– Выходите, сударыни, вы будете присутствовать при историческом зрелище…
Пани Анна тотчас, тоненько вскрикнув, выпорхнула из кареты. Графиня сказала:
– У меня переломлена поясница, чего вы, несомненно, добивались, ваше величество. Я не
одета и останусь здесь дремать на голодный желудок.
Король ответил резко:
– Если вам нужны носилки, я пришлю…
– Носилки, мне? – От удара зеленого света ее распахнувшихся глаз Август несколько попятился. Графиня, будто с зажженным фитилем, вылетела из кареты, – в персиковом бурнусе, в
огоньках драгоценных камней, дрожащих в ушах, на шее, на пальцах, с куафюрой потрепанной, но оттого не менее прелестной. – Всегда к вашим услугам! – и сунула голую руку под его ло-100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
361
коть. Еще раз пани Анна поняла, как велико искусство этой женщины…
Втроем они пошли к королевской карете, где при свете факелов стоял на конях эскадрон
отборной шляхетской конницы, – в кирасах с белыми лебедиными перьями, прикрепленными за
плечами на железных ободах. Август и дамы – по сторонам его и несколько позади – сели в
кресла на ковре. У пани Анны билось сердце: ей представилось, что обступившие их высокие
всадники с крыльями, с бликами огней на кирасах и шлемах, – божьи ангелы, сошедшие на землю, чтобы вернуть Августу его варшавский дворец, славу и деньги… Она закрыла глаза и прочла
короткую молитву:
– Да будет король в руках моих, как ягненок…
Послышался конский топот. Эскадрон расступился. Из темноты приближался великий гетман Любомирский со своим конвоем, также с крыльями за плечами, но лишь из черных перьев.
Подъехав вплотную к королю, великий гетман рванул поводья, раздув епанчу, прянул с храпя-щего коня и на ковре преклонил колено перед Августом:
– Если можешь, король, прости мою измену…
Горячие темные глаза его глядели твердо, воспаленное лицо было мрачно, голос срывался.
Он ломал свою гордость. Он не снял меховой шапки с алмазной гирляндой, лишь сухие руки его
дрожали…
– Моя измена тебе – мое безумие, потемнение разума… Верь, – я все же ни часу не признавал королем Станислава… Обида терзала мои внутренности. Я дождался… Я бросил ему под
ноги мою булаву… Я плюнул и вышел от него… На королевском дворе на меня напали солдаты
коменданта… Слава богу, рука моя еще крепко держит саблю, – кровью проклятых я скрепил
разрыв с Лещинским… Я предлагаю тебе мою жизнь.
Слушая его, Август медленно стаскивал железные перчатки. Уронил их на ковер, лицо его
прояснилось. Он поднялся, протянул руки, потряс ими:
– Верю тебе, великий гетман… От всего сердца прощаю и обнимаю тебя…
И он со всей силой прижал его лицо к груди, к чеканным кентаврам и нимфам, изображен-ным на его панцире итальянской работы. Продержав его так, прижатым, несколько дольше, чем
следовало, Август приказал подать еще один стул. Но стул уже был подан. Великий гетман, тро-гая помятую щеку, стал рассказывать о варшавских событиях, происшедших после его отказа
выступить против Августа и русских.
В Варшаве начался переполох. Кардинал примас Радзиев-ский, который в прошлом году на
люблинском сейме публично, на коленях перед распятием, клялся в верности Августу и свободе
Речи Посполитой, а через месяц в Варшаве поцеловал лютеранское Евангелие на верность королю Карлу и потребовал, – даже с пеной на губах, – декоронации Августа и выдвинул кандидатом
на престол князя Любомирского и тут же, по требованию Арведа Горна, предал и его, – этот
трижды предатель первым бежал из Варшавы, ухитрясь при этом увезти несколько сундуков
церковной казны.
Король Станислав три дня бродил по пустому дворцу, – с каждым утром все меньше придворных являлось к королевскому выходу. Арвед Горн не спускал его с глаз, – он поклялся ему
удержать Варшаву с одним своим гарнизоном. Так как по правилам этикета он не мог присутствовать за королевским столом, поэтому в обед и ужин сидел рядом в комнате и позванивал
шпорами. Станислав, чтобы не слышать досадливого позванивания, читал сам себе вслух по-латыни, между блюдами, стишки Апулея. На четвертую ночь он все же улизнул из дворца, –
вместе со своим парикмахером и лакеем, – переодетый в деревенское платье, с наклеенной бородой. Он выехал за городские ворота на телеге с двумя бочками дегтя, где находилась вся коро-левская казна. Арвед Горн слишком поздно догадался, что король Станислав, – истинный Лещинский, – помимо чтения Апулея и скучливого шагания вместе со своей собакой по пустым
залам, занимался в эти дни и еще кое-чем… Арвед Горн сорвал и растоптал занавеси с королевской постели, проткнул шпагой дворцового маршалка и расстрелял начальника ночной стражи.
Но теперь уже ничто не могло остановить бегства из Варшавы знатных панов, так или иначе связанных с Лещинским.
Август хохотал над этими рассказами, стучал кулаками по ручкам кресла, оборачивался к
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»