разве проживешь? Труд холопий. Говорили, будто Василий посылает одного в Москву юродствовать на паперти, – тот денег приносит. Да двое ходят с коробами в Москве же, продают ложки, лапти, свистульки… А все-таки основа – мужички. Те – кормят…
Ивашка и Цыган, стоя в сумерках на дворе, думали. Спешить некуда. Хорошего ждать не-откуда. Конечно, старики рассказывают, прежде легче было: не понравилось, ушел к другому
помещику. Ныне это заказано, – где велено, там и живи. Велено кормить Василия Волкова, – как
хочешь, так и корми. Все стали холопами. И ждать надо: еще труднее будет…
Завизжала где-то дверь, по снегу подлетела простоволосая девка-дворовая, бесстыдница:
– Боярин велел, – распрягайте. Ночевать велел. Лошадям задавать – избави боже, боярское
сено…
Цыган хотел было кнутом ожечь по гладкому заду эту девку, – убежала… Не спеша распрягли. Пошли в дворницкую избу ночевать. Дворовые, человек восемь, своровав у боярина
сальную свечу, хлестали засаленными картами по столу, – отыгрывали друг у друга копейки…
Крик, спор, один норовит сунуть деньги за щеку, другой рвет ему губы. Лодыри, и ведь – сытые!
В стороне, на лавке сидел мальчик в длинной холщовой рубахе, в разбитых лаптях, –
Алешка, сын Ивана Артемича. Осенью пришлось, с голоду, за недоимку отдать его боярину в
вечную кабалу. Мальчишка большеглазый, в мать. По вихрам видно – бьют его здесь. Покосился
100 лучших книг всех времен: www.100bestbooks.ru
Алексей Толстой: «Петр Первый»
4
Иван на сына, жалко стало, ничего не сказал. Алешка молча, низко поклонился отцу.
Он поманил сына, спросил шепотом:
– Ужинали?
– Ужинали.
– Эх, со двора я хлебца не захватил. (Слукавил, – ломоть хлеба был у него за пазухой, в
тряпице.) Ты уж расстарайся как-нибудь… Вот что, Алеша… Утром хочу боярину в ноги
упасть, – делов у меня много. Чай, смилуется, – съезди заместо меня в Москву.
Алешка степенно кивнул: «Хорошо, батя». Иван стал разуваться, и – бойкой скороговоркой, будто он веселый, сытый:
– Это, что же, каждый день, ребята, у вас такое веселье? Ай, легко живете, сладко пьете…
Один, рослый холоп, бросив карты, обернулся:
– А ты кто тут, – нам выговаривать…
Иван, не дожидаясь, когда смажут по уху, полез на полати.
4
У Василия Волкова остался ночевать гость – сосед, Михайла Тыртов, мелкопоместный сын
дворянский. Отужинали рано. На широких лавках, поближе к муравленой печи, постланы были
кошмы, подушки, медвежьи шубы. Но по молодости не спалось. Жарко. Сидели на лавке в одном исподнем. Беседовали в сумерках, позевывали, крестили рот.
– Тебе, – говорил гость степенно и тихо, – тебе, Василий, еще многие завидуют… А ты
влезь в мою шкуру. Нас у отца четырнадцать. Семеро поверстаны в отвод, бьются на пустошах, у
кого два мужика, у кого трое, – остальные в бегах. Я, восьмой, новик, завтра верстаться буду.
Дадут погорелую деревеньку, болото с лягушками… Как жить? А?
– Ныне всем трудно. – Василий перебирал одной рукой кипарисные четки, свесив их между колен. – Все бьемся… Как жить?..
– Дед мой выше Голицына сидел, – говорил Тыртов, – у гроба Михаила Федоровича дневал
и ночевал. А мы дома в лаптях ходим… К стыду уж привыкли. Не о чести думать, а как живу
быть… Отец в Поместном приказе с просьбами весь лоб расколотил: ныне без доброго посула и
не попросишь. Дьяку – дай, подьячему – дай, младшему подьячему – дай. Да еще не берут – ко-соротятся… Просили мы о малом деле подьячего, Степку Ремезова, послали ему посулы, десять
алтын, – едва эти деньги собрали, – да сухих карасей пуд. Деньги-то он взял, жаждущая рожа и
пьяная, а карасей велел на двор выкинуть… Иные, кто половчее, домогаются… Володька Чемоданов с челобитной до царя дошел, два сельца ему в вечное владенье дано. А Володька, – все
знают, в прошлую войну от поляков без памяти бегал с поля, и отец его под Смоленском три ра-за бегал с поля… Так, чем их за это наделов лишить, из дворов выбить прочь, – их селами жалуют… Нет правды…
Помолчали. От печи пыхало жаром. Сухо тыркали сверчки. Тишина, скука. Даже собаки
перестали брехать на дворе. Волков проговорил, задумавшись:
– Король бы какой взял нас на службу – в Венецию, или в Рим, или в Вену… Ушел бы я без
оглядки… Василий Васильевич Голицын отцу моему крестному книгу давал, так я брал ее читать… Все народы живут в богатстве, в довольстве, одни мы нищие… Был недавно в Москве, искал оружейника, послали меня на Кукуй-слободу, к немцам… Ну, что ж, они не православные, – их бог рассудит… А как вошел я за ограду, – улицы подметены, избы чистые, веселые, в
огородах – цветы… Иду и робею и – дивно, ну будто во сне… Люди приветливые и ведь тут же, рядом с нами живут. И – богатство! Один Кукуй богаче всей Москвы с пригородами…