дурак!» – бешено крикнул вслед ему Петр Алексеевич, но он за свистом ветра в
ушах не слышал. Почти у самых ворот осадил, сорвал с себя шляпу и, помахивая ею, заголосил
протяжно:
– Эй, там, на башне… Эй, господин комендант… Выпустим вас из города с честью, со знамена, ружья и музыкой… Уходи полюбовно…
Генерал Горн опустил трубу, вслушиваясь, что кричит ему этот беснующийся на белом
коне русский, разряженный, как петух. Обернулся к одному из шведов, должно быть, чтобы ему
перевели. Суровое, стариковское лицо сморщилось, как от кислого, он перегнулся через край
башни и плюнул в сторону Меньшикова…
– Вот тебе мой ответ, глупец! – крикнул. – Сейчас получишь кое-что покрепче.
На башне обидно захохотали шведы. Блеснул огонь, взлетело белое облачко, – ядро, нажимая воздух, с шипом пронеслось над головой Александра Даниловича.
– Э-э-э-й! – закричал с холма Аникита Иванович Репнин тонким голосом. – Плохо стреляе-те, шведы, пришлите нам пушкарей, мы их поучим…
На холме тоже враз засмеялись. Александр Данилович, который знал, что ему все равно не
миновать плетки от Петра Алексеевича, вертелся и прыгал на коне, махал шляпой и скалил зубы
шведам, покуда второе ядро не разорвалось совсем рядом и конь, шарахнувшись, не унес его
прочь от башни.
Окончив объезд крепости, сосчитав на стенах по крайней мере до трехсот пушек, Петр
Алексеевич на обратном пути свернул к памятному домику, слез с лошади и, велев всем ждать, позвал Меньшикова в ту самую комнату, где четыре года тому назад он пожертвовал стыдом и
позором ради спасения государства русского. Здесь тогда была хорошая печь, сейчас валялась
куча обгорелого кирпича, на полу – грязная солома, – видимо, сюда загоняли овец и коз на ночь.
Сел на подоконник разбитого окошечка. Алексашка виновато стоял перед ним.
– Запомни, Данилыч, истинный бог – увижу еще твое дурацкое щегольство, шкуру спущу
плеткой, – сказал Петр Алексеевич. – Молчи, не отвечай… Сегодня ты сам себе выбрал долю…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
349
Я думал: кому дать начало над осадным войском, – тебе или фельдмаршалу Огильви? Хотелось в
таком деле предпочесть своего перед иноземцем… Сам все напортил, друг сердешный, – плясал, как скоморох, на коне перед генералом Горном! Срамота! Все еще не можешь забыть базары
московские! Все шутить хочешь, как у меня за столом! А на тебя Европа смотрит, дурак! Молчи, не отвечай. – Он посопел, забивая трубочку. – И еще – второе: посмотрел я опять на эти стены, –
смутился я, Данилыч… Второй раз отступить от Нарвы нельзя… Нарва – ключ ко всей войне…
Если Карл этого еще не понимает, – я понимаю… Завтра мы обложим город всем войском, чтобы птица оттуда не пролетела… Через две недели придут осадные пушки… А дальше как быть?
Стены крепки, генерал Горн упрям, Шлиппенбах висит за плечами… Будем здесь топтаться –
накличем и Карла из Польши со всей своей армией… Город брать нужно быстро, и крови нашей
много лить не хочется… Что скажешь, Данилыч?
– Можно, конечно, придумать хитрость… Это – дело десятое… Но раз фельдмаршал
Огильви здесь голова, пусть он уж по книгам и разбирает, – что к чему… А что я скажу? Опять
глупость какую-нибудь – тяп да ляп – по-мужицки. – Меньшиков топтался, мялся и поднял глаза, – у Петра Алексеевича лицо было спокойное и печальное, таким он его редко видел… Алексашку, как ножом по сердцу, полоснула жалость. – Мин херц, – зашептал он, перекося брови, –
мин херц,„ну – что ты? Дай срок до вечера, приду в палатку, чего-нибудь придумаю… Людей
наших, что ли, не знаешь… Ведь нынче – не семисотый год… Не кручинься, ей-ей…
2
В просторном полотняном шатре заботами Нартова, так же как и в петербургском домике, были разложены на походном столе готовальни, инструменты, бумаги, военные карты. Через
приподнятые полотнища, как из печи, дышало жаром земли, и – хоть уши затыкай просмоленной