пана Сапеги в Эстляндию и около Мариенбурга арендовал маленькую мызу. Там мы все родились, – четыре брата, две сестры и – я, младшая… Пришла чума, родители и старший брат умерли. Меня взял пастор Глюк, – мне он второй отец. У него я выросла… Одна сестра живет в Ревеле, другая – в Риге, а где братья сейчас – не знаю. Всех разметала война…
– Ты любила мужа?
– Я не успела… Наша свадьба была на Иванов день… О,„как мы веселились! Мы поехали
на озеро, зажгли Иванов огонь и в венках танцевали, пастор Глюк играл на скрипке. Мы пили
пиво и поджаривали маленькие колбаски с кардамоном… Через неделю фельдмаршал Шереметьев осадил Мариенбург… Когда русские взорвали стену, я сказала Иоганну: «Беги!..» Он бросился в озеро и поплыл, больше я его не видела…
– Забыть тебе надо про него…
– Мне многое нужно забыть, но я легко забываю, – сказала Катерина и робко улыбнулась, вишневые глаза ее были полны слез.
– Катерина, ты ничего не скрыла от меня?
– Разве посмею утаить от тебя что-нибудь? – горячо проговорила Катерина, и слезы потекли по ее персиковым щекам. – Вспомнила бы, ночь бы не спала, чуть свет прибежала бы, – рас-сказала.
– А все же ты – счастливая. – Наталья подперла щеку и опять стала глядеть в окошко, как
птица, из клетки. По нежному горлу покатился клубочек. – Нам, царевнам-девкам, сколько ни
веселись – одна дорожка – в монастырь… Нас замуж не выдают, в жены не берут. Либо уж бе-ситься без стыда, как Машка с Катькой… Недаром сестра Софья за власть боролась лютой тиг-рицей…
Катерина только было нагнулась, – поцеловать ее руку с голубыми жилками, сложенную от
огорчения в кулачок, – на лугу показался высокий всадник на поджаром коне с мокрой гривой, у
него плащ был мокрый, и со шляпы висели мокрые перья. Увидев Наталью Алексеевну, он соскочил с коня, бросив его – шагнул к окошку, снял шляпу, преклонил колено в траву и шляпу
приложил к груди…
Наталья Алексеевна стремительно поднялась, толстая коса ее упала на шею, лицо вспых-нуло, все задрожало, засияли глаза, раскрылись губы…
– Гаврила! – сказала тихо. – Это ты? Здравствуй, батюшка мой… Так иди же в дом, чего на
дожде-то стоишь…
Вслед за Гаврилой подъехала одноколка, рядом с кучером сидел востроносый испуганный
человек, накрывшись от дождя мешком. Он тотчас снял шляпу, но не вылезал. Гаврила, не отрывая темных глаз от Натальи Алексеевны, приблизился к самой сирени.
– Здравствуй на множество лет, – сказал, будто задыхаясь. – Прибыл с поручением от государя… Привез тебе искусного живописца с наказом написать парсуну с некоторой любезной
особы… Которого опосля надобно отослать за границу – учиться… Вон сидит в тележке… Дозволь с ним зайти…
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
375
6
Одного челядинца – верхом – Анисья Толстая послала в Кремль на сытный двор за всякими припасами к ужину и сладостями, – «да – свечей, свечей побольше!..» Другой поскакал в
Немецкую слободу за музыкантами. Из трубы поварни повалил густой дым, – стриженые пова-рята застучали ножами. Подоткнутые девчонки бегали за цыплятами в мокром бурьяне. Дворцовые рыбаки, разленившиеся от безделья, пошли с вершами и сетями на пруды – ловить не менее
ленивых карпов, полеживавших на боку в тине.
С заросших прудов после дождя закурился туман, заволок большой сгнивший мост, по которому никто уже больше не ходил, пополз между деревьями на луг перед дворцом, и старый
дворец понемногу стал погружаться в него по самые кровли.
Старые люди, дворовые еще царя Алексея Михайловича, сидя у дверей поварни, у людской
избы, глядели, как в затуманенном дворце в окошечках – то там, то там – появится и пропадет
расплывающееся сияние свечи, слышится топот ног и хохот… Не дают старому дому покойно
ветшать и догнивать, подставляя бревенчатые стены непогоде, худые крыши проливным дождям… И сюда ворвалась шалая молодость с новыми порядками… Бегают по лестницам от чер-даков до подклетей… Ничего там не найдешь, – одни пауки в углах да мыши носы из нор повы-сунули…
В Наталью Алексеевну точно вселился бес, – с утра печалилась, – с приездом Гаврилы –
раскраснелась, развеселилась, начала придумывать всякие забавы, чтобы никому ни минуты не
посидеть покойно. Анисья Толстая не знала, как и поворачиваться. Царевна сказала ей:
«Сегодня быть Валтасарову пиру, ужинать будем ряженые».
«Свет мой, да ведь до святок еще далеко… Да и не знаю я, не видела, как царь Валтасар
пировал…»
«Обыщем дворец, что найдем почуднее – все несите в столовую палату… Сегодня не серди
меня, не упрямься…»
Заскрипели старые лестницы, застонали ржавые петли давно не отворявшихся дверей…
Началась беготня по всему дворцу, – впереди – Наталья Алексеевна, подбирая подол, за ней со
свечой – Гаврила, – от испуга у него остановились глаза. Испуг начался еще давеча, когда он с
верха увидел в окошке Наталью Алексеевну, подперевшую, пригорюнясь, щечку. Было это, как
из сказки, что в детстве рассказывала на печи Санька – про царевну Несравненную Красоту…