воротная башня и стена стояли крепко. Петр Алексеевич приказал пододвинуть батареи ближе.
Шесть дней длилась огненная потеха. Гренадеры Ивана Жидка по колена, по пояс в болоте
гатили трясину, прикрываясь от неприятельских бомб и пуль переносными фашинами – в виде
корзин с землей. Убитые тут же и тонули, раненых вытаскивали на плечах. Шведы поняли гроз-ную опасность, перетащили сюда часть пушек с других башен и с каждым днем усиливали
огонь. Город заволокло дымом. Сквозь летучие пороховые облака жгло красноватое солнце.
Петр Алексеевич не уходил с батареи, от пороха был черен, не умывался, ел на ходу – что
придется, сам раздавал водку пушкарям. Спать ложился на часок под пушечный грохот, поблизости, под артиллерийской телегой. Инженера Коберта он отослал в большой обоз за то, что
хотя и ученый был мужик, но зело смирный, – «а смирных нам здесь не надо»…
В сумерки, в ночь на тринадцатое июля, он вызвал Шереметьева. В эти дни фельдмаршал
со всем войском шумел с восточной стороны, как мог – пугал шведов. Снова сделался боек, не
слезал с коня, дрался и ругался. Петра Алексеевича он нашел на затихшей батарее. Кругом него
стояли усатые бомбардиры – все старые знакомые – из тех, кто в потешные времена под городом
Прешбургом угощал не в шутку из деревянных пушек репой и глиняными бомбами кавалерию
князя-кесаря. У некоторых тряпками были перевязаны головы, изодраны мундиры.
Петр Алексеевич сидел на лафете самой большой пушки. «Саламандра» – медного тульского литья, – на нее для охлаждения пришлось вылить ведер двадцать уксусу, и она еще шипела. Он жевал хлеб и – торопливо проговаривая слова – разбирал сегодняшнюю работу. Южная
стена была наконец пробита в трех местах, этих брешей неприятелю теперь не загородить. Бомбардир Игнат Курочкин посадил подряд несколько каленых ядер в левый угол воротной башни… – Как гвозди вбил! Не так разве? Что? – по-петушиному крикнул Петр Алексеевич. Весь
угол башни завалился, и вся она – вот-вот готова рухнуть.
– Игнат, ты где, не вижу, подойди. – И он подал бомбардиру трубочку с изгрызенным
мундштуком. – Не дарю… другой при себе нет, а – покури… Хвалю… Живы будем – не забуду.
Игнат Курочкин, степенный человек с пышными усами, снял треух„, осторожно принял
трубочку, поковырял в ней ногтем и весь пошел лукавыми морщинками…
– А табачку-то в ней, ваше величество, нетути…
Другие бомбардиры засмеялись. Петр Алексеевич вынул кисет, в нем – табаку ни крошки.
В это как раз время и подошел фельдмаршал. Петр Алексеевич – обрадованно:
– Борис Петрович, покурить с собой есть? У нас на батарее – ни водки, ни табаку… (Бомбардиры опять засмеялись.) Сделай милость… (Шереметьев учтиво, с поклоном протянул ему
вышитый бисером хороший кисет.) Ах, спасибо… да ты отдай кисет бомбардиру Курочкину…
Дарю его тебе, Игнат, а трубочку мне верни, не забудь…
Он отослал бомбардиров и некоторое время с хрустом жевал сухарь. Фельдмаршал, уперев
в бок жезл, молча стоял перед ним.
– Борис Петрович, ждать более нельзя, – изменившимся голосом проговорил Петр. – Люди
рассердились… Гренадеры который день лежат в болоте… Трудно! Я зажгу бочки со смолой, буду стрелять всю ночь… Ты, не мешкая, пришли мне в подкрепление батальон московских
стрелков из полка Самохвалова – мужики угрюмые, отважные… Сам делай свое дело, для бога
только не теряй людей напрасно… С рассветом пойду на приступ… (Шереметьев опустил руку с
жезлом и перекрестился.) Ступай, голубчик.
Когда на краю болота и за рекой запылали смоляные бочки, – со всех батарей начался такой беглый огонь, какого шведы еще не слышали. Ворота рухнули. От куртины, частоколов и
рогаток полетели щепы. Шведы ждали атаки в эту ночь, – сквозь проломы стены в мерцающем
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
382
зареве смоляного огня были видны колеблющиеся щетины штыков, каски, знамена… По всему
городу били в набат…
Петр Алексеевич, подогнув колени, глядел в подзорную трубу из канавы за фашинами… С
ним стоял молодой полковник Иван Жидок – орловец, похожий на цыгана, – черные глаза у него
сухо блестели, губы вздрагивали, от злости он, не замечая того, хрустел зубами. Ночь была коротка, за лесом уже зазеленел восток и пропали звезды. Ждать дольше было невозможно. Но
Петр Алексеевич все еще медлил. Вдруг Иван Жидок с тоской из глубины утробы выдавил:
«Оооох!» – и замотал опущенной головой. Петр Алексеевич схватил его за плечо:
– Ступай!
Иван Жидок перескочил через фашины и, нагибаясь, побежал по болоту. Тотчас зашипела, взвилась, лопнула, раскинулась зелеными огнями ракета, другая, третья. Пушки замолкли. В уши
надавила тишина. Меж красно-черных кочек болота стали подниматься люди, – утопая в тине, тяжело пошли к воротам. Все болото зашевелилось, закишело солдатами. С берега им на подмогу, уставя штыки, шли роты московских стрелков… Петр Алексеевич опустил трубу, потянул