среднему брату: «А ну, Степа…» Тот с молотом поменьше встал с другой стороны; и пошел у
них стук, как в пасхальный перезвон, – старший бухал молотом один раз, Степа угождал два ра-за, Кондратий, поворачивая железо и так и сяк, наигрывал молотком. «Стой!» – прикрикнул он и
бросил скованную ось на земляной пол. «Ванюша, поддай жару…»
– Вот он мне, значит, и говорит, – вытерев пот тылом ладони, продолжал кузнец: – «Слышал ли ты, Кондратий Воробьев, про тульского кузнеца Никиту Демидова? У него сегодня на
Урале и заводы свои, и рудники свои, и мужики к нему приписаны, и хоромы у него богаче мо-их, а ведь начал вроде тебя с пустяков… Пора бы и тебе подумать о большом деле, не век у проезжей дороги лошадей ковать… Денег нет на устройство, – хоть и у меня туго с деньжонками, –
дам. Ставь оружейный завод в Москве, а лучше – ставь в Питербурге… Там – рай…» И так он
мне все хорошо рассказал, – смотрю – смущает меня, смущает… Ох, отвечаю ему, ваше величество, Петр Алексеевич, живем мы у проезжей дороги знатно как весело… Родитель наш говаривал: «Блин – не клин, брюхо не расколет, – ешь сытно, спи крепко, работай дружно…» По его
завету мы и поступаем… Всего у нас вдоволь. Осенью наварим браги, такой крепкой – обруча на
бочках трещат, да и выпьем твое, государь, здоровье. Нарядные рукавицы наденем, выдем на
улицу – на кулачки и позабавимся… Не хочется отсюда уходить. Так я ему ответил. А он как
осерчает. «Хуже, говорит, не мог ты мне ответить, Кондратий Воробьев. Кто всем доволен да не
хочет хорошее на лучшее менять, тому – все потерять. Ах, говорит, когда же вы, дьяволы ленивые, это поймете?..» Загадал мне загадку…
Кузнец замолчал, нахмурился, потупился. Младшие братья глядели на него, им тоже, конечно, хотелось кое-что сказать по этому случаю, но – не смели. Он покачал головой, усмехнулся про себя:
– Так-то он всех и мутит… Ишь ты, это мы-то ленивые? А выходит, что – ленивые. – Он
быстро обернулся к горну, где калилась вторая ось, схватил клещи и – братьям: – Становись!
Часа через полтора телега была готова, собрана, крепка, легка. Дева в лубяном кокошнике
все время вертелась около кузницы. Кондратий наконец заметил ее:
– Машутка! – Она метнула косой и стала как вкопанная. – Сбегай принеси боярам молока
холодного – испить в дорогу.
Гаврила, прищурясь на то, как она мелькает пятками, спросил:
– Сестра? Девка завидная…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
365
– А – ну ее, – сказал кузнец. – Замуж ее отдать – как будто еще жалко. Дома она – ни к че-му, ни ткать, ни коров доить, ни гусей пасти. Одно – ей, – намять синей глины и – баловаться, –
сделает кошку верхом на собаке или старуху с клюкой, как живую, это истинно… Налепит птиц, зверей, каких не бывает. Полна светелка этой чепухи. Пробовали выкидывать – крик, вопли. Рукой махнули…
– Боже мой, боже мой, – тихо проговорил Голиков, – надо же поскорее посмотреть это! –
И, будто в священном ужасе, раскрыл глаза на кузнеца. Тот хлопнул себя по бокам, засмеялся.
Ванюша и Степа сдержанно улыбнулись, хотя оба не прочь были также прыснуть со смеху. Дева
в лубяном кокошнике принесла горшок топленого молока. Кондратий сказал ей:
– Машка, этот человек хочет посмотреть твоих болванчиков, для чего – не ведомо. Покажи…
Дева помертвела, горшок с молоком задрожал у нее в руках.
– Ой, не надо, не покажу! – поставила горшок на траву, повернулась и пошла, как сонная, –
скрылась за кузницей. Тут уже все братья начали хвататься за бока, трясти волосами… Не смеялся один Голиков, – выставив нос, он глядел туда, где за углом кузницы скрылась дева. Гаврила
сказал:
– Ну, как же, Кондратий Степанович, все-таки будем расплачиваться?
– Как расплачиваться? – Кузнец вытер мокрые глаза, расправил усы и уже задумчиво погладил бородку: – Увидишь царя Пётру – передай ему поклон… Прибавь там от себя – чего полагается. И скажи, – Кондратий Воробьев просит-де на него не гневаться, глупее людей Кондра-тию Воробьеву не бывать… Государь ответ мой поймет…
2
За волнистыми полями, за березовыми рощами, за ржаными полосами, далеко за синим лесом стояла радуга, одна ее нога пропадала в уходящей дождевой туче, а там, где она упиралась в
землю другой ногой, сверкали и мигали золотые искры.
– Видишь, Андрюшка?
– Вижу…
– Москва…
– Гаврила Иванович, – это вроде – как знаменье… Радуга-то нам ее осветила…
– Сам не понимаю – с чего Москва так играет… А ты, чай, рад, что – в Москву-то?
– А то как же… И рад, и страшно…
– Приедем, – прямо в баню… Утречком сбегаю к князю-кесарю… Потом сведу тебя к царевне Наталье Алексеевне…
– Вот то-то и страшно…
– Слушай, ямщик, – сказал Гаврила на этот раз даже вкрадчиво, – погоняй, соколик, человечно прошу тебя, погоняй…