печень. Он честолюбив и упрям. Его союзник – царь Петр – еще более упрям и хитер, они будут
драться, покуда не добьются своего, покуда мы все не будем вконец разорены. – Он положил но-гу в сафьяновом сапожке на спину собаки, она повела лиловыми глазами на короля. – Право же, я ни на чем не настаиваю, я с восторгом удалюсь в Италию… Упражнения в Болонском универ-ситете восхищают меня…
Румяный, с бешено холодными глазами, плотный в своем зеленом поношенном сюртуке, полковник Арвед Горн проворчал, сидя напротив короля на раскладном стуле:
– Это не военный совет, – позорная капитуляция…
Король Станислав медленно покривил рот. Кардинал примас Радзиевский, лютый враг Августа, не слыша неприличного замечания шведа, сказал тем вкрадчивым, смиренно повелитель-ным голосом, какому прилежно учат в иезуитских коллегиях со времен Игнатия Лойолы. Он сказал:
– Желание вашего королевского величества уклониться от борьбы – не более чем минутная
слабость… Цветы вашей души поникли под суровым ветром, – мы умиляемся… Но корона като-лического короля, в отличие от шляпы, снимается только вместе с головой. Будем со всем мужеством говорить о сопротивлении узурпатору и врагу церкви, каков есть курфюрст саксонский
Август, дурной католик. Мы послушаем, что скажет полковник Горн.
Кардинал примас, шурша шелком пышной пурпуровой рясы, отражавшейся в навощенном
полу, грузно повернулся к шведу и повел рукой столь изысканно, будто предлагал ему сладчай-шее кушанье. Полковник Горн толкнул стул, расставил крепкие ноги в смазных ботфортах (по-ношенный сюртук и грубые ботфорты с раструбами он носил, как все шведы, в подражание королю Карлу), сухо кашлянул, прочищая горло:
– Я повторяю: военный совет должен быть военным советом, а не разговором о цветочках.
Я буду оборонять Варшаву до последнего солдата, – такова воля моего короля. Я приказал, – с
наступлением темноты моим фузилерам стрелять в каждого, кто выходит за ворота. Ни одного
труса не выпущу из Варшавы, – у меня и трусы будут драться! Мне смешно, – у нас не меньше
войска, чем у Августа. Об этом лучше меня знает великий гетман князь Любомирский… Мне
смешно, – Август нас окружает! Это лишь значит, что он дает нам возможность разбить себя по
частям: на юге – его пьяную шляхетскую конницу, на восток от Варшавы – атамана Данилу Апостола, казаки которого легко вооружены и не выдержат удара панцирных гусар… Фельдмаршал
Шуленбург найдет свою могилу, не доходя до Варшавы, – за ним, несомненно, гонится мой король. Единственная значительная опасность – это одиннадцать русских полков князя Голицына, 100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
357
но покуда они тащатся пешком от Бреста, мы уже уничтожим Августа, им придется или отступать, или умирать. Я предлагаю князю Любомирскому нынче же ночью собрать в Варшаву все
конные полки. Я предлагаю вашему величеству сейчас, покуда не догорели эти свечи, объявить
посполитое рушение… Пускай возьмет меня черт, если мы не выдернем у Августа все перья из
хвоста…
Раздувая белокурые усы, Арвед Горн засмеялся и сел. Теперь даже король поднял глаза на
великого гетмана Любомирского, командующего всеми польскими и литовскими войсками. Во
все время разговора он сидел по левую руку от короля в золоченом кресле, опустив лоб в ладони, так что была видна только его остриженная чуприной круглая голова, точно посыпанная перцем, да висячие, жидкие, длинные усы.
Когда настала тишина, он будто очнулся, вздохнул, выпря-мился, – был он велик, костист, широкоплеч, – медленно положил руку на осыпанную алмазами булаву, засунутую за тканый
драгоценный пояс. Горбоносое лицо его, тронутое оспой, со впавшими щеками, с натянутой на
скулах воспаленной кожей, было так нелюдимо и гордо мрачно, что у короля затрепетали веки и
он, нагнувшись, стал гладить собаку. Великий гетман медленно поднялся. Для него настал дол-гожданный час расплаты.
Он был знатнейшим магнатом Польши, более властительным в своих обширных владени-ях, чем любой король. Когда он отправлялся на сейм или в Ченстохов на богомолье – впереди
его кареты и позади ехало верхами, в бричках и на телегах не менее пяти тысяч шляхтичей, одетых – один как один – в малиновые жупаны с лазоревыми отворотами на откидных рукавах. На
посполитое рушение, – походы против бунтующей Украины или против татар, – он выводил
свои три полка гусар в стальных кирасах с крыльями за плечами. Как Пяст по крови, он считал
себя первым претендентом на польский престол после низвержения Августа. Тогда – в прошлом
году – уже две трети делегатов сейма, стуча саблями, прокричали: «Хотим Любомирского!» Но
этого не захотел король Карл, которому нужна была кукла. Полковник Горн окружил бушующий
сейм своими фузилерами, – они запалили фитили и оскорбили торжественность треском бараба-нов. Горн, как бы вбивая каблуками гвозди, прошел к пустому тронному месту и крикнул:
«Предлагаю Станислава Лещинского!»
Великий гетман затаил злобу. Никто и никогда не осмеливался затрагивать его честь. Это
сделал король Карл, у которого пахотной земли и золотой посуды, наверно, было меньше, чем у
Любомирских. Поводя диким, темным взором, скребя ногтями яблоко булавы, он заговорил, с
яростью, как змий, шипя согласными звуками:
– Ослышался я или почудилось: мне, великому гетману, мне, князю Любомирскому, осмелился приказывать комендант гарнизона! Шутка? Или нахальство? (Король поднял руку с чет-ками, кардинал подался вперед на стуле, затряс совиным обрюзгшим лицом, но гетман лишь
угрожающе повысил голос.) Здесь ждут моего совета. Я слушал вас, господа, я беседовал с моей
совестью… Вот мой ответ. Наши войска ненадежны. Чтобы заставить их пролить свою и братскую кровь, нужно, чтобы сердце каждого шляхтича запело от восторга, а голова закружилась от
гнева… Может быть, король Станислав знает такой боевой клич? Я не знаю его… «Во имя бога, вперед, на смерть за славу Лещинских!» Не пойдут. «Во имя бога, вперед, за славу короля шведов!» Побросают сабли. Вести войска я не могу! Я более не гетман!
До косматых бровей побагровело искаженное лицо гетмана. Не в силах сдерживать себя, он вытащил из-за пояса булаву и швырнул ее под ноги мальчишке королю. Белая сука жалобно